Избранное - Ник Хоакин

Наклонившись, чтобы прикурить, она кивнула в сторону стойки:

— У него, наверное, найдется бумага и конверт.

— Зачем тебе?

— Я должна написать письмо.

— А! Твоему… твоей семье?

— Нет. Я хочу написать Пепе Монсону.

— Ты ему напишешь обо всем?

— Надо же кому-то сообщить. Видишь ли, я где-то там разбила очень дорогую машину.

— Да, вероятно, кому-то надо сообщить.

Она перевела взгляд с коричневых рук на его неподвижное лицо.

— А тебе не надо никому написать, Пако?

— Нет, — ответил он, вставая из-за стола. — Пойду пока узнаю насчет катера.

Когда он вернулся, письмо уже было написано; она поднялась и попросила хозяина кафе отправить его. Катер ждал их, но она медлила, закутываясь в меха, а он медлил, расплачиваясь по счету. Они стояли возле стойки, и оба, каждый по-своему, тянули время, не желая расставаться с покоем, который обрели здесь, словно это маленькое кафе было раем, а за его дверьми начиналась грешная земля. Уже в дверях они внезапно остановились и одновременно заговорили.

— Хотим ли мы этого? Ты действительно хочешь уехать? — спросила она.

— Мы ведь знаем, что делаем, верно? — спросил он.

И в их глазах угасла юность, когда, чуть помедлив, оба ответили друг другу «да». Он снял с себя и надел ей на голову свою шляпу, они вместе толкнули вперед створки двери. И неожиданно будто само море ударило им в лицо. Задыхаясь, они ощупью нашли руки друг друга и вместе нырнули в шторм, пробираясь по гудящей от ветра улочке к причалу, где плясал на волнах катер. В эту минуту Кикай Валеро неслась через Гонконг сквозь знаменующий начало весны бурный дождь сообщить Конче Видаль, что та в любой момент должна быть готова услышать, что тело ее утонувшей дочери найдено.

— И кроме того, — сказал Пепе Монсон, отрывая взгляд от письма, — тут есть еще приписка для тебя, Тони. Слушай: «Пожалуйста, передайте падре Тони, что, к сожалению, у меня не хватило духу поступить правильно, но он знает, что такие люди, как я, должны собрать всю свою храбрость, чтобы вообще решиться на какой-то шаг, пусть даже неправильный, и, найдя в себе смелость сделать то, что я сделала, я, может быть, когда-нибудь решусь и на правильный шаг».

— И она решится! — воскликнул падре Тони, вскакивая с дивана. — Обязательно!

Сложив руки на груди, Рита Лопес повернулась к ним.

— Решится на что? — холодно спросила она. — Решится поступить правильно?

— Но она уже и так поступила правильно, — сказал падре Тони.

Риту передернуло, но она не ответила.

— Сейчас мы не знаем, что для нее правильно, а что нет, — сказал Пепе.

— Она сама этого не знает, — откликнулся падре Тони. — Она просто сделала этот шаг, вот и все.

— Мне всегда казалось, — сказала Рита, — что сбегать с чужими мужьями подло, независимо от того, кто сбегает.

— Но ведь она на этом не остановится, — сказал падре Тони. — Она упрямая и непреклонная девушка. Она не остановится до тех пор, пока не найдет того, что ей нужно на самом деле. Она не просто сбежала с чужим мужем…

— Конечно, нет, — она ступила на путь спасения, да? — язвительно заметила Рита.

— Да, — ответил падре Тони.

— А чтобы спасти себя, надо сначала стать бесстыжей эгоисткой, надо стать негодяйкой.

— Рита, она не ты, она должна найти свой путь. Да, она решилась на шаг, который такая женщина, как ты, не может не осудить, но который такую женщину, как она, может в конце концов привести к богу.

— Никогда не подозревала, что слово «прелюбодеяние» означает то же самое, что «спасение». Напомни мне как-нибудь об этом — может, и я попробую. И если допустимо прелюбодеяние, то почему не допустить убийство, вообще любое преступление?

— И через преступление можно прийти к богу.

— Тогда ты до сих пор напрасно тратил время. Тебе нужно проповедовать зло, а не борьбу с ним. Ты на стороне дьявола, Тони.

Молодой священник выпрямился и напряженно застыл.

— Нет, — сказал он, — в таком случае и Христос был на стороне дьявола, потому что предпочел добродетельным блудного сына и блудницу. Я всего лишь хочу сказать, что некоторые люди могут подняться очень высоко только потому, что они пали очень низко. Чем страшнее преступление, тем настоятельнее жажда спасения, тем искреннее и труднее раскаяние. Не согрешив, не покаешься, а значит, не поднимешься, не преобразишься духом.

Рита крепче стиснула сложенные на груди руки.

— Тогда мне нечего надеяться на спасение, — сказала она с горькой усмешкой. — Я, конечно, не претендую на безгрешность, но как грешница ничем особенным похвастаться не могу. Я не шляюсь по незнакомым людям, сообщая им, что у меня два пупка, и не собираюсь их показывать, я не разбиваю «ягуары» о скалы, я не врываюсь в чужие дома и не пугаю людей до смерти, и я не сбегаю с чужими мужьями. Разве бога заинтересует моя жалкая, скучная, заурядная душа? К сожалению, я просто не способна совершить преступление только ради того, чтобы возвыситься духом.

Пепе, с недоумением слушавший этот разговор, вдруг швырнул письмо на пол.

— Мы снова вернулись к тому, с чего начинали! — воскликнул он. — А я-то почувствовал себя таким счастливым, когда начал читать письмо, у меня словно камень с души свалился, когда я узнал, что она жива, жива, жива, что мы не убили ее!

— Мы? Убили ее? — переспросила Рита. — Да это она убивает нас! Она, можно сказать, убила вашего отца.

— Нет, она его не убила, — возразил падре Тони. — Она пришла помочь ему умереть.

— А как же все те люди, которых она заставляет страдать? — воскликнула Рита. — Как же Мэри и ее дети? Может быть, и они вынуждены страдать только потому, что эта маленькая богатая дрянь должна спасти свою душу?

— Совсем недавно ты сама говорила, — сказал падре Тони, — что бездействовать из боязни причинить боль другим не более чем обычная трусость. Теперь я вижу, что ты права. Мы все слишком тесно связаны друг с другом, все переплелось настолько, что стоит нам просто вздохнуть, как этот вздох заставит кого-то страдать. И в конечном итоге, чтобы обрести способность хоть как-то действовать, мы все вынуждены быть в определенной степени равнодушными и безжалостными. Если ты хочешь жить, ты обязан быть смелым.

— Замолчи! — воскликнула Рита, потрясая кулаками над головой. — Все это только слова, Тони, слова, слова, слова! А Мэри и ее дети не слова. Они — люди, люди, которых мы знаем и любим. И они сейчас ждут, они страдают. Мне непонятно то, что ты здесь говоришь о стремлении этой девушки спасти свою душу, но даже, если все действительно так, я отказываюсь понимать, каким образом ее спасение может оправдать страдания Мэри и ее детей.

И пожалуйста, не говори мне, что любая душа стоит таких страданий — я не верю, я не могу поверить этому!

Закрыв лицо руками, она подбежала к дивану, упала на него и разрыдалась.

— Не надо, не надо, дорогая! — воскликнул Пепе, бросаясь к дивану. — Нам ведь неизвестно, страдает ли сейчас Мэри. Она не могла уже все узнать. Он ведь еще не написал ей.

— О, нет, она знает! — сквозь слезы проговорила Рита. — Она все отлично знает!

— Но она храбрая женщина. Храбрая и сильная. Она это выдержит. Пожалуйста, не терзай себя.

— Убирайся! — яростно крикнула Рита, отталкивая его. — Не прикасайся ко мне!

Она откинула голову и гневно взглянула на братьев.

— Вы все на ее стороне, — рыдая проговорила она, — вы все пытаетесь оправдать ее. Мэри и я — мы не в счет, мы ничего не значим. Мы просто обыкновенные порядочные женщины. Годами мы из сил выбивались, стараясь сохранить в целости ваш мирок, и не слышали ни слова благодарности. А потом приходит какая-то тварь и губит все, что мы старались уберечь. И что же? Вы немедленно встаете на ее сторону. Вы жалеете ее, вы помогаете ей, вы защищаете ее. О да, она героиня, у нее есть величие духа! И вы все — все, даже бог, — аплодируете ей. А как же мы, несчастные порядочные женщины! О, тут все просто — мы храбрые и сильные. Мы переживем. «Не терзай себя!» Кто же мы, по-вашему, коровы? Существа полезные, но вызывающие не слишком большой интерес, так выходит? У нас не кожа, а грубая шкура, мы все выдержим, да? Но стоит этой шлюхе захныкать, как у вас сердце кровью обливается!

Пепе опустился на колени возле дивана, чувствуя, что она наконец выговорилась.

— Дорогая, я же вовсе не это хотел сказать.

— Ты хотел сказать, — мрачно отозвалась она, — что на меня и Мэри можно положиться, мы не подведем, так?

— Так, — сказал падре Тони.

— Тогда посмотри, — крикнула она, проведя пальцами по щекам. — Посмотри, Тони, это слезы!

— Это всего лишь слезы зависти, Рита, — сказал падре Тони, — а тебе вовсе нечему завидовать. Эта девушка хочет стать такой, как ты и Мэри. Ей безумно хочется жить той же жизнью, какой живете вы: обыкновенной, порядочной, нормальной жизнью.