Двое из будущего. 1904-... (СИ) - Казакевич Максим Валерьевич

Случилось то, что должно было случиться. Наутро я проснулся легко и непринужденно, рывком соскочил с кровати и прошел к печи. Там уже вовсю трудилась Лизка, квохтала над сковородками, громыхала приборами. На мои шаги выглянула из-за занавески и улыбнулась.

— Добрый день, Василий Иванович, — поздоровалась она довольно. — Как вам спалось?

— Неплохо спалось, — честно признался я. И она словно бы ничего вчера ничего не произошло, снова скрылась за занавеской и продолжила свою готовку.

— Садитесь за стол, завтрак почти готов.

Она вела себя так, как будто бы ничего и не случилось. И даже голос ее не поменялся, никаких тайных ноток в нем не проявилось.

— А где все?

— Выгнала я их. Нечего им дома делать, бездельникам.

Я недоуменно пожал плечами. Собственно и это не было чем-то необычным, Лизка на правах исполняющей обязанности моей экономки терпеть не могла сидящих без дела парней и все время пыталась всучить им какую-нибудь работу. Да те и сами были рады сбежать от домашних обязанностей при первой же возможности.

Я сходил в сортир, в холодной бане плеснул на лицо воды и утерся жестким полотенцем. Потом вернулся в дом и сел за стол. Лизка выставила передо мною целую гору пышущих жаром блинов, по которым тающим айсбергом пытался сползти огромный кусок масла.

Чайник на примусе давно был разогрет, так что мне не пришлось долго ждать. И вот сидя на стуле, держа в одной руке дымящуюся чашку сладкого и крепкого чая, а в другой свернутый блин, я вдруг впервые за все время сам пригласил Лизку присоединиться. Сказал просто:

— Садись, — и кивком головы показал куда ей следовало приземлиться. Она без возражений присела и спрятала обожженную кисть под стол. Но при этом ничуть не смутилась и ответила на мой прямой взгляд такой лучезарным сиянием бездонных глаз, что у меня невольно перехватило дыхание. Честное слово, я в тот момент почувствовал себя мальчишкой, впервые обалдевший от робкого, но настоящего поцелуя. Лизка все-таки чрезвычайно красива. Аристократическое и слегка вытянутое лицо, черные смоляные волосы, забранные в толстую косу, длинные, словно веера, ресницы и алые, манящие к себе, губы. В этот момент я словно заново ее рассмотрел и снова открыл для себя ее красоту. Тогда, в первый день знакомства, в то утро, когда я проснулся с жуткой головной болью в ее постели, я тоже успел заметить ее манящую привлекательность, но тогда мне было не до того. Да и после того случая, я как-то не особо рассматривал ее, а уж после больницы я и вовсе перестал видеть в ней женщину. Сейчас же, глядя на нее, я вдруг понял, что где-то внутри, в области сердца, зашевелилось новое, до сих пор не знакомое мне чувство. Ни с моей первой женой, что осталось в далеком, уже никогда не случившимся будущем, ни с нынешней, подобного я никогда не испытывал. Сердце стукнуло несколько раз, отдалось громоподобным набатом в голове и замерло, когда Лизка вопросительно подняла бровь и легонько улыбнулась. Самым краешком губ….

— Что, Василий Иванович? — спросила она, видя мое замешательство.

Я на секунду прикрыл глаза. Потом вздохнул и усилием воли, попытался выдрать из сердца все чувства. Царапнул по душе, словно острыми когтями и нарочито грубо сказал:

— То, что было вчера, более никогда не повторится.

Она подозрительно легко согласилась, склонив голову. И даже улыбка с лица не стерла, так и сидела, смотря на меня бездонными очами и ласково улыбаясь самым краешком губ.

— Конечно, Василий Иванович, не повторится, — ответила она через секунду. — Вашей вины в том нет, вы не виноваты. Вы не изменили своей супруге, не переживайте на этот счет. Просто я вам помогла избавиться от напряжения. Марине Степановне не в чем вас упрекнуть.

Я удивленно хмыкнул:

— А мне кажется, что есть в чём.

Оно наклонила голову:

— Нет, Василий Иванович, все совсем не так как вы думаете. Вы уже больше года без женщины, а ни один мужчина без ласки так долго прожить не может. Вы не посещаете девиц и не ищете любви на стороне. Вчера, когда вы пришли, то по вам сразу было видно, что вам нужна была помощь. Так что я вам всего лишь помогла сбросить напряжение. И никаких чувств и абсолютно никаких обязательств от вас не требуется.

И снова я хмыкнул, но сей раз не от удивления, от всплывшей правды жизни. Лизка — бывшая проститутка и подставить зад для нее все равно, что для меня подтянуться на турнике с десяток раз. То есть — ничего особенного. И пусть ее занятия давно остались в прошлом, но вот мировоззрение-то сохранилось. И именно потому ее слова стали для меня словно лекарством — то, что только зарождалось в груди, оказалось задавлено правдой жизни и вырвано с корнем. Можно сказать, что Лизка сбила полет ясного сокола на самом его взлете. Профессионально так сбила, походя. Ржавой железной кочергой поддела остановившееся сердце и с ласковой улыбочкой выдрала его к чертовой матери.

— Хорошо, Лиза, я понял, — сказал я спустя какое-то время, совладав с вылитым на голову ушатом ледяной воды.

— Не стоит обижаться, Василий Иванович, — продолжила она меня «лечить». — Я понимаю, когда мужчины испытывают затруднения. С прошлым я давно рассталась и возврата к нему уже никогда не будет. Только вам я помогла, сделала то, что было в моих силах. Но вы не берите в голову, это не было изменой. Считайте, что это было всего лишь небольшое недоразумение.

Я снова посмотрел на нее внимательно. Нет, что-то все-таки в ее глазах читалось такое, отчего я ей не поверил до конца. Это не было недоразумением и не было простой работой бывшей проститутки. Но что на самом деле читалось в глазах, я понять так и не смог. А потом она спрятала их, отведя в сторону и встав из-за стола. Разворачиваясь, чтобы уйти к печи, она бросила:

— Да вы кушайте блинчики. Стынут же….

Глава 15

С каждым божиим днем, с каждым восходом солнца весна все более и более проникала в город. Неглубокий снег давным-давно истаял и камни на сопках прогрелись. Кое-где пролезла первая робкая травка. Настроение у народа с каждыми прошедшими сутками все более и более улучшалось.

А вместе с весной, вместе с первой зеленью разбитый снарядами город накрыл смрад. Те тела, что оказались завалены под грудой построек, оттаяв, стали разлагаться. Смердящие волны поплыли по широким улицам.

Терпеть подобное было нельзя. И потому военные, а вскоре и простые гражданские приступили к разбору тех завалов, откуда запах шел наиболее сильно. Работа эта была тяжелой и грязной, но совершенно необходимой. И если солдаты, перебрасывающие друг другу кирпичи, делали это из-под палки, под принуждением и не имели от этой работы ничего кроме усталости, то гражданские лица, кои были привлечены, получали за свою помощь неплохую продуктовую пайку. И потому неудивительно, что вскоре на разборе завалов оказалась почти вся гражданская публика, от самых малых, до самых старых. Весь город, пользуясь возможностью набить хоть как-то брюхо, выполз на общественные работы.

К концу марта в город пришли новости, что Куропаткин, восполнив потери, пошел в нашу сторону. Оставив Мукден, он в течение нескольких недель грозился подойти к Квантунскому полуострову. Куда ушел японец от Мукдена и где встал в оборону, нам не было известно. Но по слухам будто бы он расположился где-то поблизости от Цзинь-Чжоу, заняв близлежащие сопки. А это от нас где-то в шестидесяти-семидесяти верстах по прямой. То есть совсем близко. И если слухи были верны, то это значит, что японцы встали в оборону в самом узком месте полуострова, там, где они могли с наибольшей эффективностью отбивать атаки превосходящих сил противника. Конечно, для Куропаткина подобное положение дел сильно невыгодно — штурмовать горы с укрепленными на них силами занятие, требующее грамотной подготовки и решительных действий, а порою и жертвенности. А на подобное наш Главнокомандующий способен не был. Та победа под Мукденом не иначе как божиим провидением никем и не воспринималась.