Двое из будущего. 1904-... (СИ) - Казакевич Максим Валерьевич

— Пшел вон, — не отрываясь от объекта своего наслаждения, буркнул журналист и парень, получив от меня монету за старание, ушел прочь. Пудовкин уже изрядно пьяный сунул лапу под корсет и неуклюже цапнул свою даму за горячий живот. Та от неожиданности взвизгнула, дернулась было, но тут же опамятовалась и со смешком пересела к нему на колени. Он уже ни о чем не думал, желая немедленной любви, желая сделать все здесь и сейчас.

Мы были одни в кафе, никто кроме нас не мог позволить себе здесь что-либо купить. Офицеры и гражданские высших чинов сегодня это заведение почему-то проигнорировали, а те гражданские, что имели хоть какие-то наличные, предпочитали тратить их на нечто более полезное. И вот мы вчетвером, сидя за столом со съестным, готовы были вот-вот устроить оргию. И если Пудовкин, распаляясь все больше и больше, уже был не прочь заголиться прямо в пустом зале, то я, снедаемый жгучей похотью и пульсирующим жаром внизу живота, каким-то образом еще держался. Лапал переместившуюся ко мне на колени девку, запускал под платье руки, но каким-то краем сознания пока не позволял себе расчехляться. Девица ослабила на платье пару пуговок и, прильнув ко мне всем телом, гладила по бритой щеке, трогала мускулистую грудь, и вполголоса шептала:

— Ах, какой вы, Василий Иванович. Боже, какой же вы….

В какой-то момент она потянулась ко мне губами, желая объединить нашу страсть, но я отстранил голову — целоваться с девицей легкого поведения мне не хотелось.

— Послушай…, - сказал я, отворачивая голову и спасаясь от жарких поцелуев.

— Маришка, зовите меня Маришка. Мне так нравится.

И вот это «Маришка» меня почему-то вдруг покоробило. Мою жену так звали и только я ее так называл. И вмиг девчонка слетела с моих коленей и все мое желание, вся моя похоть оказались задавлены неожиданно железной волей. Она охнула и с неким удивлением посмотрела на меня. Но поняла, что сделала что-то не так и потому атаку на мои половые инстинкты ослабила, временно отойдя на запасные позиции. Села на свой стул, улыбнулась мне лукаво и, игриво поправив грудь, стрельнула глазам на стол.

— Что же вы не пьете, дорогой Василий Иванович? — спросила она, спасая ситуацию. — Давайте с вами на брудершафт? За знакомство?

И она первая взяла за тонкую ножку высокий бокал. Ее движение со смехом повторила и ее подруга, а за ней и раскрасневшийся Пудовкин.

— Точно, на брудершафт!

Они вдвоем весело обвились руками и осушили бокалы. А затем снова вернулись друг к другу, с радостью предаваясь чувственным прикосновениям. Моя же девица сидела с поднятым бокалом и, улыбаясь, требовала от меня следования ее правилам. На брудершафт она желала выпить в обязательном порядке.

— Ну же, Василий Иванович, не отставайте от своего друга.

И в какой-то миг я увидел, что улыбка у нее была натянутой. Рабочей. Никакая страсть ее не влекла, никакие чувства не сводили с ума. Двадцатилетняя девушка профессионально отыгрывала свою роль, разводя богатого клиента на деньги. И поняв это, я внутренне хмыкнул. А потом взял за ножку последний бокал, обвился руками с дамой и в несколько глотков выпил щекочущий нёбо напиток.

— Ну вот, теперь мы можем на «ты». Можете меня называть Маришкой с полным правом.

— Ладно, — ответил я, словно резюмируя. И встав со стула, кивнул на дымящиеся тарелки, к которым пока что никто так и не притронулся. — Я пойду пока покурю, а ты тут поешь.

И девушку благодарно улыбнулась. Пожрать она оказалась совсем не дурой. Едва я двинулся к двери, она тут же пододвинула к себе тарелку и застучала приборами.

На улице оказалось свежо. Накинув на плечи пальто, я встал возле входа, прикрыл глаза напротив по-весеннему яркого солнца и замер, приходя в себя. Сзади хлопнула дверь и несильный толчок в плечо заставил открыть глаза. Пудовкин, взирая на меня осоловевшими глазами, удивленно, с пьяными нотками в голосе, спросил:

— Иваныч, ты чего? Случилось что?

— Нет, все нормально, Захарыч. Просто покурить вышел.

— А-а…., а я уж подумал…. Постой, так ты же не куришь!

Я пожал плечами и попросил:

— Угостишь?

— Конечно, что за вопрос? — и он хлопнул ладонью по одному карману, затем по другому. После задумался, хлопнул себя по лбу и убежал внутрь. Вернулся вскоре, неся портсигар и спички, вручил мне их и, хитро подмигнув, опять скрылся в кафешке, желая снова оказаться в объятиях доступной дамы.

Я действительно закурил. Достал папироску из портсигара, чиркнул спичкой и затянулся, словно я опять стал подростком. Дым глубоко проник в легкие и неожиданным спазмом сковал горло. Я закашлялся. Все-таки не зря не курил — табак у Пудовкина оказался настолько отвратительным по качеству, что оставлял во рту вкус тлеющего прелого сена. Да и крепок он был чрезвычайно. После первой же затяжки никотин пошел гулять по крови, будоража мысли.

Откашлявшись после единственной затяжки, папироса улетела в сторону. И отмахнувшись рукой от смрадного облака я вдруг решил уйти. То сексуальное возбуждение стало проходить и та девка, что профессионально играла свою роль, меня больше не прельщала. И более того, вспоминая как она пыталась меня соблазнить, у меня ничего кроме чувства брезгливости, это не вызывало. Да, она была молода и по-своему красива, но все же не то ценю я в женщинах, не их тела. И не сиськи с жопами для меня главное, а главное те чувства, которые они во мне вызывают. Эта же девка ничего хорошего во мне не вызывала. И потому, машинально сунув портсигар и спички в карман пальто, я запахнулся и двинулся в сторону дома. Вышел на набережную, в полном одиночестве дошел до моста через Луньхэ и вышел на вокзал, на котором стояли сгоревшие остовы грузовых вагонов. Здесь неожиданно встретил Петро, который зубоскалил с каким-то мужиком из мастеровых. Он меня не заметил и я спокойно прошел мимо. Так же в полном одиночестве прошел через Старый Китайский город, миновал дачные места и вышел на дорогу, ведущую вокруг Золотой горы до нашего участка на берегу моря. И путь до моего дома оказался пустынным. По какой-то причине ни один человек мне не встретился и потому я волей-неволей вернулся мыслями к той девке. И опять мой организм взбунтовался. Едва я вспомнил, как мял ее груди, как трогал соски и, как она пыталась меня соблазнить, как жар внизу живота вспыхнул с новой силой. Полыхнул адски, да так, что кровь ударила в голову и я словно потерял рассудок. Яркие картинки воспоминаний застили глаза и сердце, требуя секса, застучало словно отбойный молоток. В тот момент я почти понял, что чувствовали насильники и маньяки, понял, что толкало их на преступления. И, слава богу, что дорога оказалась пустынной.

В каком-то бреду я дошел до дома и словно пьяный перешагнул порог. Навстречу вышла Лизка с испачканными мукой руках. И едва глянув на меня, все поняла. Она вытерла руки о передник, помогла снять с меня пальто и, когда я присел чтобы стянуть сапоги, сказала мне:

— Баня еще теплая, Василий Иванович. Идите туда….

И я ее понял. Ушел туда и там разделся до исподнего. Спустя какое-то время туда пришла и Лизка в длинном шелковом халате. Заперев за собою дверь, она повернулась ко мне и замерла на секунду, всматриваясь в мои голодные глаза. А потом вдруг с грацией лани дернула поясок и халат шуршащим водопадом скользнул вниз. И предстала передо мною в глухой ночной рубашке, от самой шеи до талии ушитой по самой фигуре и лишь от бедер рубашка расходилась свободным колоколом. А фигура у нее, надо сказать, была словно гитара. Узкая талия, бедра самый сок и высокие, торчащие, словно пистолеты, груди.

В бане царил полумрак. Слабая лампочка едва прогоняла темноту, а узкое высокое окошко не могло пропустить солнце вовнутрь. Но и того света мне хватило, чтобы оценить ту красоту, что скрывала ажурная ткань. О жутких шрамах я не думал, да и не успел я их заметить. Лизка подошла, тонкими пальцами распустила завязки кальсон, а затем, повернувшись, задрала подол и выгнулась, оголив белоснежный зад…. И у меня отказал разум….