Том 1. Отец - Николай Петрович Храпов

в руках крышку гробика. Под образами, наклонившись над ребенком, голосила старая женщина. Мурашки от ужаса прошли по моему телу: я увидел детский скелет, обтянутый почерневшей кожей. В яминах глаза были открыты и не моргали, рот полуоткрыт. Когда я прикоснулся к женщине, она как бы очнулась, на минуту притихла, глотая слезы. Но потом с новой силой стала голосить и рассказывать, что вот уже год, как она мучается с парнем, что он уже весь высох, а утром перестал дышать, видно, помер. Я растерялся и стоял в нерешительности, но вдруг ясно услышал: «Спасай взятых на смерть». Поднял я с пола рыдающую женщину и приказал ей немедленно запрягать подводу.

В ту пору Бог наделил меня способностью лечить людей от разных хворей травами и кореньями. С верою и молитвою, со страхом Божьим мы со своей старушкой служим деревенскому люду. Сердцем я чувствовал, что ребенок еще жив и Бог может поднять его. Всю дорогу я говорил женщине про Бога, а она так смиренно все крестилась да слушала. Потом дал я ей лекарства, помолились да проводил ее. Так она, касатка, бутылки-то к груди прижала, как ребенка, а сама все крестится да крестится, видать, набожная была. Потом-то уж плохо я помню, но как будто приезжала она. Однако чего мне не забыть, когда я ее с молитвой-то проводил и она-то повеселела, с моей души как сто пудов свалилось. Я еще подумал: к чему бы все это? Но когда проводил и поглядел ей вслед, на сердце все те же слова, как шепчет кто: «Спасай взятых на смерть». После я проходил мимо их избы не раз, будто и мальчишка какой-то вился, да ведь разве их мало по деревне. Как-то даже хотел зайти понаведаться, да в щеколде все тычинка торчала. Вдова она была, дома-то сидеть было не для кого.

Едва дед Никанор закончил свой рассказ, к нему, вытирая кулаками слезы, из хора выбежал Павлушка и сквозь рыдания успел только проговорить:

— Дедушка! Ведь это я был, а вот и бабушка моя сидит перед тобой, она уже тоже крещенная.

На мгновение все замерли, но вот бабушка Катерина с молитвенным воплем упала на колени. Многие в собрании плакали вместе с ней слезами радости. Опираясь на батожок, стоял среди рыдающих дед Никанор. Долго с удивлением смотрел он то на Катерину, то на Павлика, стекали и из его глаз слезы и пропадали в глубоких складках морщинистого старческого лица. Когда после долгой, благодарственной молитвы все утихли и сели, он тихо пошел к своему месту, а на ходу, кивая головой, повторял:

— То-то ж оно и сказано: «Спасай взятых на смерть».

С того момента Павлушка не отходил от деда и решил даже спать ночью рядом с ним. Рассказ деда Никанора переменил саму тему праздника: все проповеди, стихи и пение продолжались на тему спасения грешников.

Давно уже остыли самовары, давно притихла суета с едой, за окном надвигались вторые сумерки, а расходиться не хотелось, пока брат Гаретов не напомнил, что и им пора собираться на поезд. Все встрепенулись, а кто-то крикнул:

— Со стен-то еще ничего не снято.

Тут последовала команда: «Снять плоды со стен и потолка!» Молодежь с радостью быстро и аккуратно исполнила это поручение. Затем Петр Никитович поручил хозяйственницам-сестрам все раздать на гостинцы отъезжающим. Без излишней суеты, с любовью все раздавалось гостям. Павлик разыскал котомку деда Никанора, а сестры положили в нее всяких продуктов, чего у него в доме не могло быть. Сверх того откуда-то появился для старушки праздничный темный сарафан, а деду положили плисовые штаны. Когда Павел с сестрами преподнесли деду переполненную котомку, он сильно отнекивался, но увидев, что гостинцы раздают всем, взял котомку из рук и горячо благодарил Бога за Его любовь и братолюбие верующих. После его молитвы все почему-то посмотрели на него, ожидая еще каких-нибудь слов, но он от волнения не смог собраться с мыслями и лишь сказал кратко:

— Вот как оно получилось у меня: а кадысь, на прошлом празднике кто-то рассказал, как из Рязанской глуши старичок попал в гости к московским братьям да все собрание проохал, что «не даром». Так получается и у меня — не даром!

Гулом восторга ответили деду за его находчивость.

Долго и крепко обнимались гости на прощание, затем, выйдя на улицу, запели: «Бог с тобой, доколе свидимся». В вечерней мгле уже расплылись силуэты удаляющихся гостей и превратились в белые, розовые, голубенькие пятнышки, а в воздухе все еще звучало: «На Христа взирая, всем любовь являя, Бог с тобой доколе свидимся!»

Постепенно пение переключилось на знакомую родную мелодию, разобрать из которой можно было лишь одно: «У ног Христа, у ног Христа».

Оставшиеся заметно приутихли, было ощущение, будто кто вынул из горящего костра несколько головешек. Только теперь почувствовали, как утомились физически, и потому решили отправиться на ночлег пораньше. Все согласились закончить весь благословенный праздник хвалебной молитвой и пением. Так и поступили.

Расходились после молитвы медленно и неохотно. У многих на уме и на устах было одно: будет ли еще когда-нибудь такое простое, сердечное торжество любви в жизни или минувшее останется только в сладком воспоминании? Кто-то, стоя у раскрытого окна, подметил, кивая вслед ушедших гостей:

— Последнее, что мы от них ясно расслышали — это «У ног Христа, у ног Христа». Для многих, видно, оно так и будет.

На следующий день деревенские гости встали рано. В их числе был и дед Никанор. Он очень осторожно поднялся, чтобы не разбудить своего нового, верного друга, однако Павлик проснулся и, не взирая ни на какие уговоры, стал собираться вместе с ним.

— Куда же ты засобирался? — останавливал Павлика дед Никанор, — и охота тебе утренний сон перебивать?

— Дедушка, я провожу вас за речку, — тоном, не допускающим возражений, ответил ему Павлик.

Помолившись и забросив за спину дедушкину котомку, они вышли в утренний туман. Поначалу оба шли молча, потом дед Никанор попросил Павлика рассказать, как Господь избавил его от смерти. Тот передал ему то, что слышал из рассказов бабушки и что помнил сам. Так они незаметно перешли мост через реку и остановились на другом ее берегу. На фоне загорающегося неба поднялись и исчезли последние клочья тумана над землей. Они стояли, сжимая друг другу на прощание руку, и не торопились расстаться.

— Скажи мне, дедушка, на прощание самое дорогое пожелание, — волнуясь, тихо проговорил Павлик. Минуту подумав, дед ответил:

— Я скажу тебе то, что пережил я, чем начал