Том 1. Отец - Николай Петрович Храпов

со своими родителями, услышав красивое пение, а главное, простую братскую любовь между собой и к ним, незнакомым людям. Для многих это был совершенно новый, неземной красоты неведомый мир простых, обычных как и все людей, но людей, соединенных необыкновенным родством. А ведь весь секрет заключается в личности Иисуса Христа. Христа, не нарисованного кистью художника, не вытканного золотом на дорогой ткани, не вылитого из драгоценного металла. Христа — не иконы за тусклой лампадой, но Христа живого, воскресшего. Христа, живущего со Своим народом, с живой Церковью, прославляющей Его за великое, вечное искупление. «Но почему мы не знали о вас, какие вы есть, раньше?» — так многие из присутствующих спрашивали христиан.

Затем беседа была прервана объявлением, что всех дорогих гостей приглашают за столы. Два раза приглашать не пришлось, так как время было за полдень. Почти половина гостей сидели за столами, поставленными во дворе из-за недостатка места в доме, поэтому дальнейшее празднование разделилось на две группы. Лишь участвовавшие в служении проповедью или в чем-то ином, особо выдающемся, подходили к окну, открывающемуся во двор.

Во второй части праздника был дан полный простор всякому участию. В особое умиление всех привела сестра Люба из соседнего города. Под собственный чудный аккомпанемент на гитаре она серебристым сопрано исполнила в память молодой христианской солистки, умершей в с. Пески, песню: «Умолкли аккорды, порвалися струны, и звуков уж тех не слыхать…». После нее один за другим пели и декламировали стихи деревенские братья и сестры, вызывая общую радость всех присутствующих.

— Братья и сестры, — начал речь гость с хутора, рядом с которым встали его жена и три сестры, — мы, конечно, не можем порадовать вас пением или музыкой. Для музыки руки корявы, поем по-деревенски, А вот что могем, то могем: Бог наделил нас в этом году худобой и всяким другим добром. Вот мы и привезли на праздник жатвы из сусеков наших несколько мешков хлеба да крупицы. Сестры наткали холста и дерюги. От пчелок в подарок кадушка меда. Раздайте Христа ради нуждающимся, как Бог велит. За ним вышел наперед пожилой брат с супругой:

— Ну а мы еще бедней старики да старушки, ткать у нас некому. Поэтому привезли яблок. Яблочки сами снимали одно к одному. А сестры положили кошелку яиц да несколько мешков кудели — доброе полотно будет. Христа ради примите от нас.

Так гости из деревенских общинок, братья и сестры, один за другим выступали с короткими обращениями, полными возами дополняя всеобщий восторг. Эта часть служения была настолько потрясающей, что из числа неверующих гостей встал мужчина и со слезами на глазах, путаясь в словах, заявил:

— Да, действительно. Я прожил свою жизнь бесцельно, бездумно. Сегодня я увидел и услышал то, чего сроду не встречал, но без чего жить нельзя. Я увидел настоящую любовь между людьми…

Недоговорив, он упал на колени в раскаянии. Молился он очень кратко, прижимая руки к груди: «Боже мой, Боже мой! Буди мне грешному!» За ним стали раскаиваться пред Богом и другие, и все собрание в доме и на улице огласилось молитвами. В слезах сокрушения молились и некоторые верующие, прожившие жизнь бесплодно.

Никто не заметил, как село солнце и начали сгущаться сумерки. Многие из приехавших с родителями детишек заснули на возах с сеном, на кроватях в жилых комнатах, у взрослых на коленях, а расходиться никому не хотелось. Когда же наконец дальние гости напомнили о своем отъезде, все встрепенулись, и после краткой заключительной проповеди и молитвы сердечно с ними попрощались. Остающимся было объявлено, что весь следующий день праздник будет продолжаться. Располагающим временем предложили оставаться праздновать до конца.

Отъезжающих гостей пошли провожать на станцию с пением. Пели, пока ожидали поезд, пели, когда гости садились в вагон, с пением провожавшие возвратились в дом молитвы. Не разъехались по домам гости из деревень и ближних городов. Оставшихся пригласили со двора в помещение, и дом опять был полон народа. Неутомимая молодежь своим служением много еще радовала сердца присутствующих, и только далеко за полночь, после горячей благодарственной молитвы, местные стали расходиться по домам, а гости располагаться на ночлег. Долго еще продолжался гул голосов разговаривающих, потом он стал переходить в шепот и наконец стих совсем. Спокойным был сон народа Божьего, напоенного благодатью.

Наутро все пробудились еще под впечатлением предыдущего дня, и перед общей молитвой брат прочитал соответствующее место: «Когда я пробуждаюсь, я все еще с Тобою» (Пс.138:18). Брат отметил, что душа жаждет присутствия Божьего, и это общение со святыми на земле во имя Господа драгоценно. Это Фавор наших дней. Но увы, оно сравнительно коротко, подобно кратким мгновениям общения Петра, Иоанна и Иакова с преображенным Христом.

Утреннее собрание, несмотря на значительно меньшее количество гостей, явилось продолжением «Фавора». Вспоминая прочитанный утром текст, присутствующие вновь почувствовали смысл слов: «Пробуждаясь, я все еще с Тобою». Таким же стройным было пение в сопровождении фисгармонии; декламации и струнный оркестр — все славило Господа.

Перерыв на обед был короче, так как сестры-хозяйки вполне освоились со своими обязанностями. Трапеза любви началась уже без обычных неловкостей, просто и естественно, как в семье. Очень многое вспоминалось из жизни братства. Большое внимание привлекло повествование Арсентия о своем ужасном прошлом. За ночь он выучил наизусть повесть об обращении одного разбойника, рассказал ее со слезами, затем, к удивлению всех, изложил целую вдохновенную проповедь.

Много простых, но мудрых примеров привели деревенские братья в проповедях и рассказах. Однако самым волнующим было выступление деда Никанора после того, как он прочитал текст из Библии: «Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение?» (Прит.24:11).

— Это было двенадцать лет назад, мы тогда впервые услышали Слово Божье от пленного австрияка. Он нас и окрестил обоих со старушкой моей. Верующих было мало в округе, и мы верст за двадцать ходили, чтобы повидаться со своими. Да и то тайком от сельчан, а особенно от попа да урядника. После войны пленным разрешили вернуться на родину. На прощание меня братец благословил вот этим самым словом: «Спасай взятых на смерть». Вот я как-то шел, а сам размышлял: и к чему бы мне это было сказано? Да так и не заметил, как подошел к маленькой деревушке Починки нашего же Раменского прихода. Вдруг слышу из крайней избы раздается такой страшный бабий вопль, вроде как над умершим. Я у избы остановился, сенки были открыты, и меня какая-то сила толкнула в избу. Возле порога стоял в нерешительности парень, который держал