Пианистка - Эльфрида Елинек

Эрика желает, чтобы Вальтер Клеммер доставлял ей муки. Клеммер Эрику мукам подвергать не намерен, он говорит: «Мы так не договаривались, Эрика». Эрика просит, чтобы он завязал все петли и веревки так прочно, чтобы ей самой не удалось ослабить узлы. «Не щади меня нисколечко, наоборот, приложи всю свою силу! Во всех местах». — «Что тебе известно о моей силе? — риторически вопрошает Вальтер Клеммер. — Ты никогда не видела меня на байдарке». Она слишком низко оценивает его силу. Она даже не подозревает, во что он ее может превратить. Поэтому она ему пишет: «Известно ли тебе, что можно усилить эффект, предварительно как следует вымочив веревки в воде? Делай это, пожалуйста, всегда, когда мне этого захочется, и наслаждайся этим как следует. Застань меня однажды врасплох, в тот день, который я сама назову тебе в письме, и свяжи меня хорошо вымоченными в воде веревками, которые будут стягиваться, когда начнут высыхать. Покарай за прегрешения!» Клеммер пытается объяснить, как Эрика, которая по-прежнему молчит, совершает тем самым прегрешение против простейших правил приличия. Эрика продолжает молчать, но не падает духом. Она считает, что находится на верном пути, и она хочет, чтобы он хорошенько спрятал все ключи от замков, на которые ее запрет! «Только не потеряй! На мою мать не обращай внимания, потребуй у нее все запасные ключи, а их в доме немало! Запри меня вместе с моей матерью! Я жду, чтобы ты уже сегодня ушел, оставив меня связанной, спутанной, пристегнутой и выгнутой в дугу, вместе с моей матерью, но так, чтобы она окончательно не смогла проникнуть в мою комнату, оставь все так до завтрашнего дня. Не обращай внимания на мою мать, ведь моя мать — целиком моя забота. Забери с собой все ключи от квартиры и комнаты, не оставляй здесь ни одного!»

Клеммер снова спрашивает, а что он-то с этого будет иметь. Клеммер смеется. Мать скребется в дверь. Телевизор гремит. Дверь заперта. Эрика молчит. Мать смеется. Клеммер скребется в дверь. Дверь скрипит. Телевизор выключен. Эрика здесь.

«Чтобы я не визжала от боли, вставь мне, пожалуйста, кляп из нейлона, колготок и т. п., вставь, доставляя огромное удовольствие. Завяжи кляп с помощью резинового шланга (продается в специализированных магазинах) и нейлонового чулка (доставляя огромное удовольствие), завяжи так искусно, чтобы мне не удалось от него избавиться. Надень на себя треугольник маленьких черных плавок, которые больше открывают, чем скрывают. Никто не узнает даже малой толики!»

«Снизойди до меня и заговори со мной по-человечески, скажи мне: „Ты увидишь, какой красивый пакет я из тебя смастерю и как прекрасно ты себя почувствуешь после того, как я все это с тобой проделаю". Польсти мне, сказав, что кляп мне очень к лицу и что ты продержишь меня в таком виде часов пять или шесть, никак не меньше. Свяжи мне прочной веревкой щиколотки, обтянутые нейлоновыми чулками, свяжи их прочно, как запястья, прошу тебя, обмотай мои бедра веревкой до самого верха и выше, как бы я ни противилась. Мы испытаем все это вместе. Я каждый раз буду объяснять, как мне хочется, именно так, как ты это однажды уже совершил. Прошу тебя, нельзя ли сделать так, чтобы ты меня, связанную и с кляпом во рту, поставил перед собой? Благодарю тебя сердечно. Кожаным ремнем притяни мои руки к телу так сильно, как только можешь. В конце концов все должно получиться так, чтобы я не могла стоять прямо».

Вальтер Клеммер спрашивает: «Что-что?» И сам на это отвечает: «Вот что!» Он прижимается к женщине, но она ведь ему не мать, и она демонстративно отказывается заключить мужчину, словно сына, в свои объятия. Она невозмутимо и подчеркнуто отводит руки в сторону. Молодой человек ждет от нее нежного трепета и, со своей стороны, нежно содрогается, плотно к ней прижимаясь. Он молит ее откликнуться лаской на ласку, ведь после такого потрясения отказать ему в этом может только абсолютное чудовище. Эрика Кохут способна приласкать только себя саму, и никого больше. «Прошу, прошу тебя», — монотонно заклинает ученик, но учительница не проявляет вежливой уступчивости. Она словно одергивает его, позволяя ему пастись на ней, но, со своей стороны, не принося ему в дар алых губ. «Одним чтением сыт не будешь», — огрызается молодой человек. Женщина предлагает ему читать дальше. Клеммер осыпает ее упреками: «Больше тебе нечего предложить! Тебе нет прощения. Нельзя все время только брать». Клеммер добровольно вызывается открыть ей вселенную, о которой она вообще понятия не имеет! Эрика ничего не дает и ничего не берет.

В письме она угрожает, что проявит непослушание. «Если ты станешь свидетелем подобного проступка, — советует она Вальтеру Клеммеру, — ударь меня наотмашь тыльной стороной ладони по лицу, когда мы будем одни. Спроси меня, почему я не жалуюсь матери или не даю тебе сдачи. В любом случае, прошу тебя, говори мне все эти слова, чтобы я полностью ощутила свою беззащитность. Прошу тебя, обходись со мной так во всех случаях, о которых я тебе написала. А высшей точки, о которой я пока не отваживаюсь даже подумать, мы достигнем, когда ты, подбодренный моим прилежанием, усядешься на меня верхом. Прошу тебя, надави на мое лицо всем весом своего тела, зажми мне бедрами голову с такой силой, чтобы я не смогла пошевелиться. Опиши вслух то время, которое мы потратим на это, и пообещай: у нас достаточно времени! Угрожай мне, что будешь держать меня в такой позе несколько часов подряд, если я не выполню как следует то, что от меня требуется. Ты можешь заставить меня часами томиться, придавив мне лицо всем своим телом! Не оставляй своих усилий, пока я не почернею. Я письменно требую от тебя упоения. Ты легко догадаешься, каких еще более острых утех я жажду. Я не осмеливаюсь написать здесь о них. Письмо не должно попасть в чужие руки. Влепи мне несколько пощечин наотмашь! Не обращай внимания на мой крик: „Нет!" Не следуй моему призыву. Не слушай мои мольбы. Что касается моей матери: не смотри в ее сторону!»

За дверью урчит телевизор, правда, уже потише. Мать вновь занялась ликером, дающим забвение, которого она искала. Все семьи сидят за ужином. Маленьких человечков в телевизоре в любой момент можно стереть с экрана, нажав кнопку. Их судьба будет тогда твориться невидимо для глаза. Мать подобного перенести не может. Одним глазком она посматривает на экран. Если дочь захочет, мать завтра расскажет ей о содержании сегодняшней серии, чтобы ребенок осмысленно следил за продолжением трагической истории.

Клеммеру кажется, что он занимает позицию над вожделением и способен объективно судить о том, к чему стремится это женское тело. Незаметно для самого себя он вовлекается в игру. Ходы его мысли забиты клейкой слюной алчности, и организационные решения, которые предписывает Эрика, дают ему возможность выработать линию поведения, согласующуюся с его страстью.

Желания женщины незаметно затягивают Клеммера в свой водоворот, и в нем тоже растет страсть, хочет он того или нет. Пока что он, словно посторонний, узнает из письма о ее желаниях, но скоро наслаждение изменит его!

Эрика желает одного: чтобы ее тело стало желанным благодаря вожделению. Она хочет в этом убедиться. Чем больше он читает, тем больше ей хочется, чтобы все это уже миновало. В комнате темнеет. Свет не включают. Еще достаточно света, падающего снаружи.

Действительно ли, как здесь написано, она собирается засунуть ему в задницу язык, когда он будет сидеть на ней верхом? Клеммер сомневается в достоверности того, что читает, и относит это на счет плохого освещения. Разве такое может пожелать женщина, великолепно играющая Шопена?! Однако именно это, и ничто другое, очень желанно для женщины, которая все время играла только Шопена и Брамса. Далее в письме она просит изнасиловать ее, имея в виду скорее постоянную угрозу изнасилования. «Когда я не смогу двигаться и шевелиться, скажи мне, что изнасилуешь меня, что меня ничто от этого не спасет. При этом говори больше, чем делай на самом деле! Ты заранее мне скажешь, что я вся изойду в блаженстве, если ты будешь обращаться со мной жестоко, но основательно». Жестокость и основательность — две трудновоспитуемые сестры, поднимающие громкий шум всякий раз, когда их пытаются разлучить. Словно братец Гензель и сестричка Гретель в сказке, когда ведьма сажает братца в печь. В письме от Клеммера требуют, чтобы Эрика от блаженства забыла о себе, пусть только он следует всем изложенным пунктам. Пусть он с наслаждением отвесит ей дюжину смачных пощечин. «Заранее благодарна! Прошу тебя, только не причиняй мне боли», — читается между строк.

Женщина жаждет задохнуться под натиском твердого как камень члена, когда Клеммер зажмет ее так, что она и пошевельнуться не сможет. Все, что здесь написано, — плод многолетних тайных размышлений Эрики. Сейчас она надеется, что он из любви к ней не сделает ничего подобного. Она будет настаивать, однако он откажется последовать ее просьбам, вознаградив ее этим доказательством любви. Эрика уверена: любовь извиняет и прощает все. Это является достаточным основанием для того, чтобы он выстрелил брызгами прямо ей в рот («прошу тебя, очень прошу»), и пусть у нее при этом чуть не вырвется язык, а саму ее, вполне возможно, стошнит. Она представляет себе в письме, и только в письме, как он зайдет настолько далеко, что даже помочится на нее. «Хотя я вначале, возможно, буду протестовать, насколько мне позволят твои путы. Сделай это со мной не один раз и обильно, пока я не перестану тебе противиться".