Ученик - Евгений Малинин

Она не слышала, как бросившийся к ней Странник уговаривал ее успокоиться и пытался оттащить ее от Вечника. Она видела только грустные, умные глаза и слышала только свой умоляющий голос:

– Отправьте меня за ним…

И тут снова раздался голос Вечника.

– Девочка, даже если я найду способ отправить тебя в его мир, как ты сможешь его узнать? Ты же видела только Вепря. Ты не видела Илью в его собственном облике.

Но Лаэрту невозможно уже было остановить.

– Он сам меня узнает. Я ему нужна! Он сам меня узнает!.. И еще у меня есть вот это… – Она выкинула вперед руку с мерцавшим на пальце изумрудом. – Это он всегда узнает. Даже если я найду его через сто лет!..

И неожиданно Вечник сдался:

– Ладно. Жду тебя через пять дней на дороге из Моха в Холм, у скалы, с можжевеловым кустом на вершине, – и грустно добавил: – Если ты одумаешься и не придешь, я буду рад.

Она не одумалась. Она вообще ни о чем не думала все эти пять дней. Она ждала. Она ждала, когда закончатся эти пять дней. Она ждала в назначенном месте, когда появится Вечник. Когда у приметной скалы Вечник подвел ее к странной, светившейся зеленым, трещинке, змеившейся поперек дороги, и начал бормотать что-то неразборчивое, она ждала, когда он замолчит. И он замолчал, и трещинка вспыхнула, словно вздохнув, и Лаэрта, не оглядываясь, шагнула через нее.

И вот она здесь, возле этой полуразрушенной деревеньки, в том загадочном, может быть, страшном мире, в котором она должна найти свою судьбу, своего пришлеца. Она сделала первый шаг в сторону ближнего маленького домика.

В это время на центральной площади недалекой Севильи в густом, темном, вечернем воздухе, отравленном гарью и смрадом сгоревшей плоти, дотлевал очередной костер аутодафе. По Земле шествовал 1495 год от Рождества Христова.

Часть 2

Ученик

1. Пробуждение

22 июля 1995 года.

Вам известно, как чувствует себя человек, уснувший сидя, в неудобной позе и насмотревшийся во сне кошмаров? Особенно если, проснувшись, он обнаружил, что проспал около пяти суток!

Мне – известно…

Я сидел за письменным столом в своей спальне, уткнувшись щекой в кожаный переплет толстого томика и вдыхая въевшуюся в него пыль. Мои руки, лежавшие на столе кольцом вокруг головы, были сжаты в кулаки, а в ладонях остывало шероховатое тепло знакомых ласковых рукоятей. Взгляд открытых глаз слепо скользил по пыльной полированной крышке стола, освещенной светом непогашенной настольной лампы, а в душе стыл ужас, порожденный видением толстой книги, разрубаемой длинным сверкающим клинком.

Постепенно острый тоскливый холод в груди, который возникает после любого ночного кошмара, медленно, неохотно начал рассасываться, отползая в подсознание и грозя еще напомнить о себе. Я отлепил свое распластанное тело от стола и попытался встать из кресла. Это удалось мне не сразу. Все мышцы затекли и напрочь отказывались повиноваться. С трудом я разжал сведенные кулаки, повернул несколько раз из стороны в сторону голову, разминая затекшую шею, и, уперев руки в поясницу, прогнулся. После этой немудреной зарядки я направился в ванную, как всегда после сна, принять душ, ну и все остальное, и только включив воду, понял, что не чувствую себя заспанным. Напротив, внутреннее ощущение было такое, будто я вернулся в раздевалку после хорошей тренировки.

Явный разлад между вялым, затекшим от сидячего сна телом и бодрым, можно даже сказать, возбужденным состоянием духа я приписал своему яркому, запоминающемуся кошмару, посетившему меня во сне и взбудоражившему мою нервную систему. В любом случае я решил, что душ мне не повредит.

После энергичных водных процедур, во время которых меня удивила здорово отросшая на моей физиономии щетина, я пришел в привычное равновесие, а вспомнив, что сегодня день получения первой части моего ежемесячного жалованья, я даже начал напевать свой любимый мотивчик – арию Полины из «Пиковой дамы».

Отправившись затем на кухню и включив свой быстродействующий чайник, я соорудил себе два шикарных, очень сложных бутерброда, бросил в любимую кружку два пакетика «Липтона», залил крутым кипятком и, ожидая, когда чай заварится, включил телевизор.

С экрана донесся энергичный голос Анны Прохоровой:

– Коротко повторю новости, происшедшие к этому часу в нашей стране сегодня, в субботу, двадцать второго июля…

Я едва не подавился откусанным куском. Уронив на стол руку с початым бутербродом и забыв о необходимости жевать, я тупым взглядом уставился на экран. Прохорова продолжала что-то там освещать, только я не слышал ни слова. В голове колокольным звоном отдавалось: «…в субботу… двадцать второго июля… к этому часу… к этому часу… двадцать второго июля… в субботу». Наконец диктор пропал с экрана, а я медленно перевел взгляд на таймер, встроенный в вытяжку над плитой. Яркие зеленые цифры известили меня, что «…к этому часу…» означает 18 часов 17 минут.

Таким образом, я узнал, что заснул 17 июля где-то в 21.30, а проснулся 22 июля около 18.00.

В груди начал подниматься знакомый тоскливый холодок, а правая рука машинально потянулась к поясу, но вместо знакомой рукояти наткнулась на широкую резинку тренировочных брюк. Это странно знакомое, но совершенно мне не свойственное движение несколько отрезвило меня. Я отхлебнул остывающего чаю и начал собирать остатки самообладания и здравомыслия.

Итак! Во-первых, рассуждал я, не правильно утверждать, что я заснул 17 июля где-то в половине десятого вечера. Я не имею привычки засыпать за столом, тем более читая интересную книгу. Открыв предложенный дедом томик, я, насколько мне помнится, успел прочитать только титульный лист, а затем сразу начался мой странно реальный и в то же время явно бредовый кошмар. Во-вторых, я не могу сказать, что я проснулся – я отнюдь не чувствовал себя только что проснувшимся. Скорее, очнувшимся. Или вернувшимся! Вот, пожалуй, самое верное слово – вернувшимся! Только откуда?

Я все-таки слопал свои бутерброды, а затем побрел к телефону, раздумывая, где могу сейчас поймать Воронина. Поскольку, по утверждению моего телевизора, сегодня суббота, то на работе скорее всего никого уже нет, так что звонить туда бесполезно. Да и что я могу сказать по поводу своего пятидневного отсутствия. Так что у меня оставалась надежда только на Юрку. Воронин Юрик – мой друг детства и единственный человек, с которым я мог поговорить достаточно откровенно, не боясь подначек и насмешливого недоверия. Но в субботу он мог уехать на дачу, где летом жили Светлана, его жена, и трехлетний Данила, Юркин сын и мой большой друг.

Я набрал номер и с облегчением почти сразу же услышал знакомый спокойный голос: