Зов из бездны - Михаил Ахманов

ЗОЛОТОЙ СОСУД С ИБИСАМИ

Но недолго пробыл я в своем шатре. Утром явился ко мне Бен-Кадех и с ним вельможа из близких князю по имени Пенамун. Имя было египетским, но лишь по речи смог я опознать в нем соплеменника — длинные волосы, колпак и завитая борода делали его подобным уроженцу Джахи. Держался он надменно и глядел на меня, как смотрит цапля на лягушку. Похоже, был он из тех египтян, служивших Закар-Баалу, что хотели забыть о своем отечестве и сделаться псами среди псов, коршунами среди коршунов. Словом, был он больше житель Библа, чем другие жители, родившиеся здесь.

И сказал мне этот Пенамун:

– Велено тебе владыкой нашим идти в город и пребывать там во все дни. И еще велено, чтобы взял ты с собой святыню, изваяние божества, и хранил его в почетном месте. Нельзя держать Амона, царя богов, в дырявом шатре на морском берегу! Так говорит наш князь, так повелевает! Что же ты не исполняешь волю его?

– Где встал Амон, там и почетное место, — ответил я. — Бог всюду бог, и в городе, и на морском берегу.

Пенамун презрительно сощурился:

– Споришь с князем, ничтожный? С владыкой нашим, оказавшим тебе честь?

– Запоздала эта честь. Не хочет бог идти в Библ, а я ему покорствую.

Поглядел Пенамун на шатер и статую божества, стиснул кулак, оскалился злобно и шагнул ко мне.

– Князю покорствуй и отправляйся в город! Князь желает видеть святыню и поклониться ей!

– Поклониться можно и здесь. Не бог приходит к человеку, а человек к богу.

Лицо Пенамуна налилось кровью. Не знаю, что бы сделал он, но тут заговорил Бен-Кадех:

– Не упорствуй, друг мой, и выслушай, что я скажу. Знаешь ли ты, что я не только старший над гаванью, над кораблями и корабельщиками? Те, кто пилит бревна, кто строгает доски и строит корабли, тоже под моим началом.

Я не знал об этом, но не удивился. Что ближе к кораблям и гавани, чем верфь?

– Дали мастерам моим дерево из княжеских запасов, — продолжал Бен-Кадех. — Сейчас готовят они балки для ладьи Амона, и увезет их в Танис кормчий Мангабат вместе с гонцом и твоим письмом. Увезет длинную балку для киля, кормовой брус и носовой брус, а к ним — четыре обтесанных бревна. Дар этот делает наш правитель в знак почтения к Амону. А потому спроси бога еще раз: не соизволит ли он перебраться в город?

Я пришел в замешательство. С одной стороны, крепче будут слова в моем письме, если подкрепить их кедровыми балками, а с другой, не я ли говорил Закар-Баалу, что не желает Амон входить в его город и дворец?.. Хватит ли семи балок, чтобы умерить обиду бога?.. Судно у Мангабата большое, может вдвое больше увезти…

Заметив, что я в смущении, Бен-Кадех сказал:

– Не хочешь в Библ идти, и не надо. Но покинь это место на берегу, ведь недостойно оно бога и тебя, его посланца! Есть у племянника моего Эшмуназара усадьба недалеко от города, сад и хороший дом. Почему бы не поселиться тебе в этом доме? Почему бы не есть хорошую пищу, что готовят умелые слуги, а не варево твоего кушита? Будет не рыба у тебя, а мясо, не хлеб, а тонкие лепешки, не кислое вино, а сладкое, будет мед, и плоды, и чистая постель. Все будет, ибо, как тебе известно, племянник мой щедр и любит тебя.

Так уговаривал меня Бен-Кадех, муж умный и благожелательный, а Пенамун в это время стоял с гордым видом, точь-в-точь как надутый гусь. И я, сравнив двух этих людей, подумал, что вино из Каэнкема не перепутаешь с ячменным пивом. А затем сказал Бен-Кадеху, что благодарен ему и готов принять гостеприимство его племянника.

Не успело солнце взойти к зениту, как приехал возничий Абибаал в повозке, запряженной двумя ослами, помог сложить мое имущество и отвез меня в усадьбу Эшмуназара. И увидел я, что место это приятное и достойное.

Дом стоял в саду, где росли гранаты и еще те невиданные в Та-Кем деревья, что давали круглые зеленые плоды. Дальше простирались виноградники, а часть земли была засажена оливами и финиковой пальмой. Были здесь давильни для вина и масла, конюшня с двумя десятками ухоженных ослов и гончарная мастерская. Все это принадлежало Эшмуназару. Богатое владение! И недалеко от города — добраться в Библ можно быстрее, чем пообедать.

Дом, сложенный из обработанного камня, оказался просторным и прохладным — толстые стены спасали от зноя. В главной его зале, где потолок был подперт кедровыми колоннами, а пол выстлан изображающими море голубыми и синими плитками, сверкали на особой полке сосуды из серебра, хранившие частицу праха предков, и загадочно улыбалась бронзовая Ашторет, богиня любви, почитаемая Эшмуназаром. Он принял меня с великой радостью и сказал, что изваянию Амона найдется место в нише рядом с Ашторет, ибо она то же самое, что египетская Хатор. Он даже пропел мне строки гимна: «О Хатор, о Ашторет, сияющая подобно жемчужине в цветке лотоса…» Но тут я вспомнил жреца Шеломбала и засомневался. Все же не Хатор эта богиня, раз служит ей такой корыстолюбец и хитрец! Так что мы устроили святилище Амона в другой комнате, украсив ее листьями пальмы и, по местному обычаю, коврами.

На верфи вытесали балки для священной ладьи, погрузили их в корабль Мангабата, и кормчий отправился в Танис. С ним, гонцом от Закар-Баала, поплыл Тотнахт. Удачный выбор, так как Тотнахту я доверял. Человек, не позабывший своей отчизны, готовый приютить сына ее в чужом краю, достоин уважения, а Тотнахт был именно таков. Что до Пенамуна, то я его больше не видел, не посещал дворец владыки и в город не ходил. В эти дни, дожидаясь ответа из Таниса, я прогуливался в саду и масличной роще, ел и пил с Эшмуназаром, омывал тело свое и, помолившись, ложился в чистую постель в уютной комнате. После шатра и ложа из песка и гальки это воистину было наслаждением! Да и кормили здесь не в пример лучше, ибо Эшмуназар держал искусных поваров. Постепенно печеная на костре рыба, сухой хлеб и кислое вино изглаживались из моей памяти, и я готов был признать, что жизнь в этом краю не так ужасна, если имеешь богатую усадьбу с сотней слуг.

Так катились дни, и в один из них случилось нечто примечательное. Эшмуназар и я сидели за вечерней трапезой, угощаясь жарким из козленка, лепешками с медом и бесподобными пирожками с начинкой из фиников и орехов. Пирожки были крохотные, как раз чтобы закусить после двух глотков вина, и мы предавались такому занятию, пока не засияли в небе звезды. Эшмуназар велел слуге зажечь светильник, и когда это было сделано, устремил на меня задумчивый взгляд.

– Вечер, вино и полутьма располагают к откровенности, — произнес он вдруг. — Вечером можно говорить о том, для чего не подходят день и утро… Скажи мне, Ун-Амун, как ты относишься к красивым мальчикам? Я знаю, в Фивах у тебя жена с наложницей, но ведь одно другому не помеха, верно?