Смуты и институты - Егор Гайдар

Но «кровь, надо знать, совсем особый сок». Что полито кровью, стало или священным, или преступным. Середины не дано. Политика может быть ошибочной и компромиссной. Война, настоящая, Большая Война, требующая напряжения всех сил нации, не является «продолжением политики другими средствами». Война есть уничтожение политики. Если война оценивается как священная, государство резко укрепляется, если как преступная – гибнет.

Но гибнет тогда не просто государство. С грохотом рушатся все формы существующей в обществе легитимности, на которых, собственно, только и держится общество. Как орудийные залпы войны разносят вдребезги становой хребет всей системы нравственности, как происходит озверение солдата, считающего себя обманутым, хорошо показано в «Тихом Доне». Главный герой говорит: «С 15-го года, как нагляделся на войну, так и надумал, что бога нету. Никакого! Ежели бы был – не имел бы права допущать людей до такого беспорядка. Мы, фронтовики, отменили Бога, оставили его одним старикам да бабам».

Понятно, что фронтовики, которые «Бога отменили», царя презирали (вся Россия повторяла через дефис: «Царь-Распутин»), а Отечеству не верили, превращались из защитника государства в его главного вооруженного врага. Ленинский лозунг уже жил в их душе, фронтовой воздух был им пропитан. Нужен был лишь политик, который дерзнет открыто произнести, легитимировать этот лозунг, выдернет чеку и швырнет гранату этого лозунга в пороховой погреб войны. Победа была обеспечена тому, кто посмеет дальше всех пойти в радикальном отрицании всех существующих форм, кто громче всех крикнет «все позволено!», кто шире всех распахнет клетку, из которой на волю рвутся все дикие, разбуженные войной инстинкты.

Не освященные «марксистской религией», представленные на суд простого здравого смысла и нравственности лозунги Ленина оказывались откровенно разбойничьими призывами к убийству («превратить войну империалистическую в войну гражданскую») и грабежу («грабь награбленное»), но, когда в качестве точки опоры, самооправдания выступали марксистские догмы, все менялось как по волшебству. Имея эту точку опоры, Ленин – честолюбец, фанатик, природный диктатор – готов был перевернуть весь мир.

Война создала действительно революционную ситуацию. Объективно тяжелейшая ситуация («обострение выше обычного нужды и бедствий угнетенных классов»), субъективно – взрывоопасная ситуация: все традиции, сознательные и бессознательные формы легитимности, позволяющие смягчать социальные конфликты, уничтожаются, вся структура общества воспринимается как незаконная, которую морально готовы разрушать («низы не хотят жить по-старому»), но неспособны защищать («верхи не могут жить по-старому»).

Есть цель и лозунг, всех объединяющий: «Долой войну!» (Разумеется, под лозунгом «Из войны империалистической поспешим в гражданскую!» Ленин бы массы не поднял, это уж были лозунги «для своих»; массы же должны были верить, что грабить награбленное удастся… без новой войны.).

Так слились воедино и образовали какой-то «сверхрезонанс» три разные волны: военное озверение, «вечно пугачевский дух в народе» и ленинско-марксистский фанатизм. Такими были три источника большевизма. В момент их объединения прозвучал великий взрыв в истории России, да, пожалуй, и в мировой истории330.

Война дала Ленину почти готовый образец экономической структуры: ВПК как военно-промышленный комплекс и как военно-промышленный капитализм. Для Ленина эти два значения, по сути дела, совпадали.

Милитаризация и монополизация экономики – вот что стало основой для большевистских экспериментов с экономикой России.

С начала войны резким скачком увеличилась степень государственного вмешательства в производство и распределение. Для нужд военной мобилизации свободный рынок подходил куда меньше, чем жесткое государственное регулирование. Так по крайней мере казалось и в Германии, и в России (хотя экономическая победа в войне досталась США, где степень государственного контроля была куда ниже, чем в той же Германии). В России возникают многочисленные военно-промышленные комитеты, «особые совещания»331 по топливу, перевозкам, продовольствию. (Ирония истории, но не будь войны с ее милитаризацией экономики, не будь тогда «особых совещаний», дело не дошло бы и до сталинских «особых совещаний».)

Войну вообще можно охарактеризовать как максимально возможное вмешательство государства в человеческую жизнь, в жизнь общества. Проявляется это не только на фронте, но и в тылу. Проявляется во всем, прежде всего в экономике.

Не просто марксистское доктринерство, но реальная военно-промышленная практика, ее анализ, вот что послужило основой для лучшей работы Ленина, написанной в годы войны, «Империализм, как высшая стадия капитализма».

Ленин описывает ВПК («идеальной моделью» для него служила германская военная экономика) и находит для него абсолютно точные характеристики.

Свободный, рыночный капитализм, попав под жесткий государственный контроль, становится, как верно пишет Ленин, империализмом. Напомню его классические характеристики, данные Лениным: «Империализм есть особая историческая стадия капитализма. Особенность эта троякая: империализм есть (1) – монополистический капитализм; (2) – паразитический или загнивающий капитализм; (3) – умирающий капитализм».

Именно этот точно описанный им экономический строй, но под названием «социализм» Ленин сознательно построил в России.

Перечисляя тут особенности империализма, он правильно выделяет как главный системообразующий признак монополистический характер экономики, убивающий конкуренцию, рынок. Отсюда и «паразитизм» (на природных ресурсах, включая «трудовые»), отсутствие стимулов к саморазвитию, отсюда и «загнивание», «умирание».

Но высшая степень монополии есть – Ленин это отлично сознавал – государственная монополия. Еще раньше Ленин писал, имея в виду государственный протекционизм тем или иным предприятиям в России: «Сатрапы332 (любопытная словесная ассоциация с «азиатским способом производства». – Е.Г.) нашей промышленности… не представители свободного и сильного капитала, а кучка монополистов, защищенных государственной помощью…, своим гнетом осуждают 5/6 населения на нищету, а всю страну – на застой и гниение». Ленин поставил целью довести этот строй до логического совершенства. Империализм остается неполным, пока он полностью не слит с государством, пока построен на базе независимой от государства частной собственности.

Что именно государственный капитализм (=империализм) Ленин видел в качестве переходной ступени, «куколки», из которой выпорхнет бабочка социализма, общеизвестно. С предельной ясностью, не допускающей разночтений, он писал: «Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой… и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет». Что же нужно, чтобы из империализма «махнуть» прямо в социализм? Только одно: захватить власть! «Насколько созрело современное общество для перехода в социализм, это доказала именно война, когда напряжение сил народа заставило перейти к регулированию (государственному. – Е.Г.) всей хозяйственной жизни свыше чем полусотни миллионов человек из одного центра. Если это возможно под руководством кучки юнкеров-дворянчиков в интересах горстки финансовых тузов, это наверное не менее возможно под руководством сознательных рабочих в интересах девяти десятых населения, истомленного голодом и войной».