Дети Мафусаила - Роберт Хайнлайн

— Задерживать шлюпку ради тебя я в любом случае не стану. И ради кого другого тоже. Давай, полезай.

— Но…

— Быстренько!

Юноша полез в люк, тревожно оглядываясь на берег. Да, подумал Лазарь, вот и рассуждай тут об эктогенезе.

Едва пристыковавшись к «Нью-Фронтирс», Лазарь отправился к капитану.

— Все? — спросил Кинг.

— Все. Несколько человек передумали, а несколько в последний момент решили лететь. В том числе одна женщина — Элеонора Джонсон. Можно стартовать.

Кинг обратился к Либби:

— Ну что ж, мистер, вперед!

Звезды с экрана исчезли.

Они летели вслепую, держа курс лишь благодаря уникальному таланту Либби. Если тот и сомневался в правильности направления, то счел за лучшее не говорить об этом вслух.

На двадцать третий по корабельному времени день, и на одиннадцатый день параторможения, на экране замерцали звезды.

Небосвод вновь украшали знакомые созвездия: Большая Медведица, громадный Орион, кривобокий Крест, волшебные Плеяды… Прямо по курсу, затмевая своим сиянием Млечный путь, плыл золотой, сверкающий шар — Солнце.

Лазарь — уже во второй раз за прошедший месяц — прослезился.

Корабль не мог просто подойти к Земле, стать на орбиту и приступить к выгрузке — следовало осмотреться, выяснить обстановку, и, кроме того, хотя бы узнать, какой нынче год.

Либби наскоро определил по смещению ближайших звезд, что сейчас… что-то около 3700 года нашей эры. Уточнять дату он отказался, сославшись на отсутствие достаточно точных приборов. Однако стоило им подойти ближе к системе, солнечные часы с девятью стрелками-планетами помогли определиться. С помощью этих девяти стрелок можно было установить точную дату, ведь у каждой из них — свой период обращения. Плутон отмечает свой час в четверть тысячелетия длиной, Юпитер отбивает космические минуты, равные двадцати годам, Меркурий отщелкивает каждую «секунду», то есть девяносто дней. А остальные стрелки скорректировали данные: период обращения Нептуна отличается от периода обращения Плутона таким образом, что они образуют одинаковые фигуры примерно лишь раз в семьсот пятьдесят восемь лет. Показания этих исполинских часов можно высчитать с любой степенью точности, хоть это и не так просто.

Либби начал расчеты, едва на экране показались планеты.

— А, чтоб его… Плутона не найти, — ругнувшись сквозь зубы, пожаловался он Лазарю. — Да и Нептуна, кажется, тоже не разглядим. А внутренние планеты дают только бесконечный ряд приближений. Вот свинство!

— Родной, да не бери ты в голову! Ты можешь сказать хоть что-нибудь определенное? Если нет, так давай я сам посчитаю.

— Зачем же, конечно могу, — капризно протянул Либби, — если это тебя устроит… Однако…

— Кончай «однакать», зануда хренова! Какой на Земле год?

— Ах, это… Так бы сразу и сказал.

Дело обстояло так. Корабельное и земное время расходились трижды. Однако теперь они снова синхронизировались, и оказалось, что с момента отлета прошло чуть больше семидесяти четырех лет.

Лазарь облегченно вздохнул. Он очень боялся, что за время его отсутствия Земля может измениться до неузнаваемости. Может, там уже снесли ко всем чертям Нью-Йорк или сотворили еще что-нибудь в том же роде.

— Черт возьми, Энди! Нельзя же так людей пугать!

— А-а? — рассеянно ответил Либби. Эта задача больше не представляла для него интереса. Теперь имелся другой лакомый кусочек — разработка матописания двух совершенно противоречивых групп фактов: данных экспериментов Майкельсона-Морли,[26] с одной стороны, и, с другой — бортжурнала «Нью-Фронтирс». Он с восторгом принялся обдумывать возможные варианты. Интересно, чему должно быть равно минимальное количество параизмерений, необходимое для того, чтобы содержать в себе расширенное многообразие, если использовать систему постулатов, утверждающую… Он наслаждался задачей довольно долго — в субъективном, само собой, времени.

Корабль стал на временную орбиту в полумиллиарде миль от Солнца с радиус-вектором, перпендикулярным плоскости эклиптики. Пристроившись таким манером к блину, именуемому Солнечной системой, и довольно далеко от него, они долго могли оставаться незамеченными. Одну шлюпку оборудовали новым приводом Либби; на ней к Земле отправилась группа парламентеров.

Лазарь хотел лететь с ними, но капитан твердо возразил против этого. Лазарь пришел в ярость, и Кинг как мог вежливо объяснил отказ:

— Лазарь, это ведь не группа захвата, а дипломатическая миссия.

— Какого дьявола?! Когда надо, я тоже могу быть дипломатом!

— Не сомневаюсь. Но все же лучше послать человека, который не таскает с собой бластера даже в сортир.

Группу возглавил Ральф Шульц — его знание психодинамики могло решить все. Сопровождали его юристы, военные и инженеры. Если Семьям, паче чаяния, придется отстаивать свое право на жизнь с оружием в руках, то знать, с какой технологией и вооружением придется иметь дело, вовсе не лишне.

Однако в первую очередь следовало подготовить почву для мирного решения проблемы. Шульцу поручили представить к рассмотрению план, по которому Семьям будет дано право колонизировать малонаселенную, отсталую Европу. Учитывая период полураспада активных элементов, возможно, что Европа уже освоена — в этом случае Шульц должен искать пути к компромиссу.

И снова томительное ожидание…

Лазарь грыз ногти от нетерпения. Он публично заверял родичей в бесспорном научном превосходстве Семей, позволяющем дать отпор любому врагу, но про себя, как и всякий здравомыслящий человек, понимал, что прибегает к уловкам, сильно отдающим демагогией: одними знаниями войны не выиграть. Невежественные фанатики средневековой Европы подавили более развитых по культуре мусульман. Архимед был зарублен простым солдатом. Рим пал под натиском варваров. Либби — или кто-нибудь еще — может попробовать изобрести на основе имеющихся знаний оружие, которому невозможно противостоять. Но как знать, чего достигли земные ученые за семьдесят пять лет?

Искушенный в военном деле, Кинг беспокоился не только по поводу техники, но и по поводу потенциального воинского состава. В большинстве своем родичи были кем угодно, но только не солдатами, и мысль о том, как превратить людей, помешавшихся на своей индивидуальности, в некое подобие дисциплинированного подразделения, не давала ему спать по ночам.

Своими страхами и сомнениями Лазарь и Кинг не делились ни с кем — даже друг с другом: оба они опасались возникновения паники на борту. Но они не были одиноки в своих тревогах: половина родичей отлично понимала уязвимость и неопределенность своего положения. Молчали лишь потому, что очень хотели вернуться домой. И мысль о возвращении примиряла с возможными опасностями.