Девушка из универмага - Чарльз Вильямсон

— Я совсем не думал оскорблять вас, отец, и мне со­всем не нужна роскошь. Я хочу работать за каждую ко­пейку, какую получаю.

— Никогда я не думал, — рассуждал вслух Питер-старший, резко изменив свой тон на жалобный, — услышать та­кой дешевый вздор от моего сына… Никогда не думал я, что кто-нибудь из моих собственных детей окажется столь сла­бохарактерным, что станет вымаливать позволения нару­шить свое торжественное обещание.

— Нарушение некоторых обещаний, которых лучше бы­ло бы не давать, доказывает силу характера, а не слабость. Я нарушил бы его, не спрашивая у вас, если бы думал, что это вам больше нравится, и если бы от этого была бы какая-нибудь польза. Но без вашего согласия я не могу получить работу в вашем предприятии.

— И ты не получишь ее, слышишь?

— В таком случае, отец, если это ваше последнее слово, — сказал Питер, вставая, — это значит для нас расхождение наших путей в деловом отношении.

Желтоватое лицо старика стало медленно покрываться багровой краской.

— Ты хочешь шантажировать меня, — проворчал он. — Но это на меня не подействует.

— Вы неправильно судите обо мне. Я бы счел предательством, если бы прибег к такой игре с вами. Не сомневайтесь, что я пришел, чтобы поблагодарить вас за все, что вы сделали для меня. Вам самому пришлось вести суровую жизнь, а для меня вы сделали ее легкой и приятной… Вы дали мне возможность широко тратить деньги, и благодаря вашей щедрости я мог привести в исполнение кое-какие проекты, близкие моему сердцу. Я достаточно сберег из моего содержания за последние годы, чтобы обеспечить эти предприятия в дальнейшем, даже, если не возьму от вас больше ни копейки. А я не возьму от вас, отец, ни гроша, пока «Руки» ведутся на нынешних основаниях.

— Идиот ты этакий! — заорал старик, но сразу остано­вился, подумав об Эне и газетах. Ему казалось, что он уже слышит вой и лай собак, хватающих его за ноги.

Старый Питер был взбешен, но начал понимать, что де­ло серьезнее, чем он сначала предполагал. Против воли и изменяя своему темпераменту, он решил вступить в переговоры.

— Какой чорт вывел тебя из равновесия лживыми басня­ми о «Руках»?

— К несчастью, мы должны признать бесспорным, что то, что «вывело меня из равновесия», совсем не ложь. Меня удивляет, что вы изумлены и, пожалуй, возмущены тем, что я являюсь к вам и неожиданно швыряю вам в лицо обвинение, после того как в течение ряда лет получал деньги от вас, не задавая ни единого вопроса. Не стану защищаться по поводу отсутствия у меня в прошлом интереса к вашему предприятию. Но вспомните, пожалуйста, ведь вы сами говорили, что если я доверяю вам, мне нечего соваться в дело и я поспешил дать свое обещание, не подумавши о последствиях. После того мне пришлось много подумать и…

— Я был воспитан в убеждении, что не может быть никаких сомнений для нарушения своего обещания, — строго сказал Питер-старший.

— В таком случае много, значит, изменилось с тех пор, как вы получили свое воспитание, — ответил Питер-младший. — Помните, вы обещали Эне, что перестанете ходить в магазин, не считая одного-двух раз в году для участия в редких деловых совещаниях. А между тем вы не перестали: вы бываете там почти каждый вечер.

Питер-старший был уничтожен. Его тайна раскрыта! Теперь он в руках этого мальчишки. Если Питер расскажет Эне, она вообразит, что решительно все, исключая семью, знали, что старый Питер так и не отделался от своих торга­шеских привычек, что как был он лавочником, так и остался им, и что за ее спиной люди должны смеяться по поводу контраста между ее аристократическими повадками и низ­менными вкусами ее отца.

Подавленное выражение лица старика огорчило Питера. Ему стало совестно, точно он ударил своего отца.

— Мне не следовало говорить это, отец. Я очень жа­лею…

— Совершенно напрасно. Какое мне дело, знаешь ты или нет? Нет ничего постыдного в наблюдении за своим соб­ственным предприятием, я полагаю. Чтобы доставить Эне удовольствие, я делал из этого секрет, вот и все. Я никогда не обещал. Я только позволил ей и другим людям, кого это совсем не касается, предполагать, что я живу в праздности, подобно лордам, которыми они так восхищаются… Но кто рассказал тебе? Вот это-то я хочу знать. Кто набил тебе голову всей этой проклятой чепухой о «поте и слезах»? Готов поспорить, это тот же молодчик, какой пытался ославить меня в глазах моего собственного сына сообщением, что я украдкой посещаю «Руки»…

— Это совсем не молодчик,— заметил Питер. — Расска­зала мне об этом женщина или, точнее, девушка. Порицала она меня, а не вас. Она думала, что я несу ответственность за те злоупотребления, от которых страдают она и другие служащие. Она не знала, что ваши посещения составляют секрет. Она просто упомянула о них…

— А ты, мой сын, спокойно выслушивал обвинения про­тив твоего отца и того предприятия, которое создало его состояние, — его состояние и ваше, — выслушивал их от ка­кой-то дерзкой приказчицы в его магазине!..

— Отец, я выслушивал это все потому, что люблю эту девушку, — отвечал Питер. — Подождите, пожалуйста, дайте мне объяснить вам. Я полюбил ее, встретившись на «Монар­хе». Потом произошло что-то, и я потерял ее из вида. Я нашел ее в «Руках». Я хотел говорить ей о своей любви, но вместо этого она заставила меня выслушать ее. Она стала говорить неприятные вещи относительно магазина, ее слова резали, точно ножом. Не подумайте, что я обвиняю вас, если «Руки» представляют собою лавочку для выжимания пота. Вы доверяете Крофту, а он злоупотребил вашим дове­рием…

Старший Питер смотрел на него в изумлении.

—Дочь моя выходит за маркиза, а сын… сын собирается жениться на продавщице из моего магазина, — проговорил он плаксивым тоном

— Не думайте, что она низкого происхождения. Она англичанка, прекрасна, способна и благородна. Она спасла сегодня женщину в «Руках» от смертельных ожогов… Она рождена быть принцессой.

— Довольно, не говори больше об этом сейчас, мой сын; — неожиданно сменил Питер-старший повелительный тон в просьбу. — Ты нанес мне удар… несколько ударов. Я… я сегодня плохо себя чувствую… Мне очень плохо…

Его вид подтверждал его слова. За последние несколько минут, когда краска гнева сошла с его лица, оно стало еще более болезненным и желтоватым, чем обычно.

— Извините, отец. Я совсем не хотел огорчить вас. Не позвонить ли? Не хотите ли вы чего-нибудь?

— Только остаться одному, — ответил старик. — Я по­лежу здесь на диване. Если мне не станет лучше, я пойду в спальню, может быть, завешу там окна и пересплю эту головную боль. Не помню уже, когда мне было так плохо. Но не говори ничего матери.