Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Как же она была возмущена его словами! Как горячо опровергала их! Даже расплакалась. Но растирание не прекратила.

Лорд Руперт и сам понял, что наговорил лишнего. Горячо попросил прощения, и в конце концов получил его – “но только из-за снисхождения к его болезненному состоянию”.

Он выбился из сил раньше, чем массажистка. Мне кажется, Летиция могла бы растирать его сколь угодно долго и не устала бы. Но когда ресницы пленника сомкнулись, а дыхание стало ровным, она осторожно убрала руки.

Стоило ей умолкнуть, как он беспокойно дернулся и застонал. Она заговорила снова – успокоился.

Тогда девочка поняла, что звук ее голоса в самом деле действует на больного благотворно, и больше уже не умолкала. Лишь стала говорить тише и перешла на швабский.

Поскольку рядом никого больше не было, обращалась она ко мне.

— Клара, а что, если он прав? Мне часто снится, будто я бегу за отцом, кричу, а он скачет прочь и не слышит, и я падаю в жирную, черную землю… Ах, какая разница! Только бы вызволить его из плена. Только бы он был здоров.

Она еще долго говорила, нарочно стараясь не менять интонации и ритма, чтобы Грею лучше спалось. Голос у Летиции действительно убаюкивал – очень скоро я тоже начал клевать носом (то есть, собственно, клювом).

И вдруг захлопал глазами, услышав кое-что новенькое.

Начало я пропустил и навострил уши (еще одно неуместное для попугая выражение), только когда сообразил, что речь уже не об отце.

— …Он еще и самый умный, вот что ужасно. Нет, положительно это самый лучший мужчина на свете. Если б он еще не был так вопиюще красив! Как он сказал? “Полынный ликер”? Не особенно приятный напиток… Чтобы полюбить одиночество, я должна наполнить свой сосуд этой гадостью до краев? Так можно и слипнуться. Вот если б разбавить его пряным, пенистым, сухим вином, получился бы волшебный напиток!

Каюсь, только теперь я начал догадываться: происходит что-то опасное. И виной тому я. Если б не я, зеленоглазый философ не попал бы в эту каюту и моя девочка не смотрела бы так безнадежно и грустно.

А тут, как на грех, в кубрике опять завели корабельную песню про ласточку и реющего в вышине сокола.

Летиция сердито обернулась, но крикнуть, чтоб не шумели, побоялась. Хотела выйти к матросам, но сняла руку с груди больного, и он жалобно застонал. Пришлось снова сесть.

Кажется, пение не мешало крепкому сну Грея, и девочка успокоилась.

— Вот если бы он не был так богат и красив… — вполголоса продолжила она – и не закончила фразы. – Я и так нехороша собой, а за эти недели вообще превратилась в пугало. Руки красные, в цыпках. Лицо коричневое от солнца. Губы потрескались… Да нет, всё равно ничего бы не вышло. Разве что, если он останется в параличе и ему будет нужен уход… Дура! Мерзавка! – Она ударила себя свободной рукой по губам. – Что ты несешь?!

Боже, боже, до чего же мне было жаль мою бедную девочку! Впервые в жизни я пожалел, что родился на свет птицей, а не лордом-мореплавателем с чеканным профилем и зелеными глазами. Уж я бы сумел оценить в Летиции не только сильные пальцы и убаюкивающий голос. Увы, даже самые умные из мужчин поразительно тупы.

— Клара, ты только послушай! – ахнула вдруг моя питомица. – Ведь это песня про меня! Я слышу ее будто впервые!

Чертовы матросы с душераздирающей стройностью, на два голоса, выводили припев:

…Ни взмыть, ни прижаться к его крылу

Вовеки – она это знает.

Ведь ласточка жмется к земле, ахой!

А сокол высоко летает!

И дальше – про то, как она клюет червяка, а он рассекает солнечные лучи. Про то, как она пытается взлететь, но такие высоты ей “не по крылу”. Про ее горькие, безутешные слезы.

У Летиции и самой глаза были на мокром месте. Никогда не вслушивалась она в слова так напряженно. Правда и то, что еще ни разу при нас никто не спел так много куплетов этой бесконечной баллады.

Но вот, после очередного “ахой!” история несчастной ласточки, кажется, подошла к финалу. Певцы сделали паузу, и концовку повел только один из них, тенор:

Но вечером вышло счастье ей

За муки за все и терзанья…

Слава тебе. Господи, обрадовался я. Слушай, милая, слушай! У ласточки всё закончится хорошо!

Летиция наклонилась в сторону дверного проема и приоткрыла рот – так ей хотелось не пропустить ни слова.

Но и в этот раз дослушать песню нам не довелось.

— Что расселись, лоботрясы?! – грянул в кубрике голос капитана. – Они еще поют! А ну, марш наверх, работы невпроворот!

По палубе зашлепали быстрые ноги, занавеска отдернулась, и в каюту заглянул Дезэссар.

Разбуженный криком лорд Руперт с недоумением уставился на курносую физиономию, обрамленную локонами алонжевого парика.

— Он пришел в сознание! – возликовал наш капитан, устремляя взор к потолку и крестясь. – Какое счастье!

Грей был растроган столь бурным изъявлением радости.

— Благодарю, мсье. Вы очень добры.

— Я всегда говорил, что хорошая оплата способна делать чудеса, – воскликнул Дезэссар, обращаясь к Летиции. – Как только я пообещал вам, доктор, часть выкупа, вы сразу отнеслись к лечению по-другому!

— Выкупа? – переспросил лорд Руперт. Захотел приподняться, но не смог. Тогда он придал лицу официальное выражение и столь же сухим тоном молвил. – Я догадался, кто вы, сударь – хоть вы и не представились. Вы – капитан судна, которое меня подобрало.

— Не судно подобрало вас, а я, лично я, Жан-Франсуа Дезэссар. Вы – мой персональный пленник. И я знаю, что вы лорд и что у вас денег куры не клюют!

— Не клюют, – подтвердил Грей, с любопытством разглядывая фрашгуза. – Но вы-то их, я полагаю, поклюете?

— Можете в этом не сомневаться! – Дезэссар сглотнул, сощурил глаза и, дрогнув голосом, произнес. – Сто тысяч. Да, вот именно. Сто тысяч и ни одним су меньше!

Я понял: он назвал такую огромную сумму, чтобы обозначить точку, с которой начнется торговля. Но лорд Руперт пропустил сказанное мимо ушей.

— От вас пахнет дешевым кальвадосом из гнилых яблок, сударь, – сказал он наконец.

Дезэссар удивился, понюхал свой парик.

— Почему гнилых? Я действительно выпил перед обедом стаканчик, но это очень хороший кальвадос! – Тут он рассердился. – Не морочьте мне голову! Вы согласны на мои условия или нет? Если согласны и дадите честное слово, что не попытаетесь сбежать, я оставлю вас в каюте. Но если заартачитесь – пеняйте на себя. Посажу в трюм, на цепь!

— На цепь я не хочу, – задумчиво молвил Грей, словно размышляя вслух. – Бежать в моем состоянии затруднительно. Пожалуй, я дам вам слово, капитан.

— А сто тысяч ливров?

— Получите. Если только я не передумаю и не возьму свое слово обратно. Но вы не беспокойтесь. Прежде чем покинуть корабль без вашего позволения, я непременно предупрежу вас, что уговор расторгнут.

Капитан заморгал, вникая в сказанное. Судя по выражению лица, такое согласие ему не понравилось.

— Идите к черту! Раз так, велю поместить вас под замок.

Вмешалась Летиция:

— Без свежего воздуха пациент умрет. Тем более, в цепях. Это я вам говорю как врач.

Дезэссар фыркнул:

— Тоже еще врач!

Но призадумался, а потом, очевидно, вспомнив уроки дворянских манер, вздернул подбородок и важно объявил:

— Глядите же, милорд. Я вам верю. Но помните: честь потерять легко, а вернуть невозможно.

— В свое время я пришел к такому же точно заключению, – заметил пленник, приятно удивленный. – Возможно, ваш кальвадос не такой уж гнилой, мсье.

Дернув плечом в знак того, что с него довольно глупостей, Дезэссар повернулся к выходу, но на прощанье бросил:

— А как прибудем в Форт-Рояль, часового снаружи я все-таки поставлю.

Глава пятнадцатая ФОРТ-РОЯЛЬ

Мы плыли всю ночь и потом еще целый день, воды здесь были спокойные, поэтому осторожничатъ стало незачем. В вечерних сумерках “Ласточка” вошла в большую бухту, которая была защищена мощной крепостью, выстроенной на мысу. Огни небольшого города светились в глубине гавани, но якорная стоянка располагалась чуть в стороне, справа от Цитадели. Там мы и встали.

Я бывал в Форт-Рояле два или три раза. Это главный опорный пункт французской короны в здешних морях. Он очень удобен для торговли и обороны, прекрасно защищен от ураганов. “Фояльцы” (так называют себя здешние обитатели) тароваты, нахраписты и с утра до вечера ходят навеселе, причем утверждают, что к пьянству их побуждает забота о здоровье. Из-за болот, окружающих город, здесь свирепствует малярия. Ром якобы является единственным от нее спасением. Он и вправду хорош, мартиникский ром, я его ставлю даже выше ямайского. Правда и то, что ром однажды спас Форт-Рояль от уничтожения.