Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

если бы им угрожала какая-нибудь серьезная опасность. Но, благодарение Богу, больше нет врагов, способных нам угрожать в наших горах. В Оверни уже давно нет английских крепостей, а те, чьи симпатии из-за дружбы с Бургундией могли бы быть на стороне англичан, не осмелятся более обнаружить себя. Что касается наемников, их время прошло. Нет больше Эмерико Марше, угрожавшего нашим землям и кошелькам. А король должен вернуть себе землю, данную ему Богом. Он не сможет называться королем Франции, пока Париж будет в руках англичан. Я должен идти туда. Но сражения кончатся, я позову тебя, когда мы будем праздновать победу. А до этого, повторяю, тебе не грозит никакая опасность, мое сердце. Однако я оставляю тебе Жосса и самых закаленных моих солдат…

Самых закаленных, да, пожалуй, но главным образом самых старых. Тех, кто больше любил греть свои ревматические суставы в караульной комнате, попивая теплое вино, чем сырыми ночами неусыпно стоять на страже на крепостной стене. Самому молодому, их начальнику Николя Барралю, было уже около сорока, а это был возраст очень зрелый в ту пору, когда долгожители были большой редкостью. Правда, был еще один сеньор на этой земле, Бернар де Кальмон д'О и его тридцать монахов; и Арно прекрасно знал, что это были за люди.

Итак, он покинул Монсальви заиндевелым утром, гордо восседая на своем боевом вороном коне, и злой ветер плоскогорья развевал его знамя. Мрачное, черное с серебром, оно составляло резкий контраст с яркими, весело раскрашенными флажками, развевавшимися на копьях его рыцарей.

С ним были лучшие представители местной знати — все те, кто счел за честь следовать за графом де Монсальви на помощь столице: Рокморели де Кассаниуз, Фабрефоры де Лабессерт, Сермюры, сеньоры де ла Салль и де Вилльмюр, сопровождаемые своим эскортом, преисполненные радостью от того, что идут на войну, как уезжающие на каникулы школьники…

Катрин с дозорной галереи замка смотрела, как они уходят под низкими облаками и прорываются сквозь резкий ветер. Ей так ни разу и не пришлось увидеть обернувшегося к ней Арно, чтобы послать ему последнее прости. Она чувствовала, что если бы он мог, то послал бы лошадь в галоп. Ему хотелось поскорее присоединиться к товарищам по оружию, другим королевским капитанам, Ла Иру, Ксантраю, Шабанну, всем этим людям, для которых жизнь только тогда имела ценность, когда она проходила в смертельной опасности, в победах. Эти люди ткали между Катрин и ее мужем плотный ковер из стали и крови, где яркие фигуры поднимались на золоте, горящем утром победы, и лазури королевских знамен, встающих напротив черных линий врагов. Были еще долгие годы братства, общих воспоминаний, радостных и трагических, полученные вместе раны, кровь из которых, смешиваясь в единое целое в тазу цирюльника, орошает все ту же примятую траву.

Жизнь мужчин и среди мужчин! Жизнь, принадлежащая только им и где любая женщина, даже самая любимая, всегда будет только незваной гостьей!

«Его друзья ему по сердцу больше, чем я», — подумала она тогда.

Тем не менее ночью, предшествовавшей отъезду, его любовь граничила с неистовством. Он овладевал ею снова и снова до тех пор, пока наконец не был вынужден сорвать взмокшие простыни, обнажив нежное покорное тело. Никогда еще Катрин не знала его таким, не испытывала радости, такой огромной и такой опустошающей. Но в этой пронзительной радости странная мысль вдруг зародилась в мозгу Катрин, и, когда наконец монастырский колокол зазвонил заутреню и муж упал рядом с ней, задыхаясь и готовый, как обессиленный пловец, пойти на дно самого глубокого сна, она съежилась около него и, прижавшись губами к его мускулистой груди, прошептала:

— Ты никогда меня еще так не любил… Почему?

Уже сквозь туман сна он спокойно ответил:

— Потому что я этого желал… и чтобы ты не забыла меня, когда я буду далеко…

Больше он не сказал ни слова и уснул, крепко сжимая в кулаке влажную руку жены, как если бы боялся, что она удалится от него хотя бы на мгновение. И Катрин поняла, что не ошиблась. Он решил очень просто: лучший способ — дать молодой жене забыть мужа — это заполнить долгое время своего отсутствия недомоганиями ожидаемого материнства. В общем, чисто мужское умозаключение и совершенно в духе ревнивого мужа. И в теплом мраке галереи на куртинах[60] Катрин улыбнулась.

Но эта безумная и последняя ночь прошла безрезультатно. И вот сейчас, когда опасность, в которую Арно не верил — этот человек никогда не умел опасаться друзей, — обрушилась на Монсальви, Катрин была довольна, что эгоистичный и нежный макиавеллизм ее супруга провалился. Господи, что бы она делала с недомоганиями во время беременности тогда, когда ей надо было играть роль воинственной героини?

Небрежным машинальным жестом Катрин прогнала сожаления, как назойливых мух. Не думая больше об этом, она пересекла барбакан[61] замка, и ей сразу бросилось в глаза царившее там оживление.

Двор жужжал, как майский улей. Повсюду носились служанки; одни несли из умывальников корзины с мокрым бельем, другие везли на тележках тазы с водой, кувшины с растительным маслом и ставили их у пылающих костров, которые разжигались на крепостной стене слугами под присмотром Сатурнена, старого бальи. В одном из углов были заняты своим делом кузнец и оружейник, исторгая из наковальни искры и скрежет. Но на полпути между жилыми и кухонными помещениями, у печи, из которой женщины вынимал» дымящийся и покрытый золотой корочкой круглый хлеб, Катрин заметила Сару. Она, сложив руки на животе, покрытом белым передником, верховодила над этим беспорядком, такая же спокойная, как если бы этот день ничем не отличался от остальных. Жест ее руки и улыбка, обращенные издали к госпоже, были совершенно обычными, ни более быстрыми, ни более скованными. И все же еще до того, как Катрин успела отдать первый приказ, весь замок уже начал приготовления к военным действиям.

Впервые со времени строительства замку предстояло испытать неприятельский огонь. Не прошло и года с тех пор, как он был завершен. Монсальви выстроили его на месте старой крепости Пью-де-л'Арбр, разрушенной ранее по приказу короля; на строительство пошли значительные суммы, вносимые ежегодно их другом, торговцем Жаком Кером[62] которому в трудный момент Катрин внезапно решила подарить самую роскошную свою драгоценность — знаменитый черный алмаз, находившийся теперь в сокровищнице Нотр-Дам в Пью-де-Велэ.

Замок построили у южных ворот, оперев на крестьянскую стену. В своей величественной суровости, с мощными куртинами из серого гранита, щедро снабженный дубовыми галереями, с высоким квадратным донжоном