Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). - Николай Капченко

О ходе переговоров Молотов ежедневно докладывал по каналам спецсвязи Сталину и получал от него соответствующие указания, а иногда и коррективы формулировки Молотовым того или иного вопроса. Итоги переговоров Молотов изложил в телеграмме Сталину так: «Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выявил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться»[161].

Уже будучи пенсионером, в 70-е годы, Молотов так охарактеризовал эти переговоры с Гитлером:

«Обед был у Гитлера со всей кают-компанией. Держались просто.

Он мне снова: „Вот есть хорошие страны…“. А я: „А вот есть договоренность через Риббентропа в 1939 году, что вы не будете в Финляндии держать войска, а вы там держите войска, когда это кончится? Вы и в Румынии не должны держать войска, там должны быть только румынские, а вы там держите свои войска, на нашей границе. Как это так? Это противоречит нашему соглашению“. – „Это мелочь. Давайте о большом вопросе договариваться“.

Мы с ним так и не договорились, потому что я ему свое говорю: „Это не ответ. Я вам поставил вопрос, а вы не даете никакого ясного ответа, а я прошу дать ясный ответ“. На этом мы должны были их испытать, хотят ли они, действительно, с нами улучшить отношения, или это сразу наткнется на пустоту, на пустые разговоры. Выяснилось, что они ничего не хотят нам уступать. Толкать толкали, но все-таки они имели дело не просто с чудаками – это он (Гитлер) тоже понимал. Мы, со своей стороны, должны были прощупать его более глубоко, насколько с ним можно серьезно разговаривать. Договорились выполнять – не выполняют. Видим, что не хотят выполнять. Мы должны были сделать выводы, и они, конечно, сделали вывод»[162]. На вопрос:

«– Был ли смысл для немцев встречаться с вами в 1940 году? – Молотов ответил:

– Они нас хотели втянуть и одурачить насчет того, чтобы мы выступили вместе с Германией против Англии. Гитлеру желательно было узнать, можно ли нас втянуть в авантюру. Они остаются гитлеровцами, фашистами, а мы им помогаем. Вот удастся ли нас в это втянуть?

Я ему: „А как вы насчет того, что нас непосредственно касается, вы согласны выполнить то, что вы обязаны выполнить?“

И выяснилось, конечно, что он хотел втянуть нас в авантюру, но, с другой стороны, и я не сумел у него добиться уступок по части Финляндии и Румынии»[163].

Подводя краткий итог ноябрьским переговорам в Берлине, а также оценивая общую стратегическую линию Сталина в тот период, можно сказать, что он проявил себя дальновидным политиком и искусным переговорщиком. Гитлер рассчитывал заманить его в свои сети, но оказался сам в дураках. Не случайно в приступе озлобления он так охарактеризовал Сталина перед своими генералами: «Сталин умен и коварен. Он требует все больше и больше. Он – хладнокровный шантажист»[164]. Поношения в устах заклятого врага можно считать своего рода похвалой. Но в данном случае фюрер глубоко ошибался, он не раскусил главной черты сталинской внешнеполитической стратегии – выдвигая те или иные требования, Кремль отнюдь не рассчитывал, что они будут удовлетворены Берлином. Возникает вопрос: зачем тогда нужно было их выдвигать? Ответ прост – это была серьезная дипломатическая игра, в которой Сталин оказался на высоте положения. Он не только раскусил подлинные планы Гитлера и на некоторое время внушил последнему, что тот может не опасаться угрозы со стороны Советской России. В этой сложной дипломатической партии генсек явно переиграл фюрера третьего рейха.

Кому-то мои оценки и выводы покажутся откровенно просталинскими, а потому и однобокими и необъективными. Замечу лишь, что я не ставил своей целью обелить вождя и не замечать промахов и ошибок в его внешнеполитической практике. На некоторые из них я уже указывал. Однако, на мой взгляд, не ошибки и промахи определяли сущность и главные направления внешнеполитического курса в этот чрезвычайно сложный период мирового развития. Нужно было пройти между политическими Сциллой и Харибдой и отодвинуть хотя бы на короткое время неизбежность войны.

Такая стратегия диктовала необходимость делать вид, что Москва вполне серьезно рассматривает предложение о присоединении к Тройственному пакту. Однако при этом выдвигались заранее неприемлемые для Гитлера условия с тем, чтобы, с одной стороны, не выставлять себя в качестве явного противника Германии, а с другой, – чтобы тянуть время и наращивать свою мощь. В этом контексте характерен ответ Кремля, переданный через посла Шуленбурга 25 ноября 1940 г. Он сводился фактически к формулированию условий, которые могли только взбесить фюрера. В частности, Кремль настаивал на немедленном выводе германских войск из Финляндии, представляющей сферу влияния СССР, на обеспечении в ближайшие месяцы безопасности СССР в черноморских проливах путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды. В условиях фигурировал и пункт об отказе Японии от своих концессионных прав по углю и нефти на Северном Сахалине[165].

Если характеризовать подобную тактику Сталина в переговорах, то ее можно было бы выразить так: он припирал Гитлера к стене, ставил его в положение обороняющейся стороны, которая сама нарушает условия пакта о ненападении. Стратегия и тактика Сталина носили явно наступательный характер. И отнюдь не случайным было то, что Гитлер так и не дал ответа на советские условия, видимо, в душе посчитав, что перехитрить Сталина ему не удастся. Со времени фактического провала берлинских переговоров Берлин не проявлял особой активности в стремлении как-то нормализовать отношения с Советской Россией. Да это и объяснимо, поскольку фюрер принял принципиальное решение о крестовом походе против большевизма. Дипломатия здесь уже была не нужна, разве только для одной цели – способствовать дезинформации Сталина, усыплять его бдительность, сеять иллюзии относительно возможности дальнейшего германо-советского сотрудничества как на двусторонней, так и многосторонней основе.

Если делать выводы и умозаключения не на базе того, что лежит на поверхности и потому кажется очевидным и бесспорным, а на основе серьезного анализа стратегии Сталина и Гитлера после заключения пакта, то складывается твердое впечатление, что не Сталин боялся Гитлера (этой точки зрения придерживаются очень многие как специалисты, так и простые читатели), совсем наоборот – Гитлер боялся Сталина. Он, видимо, понимал, что время работает не на Германию, а на Советскую Россию. Такое заключение в определенной мере подтверждается начальником штаба Верховного командования вермахта В. Кейтелем: «Исходя из военного положения рейха, стремлений западных держав – Англии и Америки, он обосновал свою точку зрения: война против Советского Союза стала неизбежной, и любое выжидание лишь еще более ухудшило бы наше положение. Он откровенно говорил: промедление только изменит потенциал сил не в нашу пользу; в распоряжении наших противников – неограниченные средства, которые к данному времени даже приблизительно еще не исчерпаны, между тем как наши кадровые и материальные силы мы больше значительно увеличить не сможем. Поэтому решение его неизменно и твердо: как можно раньше упредить Россию и ликвидировать исходящую от нее опасность.