Другая страна - Джеймс Болдуин

дети ничего не видят. У бара была длинная, закругляющаяся стойка. Я всегда сидел в самом дальнем ее конце, у самого поворота. Там было большое зеркало, в нем отражалось многое. Помню, как выглядела форма у военных и как сверкали до блеска начищенные сапоги. Немцы держали себя очень воспитанно – не то что американцы, которые появились у нас позже. Мать вечно хихикала и прямо-таки носилась по кафе. Ее всегда кто-нибудь лапал, щипали за грудь, лезли под юбку. В доме у нас тоже всегда толклась целая свора, наверное, мать пропустила через себя всю немецкую армию. Жуткие типы. – И прибавлял, неохотно давая матери слабый шанс оправдаться: – Позже она говорила, что делала все это для меня – иначе мы бы умерли с голоду. Но я не верю. Думаю, ей это просто нравилось. Она всегда была шлюхой. И таким образом устраивалась. Когда пришли американцы, она тут же нашла себе красавчика офицера. Надо признаться, он был добр ко мне – в Штатах у него остался сын, которого он видел только раз, при рождении, и ему нравилось воображать, что я его сын, хотя я был намного старше. Именно он пробудил во мне желание иметь отца, одного отца, лучше всего, – он заулыбался, – американского папашу, который покупает тебе всякие приятные вещи и носит на плечах. Мне было жаль, когда он уехал. Думаю, благодаря ему ей не побрили голову, как остальным немецким подстилкам. Она плела всякие небылицы о своем участии в Сопротивлении. Quelle horreur![13] Многих женщин побрили ни за что, знаешь, как это бывает, – слишком красива, кто-то завидует или отказалась с кем-то переспать. Но моя мать выкрутилась. Nous, nous étions tranquilles avec notre petit officier[14], и у нас всегда на столе были сочный бифштекс и шоколадные конфеты.

Он рассмеялся:

– А теперь она владелица этого самого бистро, где работала прежде. Теперь ты понимаешь, что это за женщина? Я туда не хожу.

Но это было не совсем так. Он сбежал из дома в пятнадцать лет. Точнее, заключил с матерью соглашение: он не будет совершать ничего противозаконного, а она, со своей стороны, тоже не будет чинить ему препятствий и, пользуясь его несовершеннолетием, заставлять жить при себе. Так Ив начал вести на улицах Парижа самостоятельную жизнь semi-teppette и rat d’hotel – гомика и воришки, там они с Эриком и встретились. Но свою мать он навещал, правда редко, когда был пьян, или страшно хотел есть, или пребывал в глубокой тоске, можно даже сказать, что навещал скорее бистро, которое за эти годы очень изменилось. Длинную закругленную стойку заменили новой – прямой. На потолке и над зеркалами установили неоновые лампы. Вместо запомнившихся Иву деревянных столов и стульев теперь стояли яркие, пластиковые. В кафе появился и игральный автомат, у которого любили развлекаться солдаты, гоняя игрушечных жестяных футболистов по такому же игрушечному полю; тут красовалась реклама кока-колы и продавался сам напиток. Деревянный пол обили черным пластиком. Только туалет остался прежний – та же дыра в полу, два выступа для ног и порванные газеты, нанизанные на бечевку. Ив ходил в бистро с безрассудством маньяка, надеясь на встречу с прошлым, от которого не осталось и следа.

Он садился на прежнее место в дальнем углу, где все уже было другим, и следил за матерью. Ее каштановые волосы имели теперь какой-то немыслимый оранжевый оттенок, фигура утратила былую стройность, она раздалась в боках, кожа стала дряблой. Только смех остался тот же, и еще, казалось, она с беспомощной и унылой настойчивостью жаждет прикосновения мужских рук. Иногда она подходила к нему.

– Je t’offre quelque chose, M’sieu? [15]– И улыбалась с наигранной веселостью.

– Un congac, Madam[16], – криво улыбался он в ответ, делая карикатурный поклон. Когда она была на полпути к бару, он кричал вслед: – Un double[17].

– Ah! Bien sûr, M’sieu[18].

Она приносила ему коньяк и еще что-нибудь для себя и, сидя рядом, внимательно разглядывала его. Потом они чокались.

– A la vôtre, Madam[19].

– A la vôtre, M’sieu[20].

Иногда он говорил:

– A nos amours[21].

Какое-то время они молча потягивали спиртное. Потом она улыбалась.

– Ты прекрасно выглядишь. Стал таким красивым. Я горжусь тобой.

– А чем ты, собственно, гордишься? Я никчемный человек и существую только благодаря тому, что смазливый. – Он ждал ее реакции. – Ти comprend, hein?[22]

– Если ты будешь продолжать в таком духе, то знай, я не хочу ничего, повторяю, ничего слышать о твоей жизни.

– Почему? Она не хуже твоей молодости. А может, и зрелости?

Отхлебнув коньяк, она поднимала на него взгляд.

– А почему бы тебе не вернуться? Сам видишь, дела в баре идут хорошо, для тебя это совсем неплохой вариант. Et puis…

– Et puis quoi?[23]

– Я уже не так молода, будет ип soulagement[24], если мой сын и я станем наконец друзьями.

Ив начинал хохотать.

– Ах, тебе понадобились друзья? Что ж, возьми лопату и выкопай тех, что похоронила, чтобы заполучить этот бар. Друзья! Je veux vivre, moi[25].

– Неблагодарный! – При этих словах она иногда прикладывала к уголкам глаз платок.

– Оставь меня в покое, ты ведь знаешь, что я о тебе думаю, лучше иди занимайся клиентами. – Последнее слово он выкрикивал как ругательство, и, если был пьян, слезы выступали на его глазах. Когда она оставляла его, Ив кричал ей вдогонку:

– Merci, pour le cognac, Madam![26]

Она же, повернувшись, кивала:

– De rien, M’sieu[27].

Эрик как-то заходил в кафе вместе с Ивом, мать друга ему скорее понравилась, но повидать ее еще раз не представилось случая. В разговорах друзья почти никогда не касались этой темы: в отношениях матери и сына было нечто, чего Ив не хотел обнаруживать, да и сам не хотел знать.

Тем временем юноша перемахнул через невысокую стену и, улыбаясь, вошел в сад.

– Тебе следовало пойти со мной – удовольствие неописуемое. И для фигуры хорошо; ты хоть знаешь, что страшно растолстел?

Хлестнув Эрика плавками по животу, Ив рухнул в траву рядом. Котенок, осторожно подкравшись, с любопытством, словно встретив доисторическое чудище, обнюхивал его ноги. Ив сграбастал его и, прижав к себе, стал гладить. Котенок тут же зажмурил глаза и замурлыкал.

– Видишь, как он меня любит? Жаль бросать, может, возьмем в Нью-Йорк?

– Даже тебя взять туда – целая проблема, так что лучше не перегружай лодку; кроме того, Нью-Йорк кишит бездомными уличными котятами. А улиц, учти, там хватает. – Все это Эрик проговорил с закрытыми глазами, жадно впитывая солнце, ароматы сада и солоноватый запах моря, шедший от Ива. Дети из соседнего дома были еще на пляже, до него доносились их голоса.

– У тебя