Последний козырь - Николай Владимирович Томан

И тут Евгений вспомнил, как сфотографировали его в Сокольническом парке культуры в тот момент, когда предлагал ему деньги за предательство один из шайки, назвавшийся Ленским. Конечно же, Красовский видел эти фотографии. У Алехина теперь не остается ни малейшего сомнения, что он не вернется уже более в свое купе. И снова озноб пробегает по его телу. Противный пот опять выступает на лбу. Мысли смешиваются, теряют логическую последовательность…

Алехин прижимается разгоряченным лбом к холодному стеклу вагонного окна. "Это же будет настоящий позор, если я упущу его!" — лихорадочно думает он и все никак не может успокоиться. Лишь постепенно мысли его приходят в относительный порядок. Прежде всего для него становится очевидным, что Красовский на таком ходу не сможет спрыгнуть с поезда. При его комплекции это равносильно самоубийству. Но где же он тогда? Скорее всего в каком-нибудь из трех последних вагонов. Алехин, разговаривая с начальником поезда, не закрывал ведь дверь служебного отделения и хорошо помнит, что никто не проходил мимо. Искать Красовского следует, значит, в девятом, десятом и одиннадцатом вагонах. Нужно торопиться! Скоро Краснохолмск, и преступник тогда может сбежать.

Алехин решает действовать более решительно. Он открывает теперь двери каждого купе, бесцеремонно заглядывая в лица пассажиров. Но вот пройден и последний вагон, осталось только проверить его задний тамбур. Уже без всякой надежды открывает Алехин дверь и видит там проводницу, любезничающую с каким-то железнодорожником в форменной фуражке с белым чехлом и в парусиновом кителе.

Бесследно пропал, растворился в воздухе этот мерзавец!

Только снова вернувшись в восьмой вагон, Алехин спохватывается: "А что, если это не железнодорожник, а Красовский стоял там в тамбуре? Спецовку он мог ведь иметь при себе на всякий случай или даже приобрести ее уже тут, в поезде, у этого пропойцы радиста хотя бы". В полумраке тамбура Алехин хотя и не разглядел лица подозрительного железнодорожника, но роста и сложения был он примерно такого, как и Красовский.

Евгений снова бросается в десятый вагон. Проводницу он встречает теперь уже в коридоре.

— Слушайте, — с трудом переводя дыхание, спрашивает он, — а где тот железнодорожник, с которым вы только что разговаривали?

— Ушел к себе, — кокетливо улыбается проводница. — Очень обходительный мужчина и большой шутник вдобавок.

— Он из вашей бригады?

— Да нет. У нас все больше народ скучный. Пассажир он. На родину к себе возвращается…

— А в каком же вагоне он едет? — нетерпеливо перебивает Алехин словоохотливую проводницу.

— Не спрашивала я в каком. Ехать ему далеко — не раз увидимся еще… — отвечает проводница, но Алехин уже не слушает ее. Он спешит в соседний вагон, снова открывая по пути двери всех купе. И вдруг в одном из них, среди веселой компании, играющей в карты, видит уже знакомую ему железнодорожную фуражку с белым чехлом и спину рослого человека в светлом кителе.

Можно было, конечно, и ошибиться, так как все это могло оказаться и простым совпадением — мало ли можно встретить железнодорожников в таких же фуражках и кителях, но Алехин ни минуты не сомневается, что перед ним Красовский, хотя тот все еще сидит к нему спиной. Кроме этого чисто интуитивного чувства, Алехина убеждает в том, что он не ошибся, и еще одно обстоятельство: в то время когда все пассажиры, играющие в карты, вопросительно смотрят теперь на него, один только этот железнодорожник не поднимает головы и делает вид, что интересуется лишь картами в руках соседа.

— Нельзя ли вас на минуточку, гражданин Бедарев, — дотронувшись до плеча подозрительного железнодорожника, очень спокойно произносит Алехин.

— Какой я вам Бедарев? — оборачивается тот наконец, брезгливо сбрасывая руку Евгения. — Вы, видно, обознались, уважаемый.

— Это безразлично, гражданин, меня интересуете вы, а не ваша теперешняя фамилия, — уже с нескрываемой насмешкой говорит Алехин, нащупывая в кармане рукоятку пистолета.

Сидящие в купе переглядываются. Человек в железнодорожной форме, удивленно пожав плечами, бурчит недовольно:

— Ну хорошо, пойдемте в коридор и там все выясним. Не будем мешать людям кончать интересную партию. У вас хорошие шансы, Николай Николаевич, — подмигивает он одному из игроков, карты которого только что рассматривал.

В коридоре же, оглядевшись по сторонам, он говорит торопливо:

— Вы Алехин, кажется? Не будьте же дураком и на этот раз. Тем более, что теперь я вынужден предложить вам много больше…

— Довольно, Красовский! — строго обрывает его Алехин. — Вы не на черной бирже.

Говорить именем закона с этим мерзавцем, привыкшим все на свете считать продажным, ему уже не хочется. Он испытывает теперь только одно непреодолимое желание — ударить этого хищника по его наглой физиономии. Лишь с большим трудом сдержав себя, Евгений выразительным жестом приказывает Красовскому следовать вперед.

— Первый раз в жизни встречаю такого идиота, — с неподдельным изумлением произносит Красовский. — От миллиона отказался!..

Вера звонит Алехину на второй день после того, как он возвращается из Краснохолмска.

— Я должна извиниться перед вами, — говорит она каким-то очень тихим голосом. — Я была, кажется, очень груба с вами в тот вечер…

— Ну что вы, Вера! — перебивает ее Евгений, радуясь уже одному тому, что она сама ему позвонила.

— Нет-нет, Женя! — протестует Вера. — Не оправдывайте меня. Я ведь теперь, наконец, все знаю, и мне очень хотелось бы встретиться с вами и все-все объяснить вам… Не могли бы вы приехать ко мне? Я неважно чувствую себя и не могу сама поехать в Москву.

— Хорошо, — радостно отзывается Евгений, — я буду у вас сегодня вечером.

Они встречаются в сумерки в садике дачи Вериной матери.

— Ох, Женя, не знаю даже, как вам и рассказать все! — тяжело вздыхает Вера.

— А может быть, и не нужно ничего рассказывать?

— Нет, я должна вам все рассказать, — упрямо повторяет Вера. — Это нужно мне самой. Я и сама ведь еще не во всем разобралась…

Она молчит некоторое время, потом добавляет:

— В ту ночь, когда вы ушли, я осталась одна на даче и проплакала до утра. Мама в тот день ночевала в Москве. О том, что в семье нашей творилось что-то неладное, я смутно догадывалась, конечно, и все-таки это было для меня такой неожиданностью, что я просто растерялась. Из разговора с братом я уже знала, что никакие дельцы моего отца не подводили. Таким дельцом был он сам… Но Аркадий сообщил мне об этом в двух словах, интересовался же главным образом, куда я отвезла отцовский чемодан.

Помолчав, она продолжает уже совсем упавшим голосом:

— Ну, а потом был у меня очень неприятный разговор с мамой, от которой я и узнала все подробности.