Сомнительная версия - Юрий Вигорь

Когда в петровские времена была объявлена поголовная перепись населения и появились в лесах и на побережье служилые государевы люди, чинившие ревизию, нашли они, к своему удивлению, в верховьях Чигры большое поселение раскольников, называвшееся Макарьевскими выселками. Жители выселок носили название „келейники“ у обитателей этого малонаселенного края.

Позже, когда на побережье выросла Чигра, откуда способнее было ходить на промысел морского зверя и рыбы, часть келейников оставили свои скиты и перебрались ближе к морю, а к двадцатым годам в Макарьевских выселках насчитывалось не больше десяти дворов, остальные избы стояли пустыми. Со временем и эти дворы обезлюдели…» Во! — прервал чтение Марей. — Человек всегда стремился туда, где жить лучше. От добра добра не ищут. Это я в отношении настоящего момента, — подчеркнул он веско и, обведя взглядом внимавших ему гостей, продолжал читать: — «Всяко повидала на своем веку Чигра. Славилась она на все побережье мореходами, перенявшими от дедов, от отцов искусство ходить на шняках в „немецкий конец“ и назад, в „Русь по своей вере“. Была у чигрян с давних времен своя лоция, составленная опытными кормщиками. Писалась эта лоция годами, десятилетиями. Непросто было познать науку прокладывать курс Белым и Баренцевым морям…

Несколько раз случались, добро в летнюю пору, а не в зимнюю, жестокие пожары в Чигре, выгорала почти дотла деревня, но в одно короткое межзимье снова строилась — благо лесу в верховьях реки было вдоволь. Миром дело быстро ладилось, помогали друг дружке. Только диву давались жители, что ни при одном пожаре не страдала стоявшая посреди деревни колокольня на взлобье, ставленная в честь Владимирской богоматери, несшая под всегда облачным небом золоченый крест на возглавии. Чудо усматривали в том, что пламя всегда обходило стороной колокольню. Истолковывали то как особое знамение, милость божью, покровительство к строению древнему.

Погост за деревней с начала века был разделен надвое. Староверов, пришедших из лесов, из Макарьевских выселок, хоронили отдельно от приверженцев никонианской веры, молившихся „щепотью“. Позже, в тридцатых годах, появились на погосте могилки с дощатыми пирамидками вместо крестов, с венчавшими их красными звездами…

К осени тридцатого года из шестидесяти пяти дворов Чигры сорок восемь вошли в колхоз. Сообща коротким летом заготовляли сено для общего стада из четырнадцати коров, девятнадцати лошадей и восьми овец. Мужчины ходили на карбасах промышлять навагу к Канину Носу, ставили у побережья ярусы на треску.

Когда колхоз получил первые суденышки отечественной постройки с двадцатисильными моторами „Лопшеньга“, „Культармеец“, „Ворошиловец“, стали похаживать на промысел под Терский берег да в Баренцево море, ловили тягловыми и кошельковыми неводами селедку. Из Архангельска, где сдавали улов, везли домой в трюмах пшеницу, картофель, одежду, медикаменты. Двадцать зверобоев от колхоза плавали на ледоколе „Сибиряков“ промышлять тюленя.

В дальнем от моря конце деревни что ни год ставили новые дома.

Переезжали в Чигру из дальних хуторов, что сохранились на месте прежних скитов, келейники. Все чаще доходили туда слухи о колхозной жизни. Хоть и не густо, а все же потянулся народ в Чигру из глухомани, из тайболы, где иную зиму приходилось перебиваться на одной сушеной рыбе и зайчатине.

Худо-бедно, но рос колхоз. Поставили мастерскую для строительства ёл и карбасов, открыли смолокурню. Перемогла деревня лихие времена и всякие напасти, — перемогла войну гражданскую и голод…» Ну как? — торжествующе и с вызовом глянул Марей на Куковерова. — Вот человек историю писал, так да! Жаль только, мало про Чигру. Дальше там все больше про Долгощелье, про други поморски деревни, так я не стал уж списывать… Там и про то, как отбывал ссылку в Долгощелье Климент Ефремович Ворошилов. Сам он росточку был небольшого, но крепкий, ядреный, а уж за словом в карман не лез — всякого срежет, бывало. Соберутся политические у него в избе и все спорят, обмозговывают. А стражник Якимка Попов доносы на их слал в Мезень с нарочным. У хозяина-то, где жил Ворошилов, конь добрый был вороной. Сядет на коня Клим Ефремович да в Мезень к товарищам. Урядник Терминников пока по доносу приедет — Ворошилов уже в избе сидит, чаи гоняет… Напрасно избу, где жил Ворошилов, порушили. Зря. Музей бы надо.

— Что ж, изложено кое-что вполне неплохо, — проговорил Куковеров, — но надо ведь через конкретных людей, через судьбы определенные историю показывать, а здесь как-то расплывчато уж больно. Личности должны подкреплять историю, личности! Где, к примеру, энтузиазм, подвижники, зачинатели возрождения этого глухого края? Им в истории нужно отвести достойное место. Ведь люди — это вехи…

— Личностей у нас хватает, — сказал Марей. — Одни личности, и никакой наличности. Поглядим ишшо, как у вас получится, товарищ дорогой. А за недостатком фактов ко мне всегда обращайтесь, ежели что. С охотой предоставлю. Есть и вехи, и огрехи…

— Поглядим, — поднялся Куковеров. — Кстати, откуда все это выписано? — спросил он как бы мимоходом, а сам подумал: «Вот ведь дуракам счастье, бери по готовому и строчи, все равно никто не докопается».

— Нет, этого я вам, дорогой товарищ, не скажу, — ухмыльнулся Марей.

Гости ушли, а Марей долго сидел на лавке в задумчивости, забыв об отложенной в сторону мереже. Томило сознание того, что и сам бы, наверное, сумел написать историю своего колхоза. Уж кому, как не ему, знать здесь доподлинно обо всем. Опыта вот только нет в сочинительстве, а так бы, если понатореть малость в этом деле…

О договоре Куковерова с председателем он узнал еще два дня тому назад. Рассказал экономист Ванюша Сядунов, который жил в доме через два порядка. Марей и виду не подал, что знал заранее о том. Пускай гость шастает по деревне, пишет. Без его, Марея, помощи все одно не обойтись. «Книге учета жизни» цены нету, еще придет, обратится. А там уж поглядим. То, что сегодня прочел, — это ведь для затравки, чтоб раззадорить чуток гостя.

6

Председатель хоть и обещал созвать правление на другой день, а, поразмыслив, решил все же повременить, дождаться, когда бригады разъедутся на пожни. Дел сейчас у всех невпроворот, момент неподходящий, да и самого одолевали еще сомнения. Заверил Куковерова, что договор будет подписан в ближайшее время. Он позвонил в райком, посоветовался со знакомым инструктором отдела пропаганды и заручился его поддержкой. Тот идею одобрил, а во сколько обойдется «история» колхозу, не спросил.

— Да вы не волнуйтесь, это пустая формальность, оформим все честь честью, раз я сказал, — успокаивал всякий раз при встрече Куковерова Коптяков.

Через неделю в кабинете председателя собрались кроме него четверо: главбух Венидикт Ермолаевич, зоотехник Иван Сядунов, заведующая молочнотоварной фермой Таисья Абрамова и глуховатый дед Гридя, которого, чтобы как-то пристроить после ухода на пенсию к делу, зачислили в пожарные. Он по целым дням торчал на часовне в допотопной каске, надраенной до блеска толченым кирпичом. Под сводом он приспособил на веревке кусок рельса и в часы, когда пересиливал старческую дрему, оглядывал крыши Чигры. Хоть пожары в деревне за последние годы случались и нечасто, но предосторожность требовалась. Тем более перед лицом районной инспекции это было формальным прикрытием, случись что.

Коптяков загодя обсудил вопрос насчет истории с глазу на глаз с Венидиктом Ермолаевичем. С ним он считался, мог говорить откровенно, без всяких обиняков.

— Все же три тысячи многовато, — тянул с сомнением главбух, — может, поторгуемся с корреспондентом, на две согласится? И так на клуб сколь денег угрохали с этими художествами. Почитай, треть стоимости коровника.

— Нет, определенно отстал ты от жизни, Венидикт Ермолаевич, совсем в своих гроссбухах погряз, — добродушно корил его Коптяков. — Ну разве можно, чудак-человек, в таких делах торговаться? Что мы с тобой, купцы, что ли? Во-первых, для нас эта история — реклама, а на рекламу дельные люди никаких денег не жалеют. А во-вторых, под это дело определенно удастся что-то выбить для колхоза в Сельхозтехнике у Сидора Ивановича, мы ведь его, голубчика, тоже впишем в историю. Пусть фигурирует. Сколько надо страниц для него — не пожалеем. Черт с ним, отведем хоть целую главу. Мы, брат, такую закрутим романистику, такой завернем поворот событий… И Григория Олеговича из Рыбпрома тоже заодно поместим в полный, так сказать, рост на страницах. На предмет его содействия развитию колхоза! Увековечим, можно сказать, на долгие времена. Так, мол, и так, кто помогал укреплению колхоза, кто способствовал в обеспечении техникой, помогал со стройматериалами и прочим? Наш уважаемый Сидор Иванович! Дорогой Григорий Олегович! Благодетели, дескать, и оказывали самое трогательное внимание, несмотря на то что живем в медвежьем углу! В первую очередь лицом они всегда, дескать, к поморской деревне! — горячо доказывал Коптяков выигрышность своих планов. — Пусть потом попробуют отвертеться!