Сомнительная версия - Юрий Вигорь

Дядя Епифан вышел к реке.

— Здесь бережком и пойдем, — сказал он. — Ну, Борька, отрынь. Ишь портищи все измусолил! — прикрикнул он на увязавшегося за ним борова.

Перешли мосточек через ручей, впадавший в Чигру. Миновали колокольню, стоявшую на угоре против заколоченной церкви. Дорогой дядя Епифан стал рассказывать, что прежде здесь были колокола удивительно чистого звона, отлитые мастерами на заказ, привезены морем издалека еще прадедами.

— Ох, уж звонисты были колокола! Душу проймало! Возвертаешься, бывало, зимой из торосов волоком али на карбасах в смурну погодушку — издалече уже слыхать. Сердцу дорого-любо. Опять же — определишься другой раз в местонахождении, как берега туманом закубайдит да ни зги не видно. Сподручнее любого маяка. В непогодушку, как ждали мужиков с промысла, завсегда старался, не слазил с колокольни звонарь. Исстари был такой обычай. Дак вот же сняли. Зачем, скажи, пожалуйста, яху его мать? Кому мешали оне? Не богу ж — людям служили на пользу. Приехали, значит, четверо уполномоченных на мотодоре из Мезени, организовали, как ловчее порушить звонницу, на тросах спустили мужики колокола, подтащили к самому крутику…

Погрузить-то погрузили на мотодору, да не принайтовали веревками как след. Стали к устью Чигры уже подходить, а тут в одночасье торминушко пал. Время позднее, заосенило уж, переменчива погодушка, ненадежна. Тут на свою беду и засомневались те четверо — плыть ли, не плыть. Боязно вроде. Решили назад повертать, переждать чтоб. Стали уваливаться боком под ветер, а их захлестнуло ненароком взводнем. Опружило вмиг мотодорку. Колокола, конешно, за борт сразу пали, а мотодору ту разнесло штормягой в крошево. Хорошо хоть, сами те уполномоченные не утопли, выбрались все же на берег кое-как! Ветер-то с моря, не с горы был, тем и пофартило им, не унесло. А колокола и по сей день покоятся в глуби. Поди, уж напрочь заилило. Пробовали поднять их тогда нашенские старики со дна кошками — да где уж, не далось, тяжелы больно! Не опружить никак с воды в карбас. Вот и вышло, что ни тем, мезенским, ни деревне. Д-да, — закончил дядя Епифан, — такая вот история, яху его мать… А вон и дом Марея Факта, — кивнул он на укрытую оцинкованным железом крышу и свернул в узкий проулок с порослью бурьяна по обочинам.

5

…Марей в сарае чинил прохудившуюся мережку. Куковеров с любопытством посмотрел на него. Был он худ и костист, ростом невысок, угловатое лицо пестрело конопушками. Мелкие завитки его жестких курчавых волос, чуть тронутые на висках сединой, блестели опрятно и влажно, как после бани. Для своих сорока лет он выглядел моложаво, глаза смотрели задиристо, как бы с вызовом.

— А я к тебе с гостем, Марей, — с места в карьер взял дядя Епифан. — Поскольку ты всяким событием интересуешься, надо тебе с товарищем познакомиться. Корреспондент к нам приехал, историю колхоза писать.

— Марк Михайлович Куковеров, — протянул руку гость.

— Сядунов, — смерил Марей корреспондента цепким взглядом. Прежде чем протянуть руку, он отер ее о подол рубахи. — Так, — раздумчиво, с улыбкой сказал он, — выходит, и до нас очередь дошла? Чигрой заинтересовались?

— В известном смысле — конечно, хотя очереди в таких делах, знаете, вроде бы никакой нет, — снисходительно, с мягким добродушием и улыбкой ответил Куковеров. Проскользнувшая в его словах ирония не укрылась от наблюдательного Марея.

— Тогда отчего именно к нам, а не в какой-нибудь колхоз-гигант?

— Про колхозы-гиганты поехали другие товарищи писать, — хмыкнул Куковеров.

— Понятно. Значит, по Сеньке и шапка? — Марей стрельнул глазами на гостя и увидел, как у того дрогнули брови. Кольнуло в цель! Но пикироваться, не разведав почвы, не входило в его расчеты, и потому он неожиданно переменил тон, улыбнулся открыто и добавил как бы с оттенком участия: — Но вы не расстраивайтесь, у нас здесь тоже можно нахвататься фактов кое о чем полезном для печати. Правильно я говорю, дядя Епифан?

— Оно конечно. Да ужли ж не напишет? — кивнул с готовностью тот. — Я ему всяко рассказывал про деревню. И про людей, и про обычаи стары, и про жизнь…

— Ежели по-настоящему нашу здешнюю действительность копнуть, так способному товарищу, не сходя с места, собрание сочинений настрочить можно. Очень занятная действительность. Другой раз ненароком и задумаюсь, сидючи тут в сараюшнике, — и работа в уме не стоит. Но какие с нас мыслители… Голова не с того краю затесана. Д-да!.. Стишками не балуетесь? — неожиданно полюбопытствовал Марей.

— Вот уж избави бог, — ответил Куковеров. — Нашего брата, журналиста, кормит проблемный материал.

— Проблем у нас — как собак нерезаных, — заверил его тоном соучастия Марей. — И что характерно для настоящего момента — обленивел мужик, извелись подчистую народные умельцы. Печь сладить в деревне некому, исконно мастерство забыли — как карбасы без гвоздей строить… В рот заезжему начальству глядим, на его подсказки надеемся — что да когда ловить, какого зверя промыслить, какую корову как по-научному доить… А коров в деревне против прежних времен, несмотря на науку, меньше стало. Овчинку выделать, тулуп сшить нагольный — никто окрест не может, а уж про бахилы кожаны я и не заикаюсь, все в резиновых болотниках… Отсюда и ревматизмы, листки всяки больничны… Очередь в медпункт — будто там спирт задарма подносят… У нас вон в дворах больше трехсот овец, а забьют — куда шкуры девать? Так и гниют годами на повети, а это ведь товар ценный, ежели с умом подойти. Спрашивается: почему извелись народные умельцы, почему мужик перестал на себя надеяться? Смекалка ослабла? — говорил, распаляясь незаметно для себя все больше и больше, Марей.

— Ну, это вам лучше знать. Вы ведь человек дошлый, у вас, судя по всему, целая теория.

— Нам не до теорий, — ядовито стриганул глазами Марей. — Мы люди простые, самоучки. А я вам прямо скажу: не на себя теперь, на дядю мужик надеется — кто, мол, да в какую сторону мозги его направит. День прожили как-нибудь, а другой и подавно авось перемогемся, комар не забодает. Дак не то, что во вчера, а и в завтра глядеть не больно задорятся. А тут эвон — история…

— Ну это ты, Марей, не скажи, — осторожно заметил дядя Епифан.

— А, — махнул Марей рукой. — Вот ежели б мне доверили, я б такую историю им выдал… Всех как есть на чистую воду, без всякой жалости. Без самомалейшей утайки. У меня все они вот где, — припечатал он желтый панцирь ногтя к доске, словно что-то раздавил. — Факты жизни я доподлинно запечатлел в бумаге. По датам. И кто браконьерит семужку, и кто от штрафов увернулся, где, когда сено колхозное запарело в копешках, почему они с пожней загодя не свезены в деревню… Много всего!

— Дак не примут таку, не пропечатают, чудило ты, — робко ухмыльнулся дядя Епифан.

— А вдруг! — строго посмотрел на него Марей и перевел взгляд на Куковерова. — Сейчас большая дорога критике дадена, вострят ухо к дельным замечаниям. Читаю фельетоны в газетах регулярно. Правда, она, конечно, глаза режет кое-кому, но сейчас направление такое, что народ про все должен знать — и про хорошее, и про плохое. А надо бы из деревни: уж эти не обманут, напишут — так по делу, а не всяко там трали-вали… А мне читать скучно, мне, может, про заботу, про боль мужицкую хочется правду… Про то, что меня самого долит… Ведь читаешь книги — и по именам даже все ясно другой раз…

— Что значит — по именам? — спросил озадачливо Куковеров.

— А так, что в какой книжке ни возьмешь — как Афоня, так, значит, и недоумок. С первых страниц полная определенность, какой поворот событий будет. Уж в именах хитрости на выдумку нехватка, а в остальном и подавно… Есть, конечно, стоящие сочинители, всех хаять подчистую не буду, но сколько можно выставлять мужика дураком? Понять, конечно, можно… Но ты проникни в эту нашу дурь, так, может, и заплачешь. Нет, некоторые книги стоит другой раз и почитать. Помнится, попалась мне роман-газета про мужиков енисейских… — и он посмотрел на Куковерова, помедлил, соображая что-то, и добавил уже доверительно: — Раз уж вы про историю Чигры всерьез собрались, так вам кое-что тоже знать не худо. Мне для такого важного дела не жалко. Погодите чуток…

Марей сбегал в избу и вскоре вернулся с толстой тетрадью, обернутой в газету.

— Вот, доложу я вам, сочинитель был так сочинитель!

Он полистал заскорузлыми пальцами тетрадку, отыскал нужное место и стал читать, жестикулируя короткопалой рукой:

— «Из далеких лесов, из богатого дичью озерного края, где упираются в низкое северное небо каменистые кряжи, берет начало река Чигра. Первое рукописное упоминание о деревне Чигра в старинной поморской лоции семнадцатого века, в „Книге мореходной по морским берегам до Норвегии“, где был текст молитвы и подробное наставление с описаниями приметных мест, заходов в устья рек и становищ на всем пути от Мезени до Тромсе. Но еще раньше деревни Чигра появились первые поселения в лесах, в труднопроходимом крае, где селились беглые нижегородские раскольники, ставившие кельи. Селился люд в скитах, отрезанных бездорожьем от всего крещеного мира. Детей крестили бабушки-повитухи, венчали свадьбы-самокрутки в лесу, вокруг ракитова кустика. Препятствий в родстве между мужем и женой здесь не существовало. „Живут в лесу, молятся пенью, венчаются вокруг ели, а черти им пели“, — говорили про лесных обитателей отважившиеся забираться изредка за пушным товаром предприимчивые люди.