Хмель-злодей - Владимир Волкович

ПОКАЙТЕСЬ!

Снимите с душ миллионов верующих тяжкий грех убийства за веру.

Покайтесь!

Да простит вас Господь!

Эпилог

Крик, шум, перебранка.

На Маршалковской улице в центре Варшавы столкнулись два экипажа. Карета чёрная с золотой отделкой, с фамильным гербом на фронтоне, с плотно закрытым бархатной шторой окном. И обычный городской экипаж с пьяным извозчиком на облучке, который за пару злотых может довезти желающего в любой конец растущего города.

Одетый в богатый кафтан возница тыкал извозчику под нос кулак с зажатой в нём плетью, осыпая его бранью. Извозчик вяло оправдывался.

Из городского экипажа спустился моложавый еврей в длинной чёрной одежде и шляпе, седая борода его была аккуратно пострижена, руку оттягивал увесистый саквояж. Он достал из кармана деньги и направился к извозчику, явно собираясь расплатиться и продолжить свой дальнейший путь пешком.

Шторку в богатом экипаже отдёрнули, и в окне показалось недовольное мужское лицо. Еврей снял шляпу и поклонился владельцу кареты, показывая, что он сожалеет о случившемся. Мужчина, сидящий в карете, кивнул, пристально рассматривая его сквозь стекло. Еврей повернулся и бодро зашагал вверх по улице. Но прошёл он всего несколько десятков шагов, как его догнал запыхавшийся возница:

— Вельможный пан, прошу покорнейше прощения, мой господин желает говорить с вами и просит пройти к нему.

— Что-то не так?

— Не имею чести знать.

Еврей повернулся и направился к экипажу. Дверца кареты распахнулась, и навстречу ему выпрыгнул невысокий полноватый человек в богатой одежде. С минуту они молча глядели друг на друга.

— Давид?

— Сашка!

Собравшиеся поглазеть на аварию зеваки с удивлением наблюдали, как богатый польский аристократ и седобородый еврей тискали друг друга в объятьях.

Тихая, тёплая ночь плыла над Варшавой, над островерхими костелами, старыми, почерневшими домами, над садами, с краснобокими яблоками, над богатым особняком, построенном в модном европейском стиле — барокко. А на террасе особняка расположились двое мужчин, которые, казалось, и не замечали всей этой ночной таинственности. И было от чего: они не виделись тридцать лет.

На широком столе, ломившемся от обилия блюд, уже стояла наполовину опорожнённая бутылка доброго венгерского вина.

— Хорошее вино, — признал Давид после очередного бокала.

— Из собственных подвалов, — гордо заметил Александр.

И Давид увидел в сидящем перед ним уже немолодом человеке того озорного Сашку, который не прочь был подшутить и похвастаться.

— Ну, расскажи о себе, — попросил Давид, — я вижу, ты стал богатым человеком.

— Да, занимаюсь недвижимостью и строительством, коммерцией. Депутат сейма.

— Сельское хозяйство оставил?

— Есть у меня земля, не так много, но доход приносит хороший.

На террасу вышла Леся, принесла очередную закуску. Давид с любопытством рассматривал её. Леся мало изменилась за тридцать лет, разве что пополнела. Всё такая же весёлая и энергичная хлопотунья.

— Кушай Давид, я так рада видеть тебя.

Сашка обнял жену за плечи и притянул к себе:

— Посиди с нами, Лесюшка.

— Нет, я пойду, по хозяйству позаниматься надо. Да вам вдвоём и без меня есть о чём поговорить.

— Любишь её? — спросил Давид, когда Леся вышла.

— Ты знаешь, чем дольше живём, тем сильнее, странно как-то.

— Отчего же странно, замечательно это. А дети как?

— Старшая, что при тебе родилась, замуж вышла за князя московского, теперь княгиня, при дворе царском. Внуков я дождался, да уже не поляки они, а русские. Сын в Берлине учится, а младших двое — дочь и сын, при мне пока.

— А Михаил как, что-то о нём мы не говорили сегодня?

Давид спросил, и на лицо Сашкино легла тень.

— Плохо с ним, болеет всё время, никак не может оправиться после смерти Яны. Она умерла, когда пятого рожала, ребёночка спасли, а Яну… да мы поедем к нему, сам поговоришь, он тебе очень обрадуется. Я давно уже у него не был.

Не близок путь от Варшавы до имения Рудницких. Длинный, летний день клонился к вечеру, когда запыленная карета въехала во двор усадьбы.

— Не выходи пока, я сюрприз Михаилу устрою, — шепнул Александр Давиду, открывая дверцу кареты.

Давид видел в щёлочку за шторкой, как вышел на крыльцо Михаил, поддерживаемый слугой, и как обнялись они с Александром.

— Я привёз тебе кое-кого, не поверишь, — сказал Александр Михаилу.

— Лесю, что ли, очень давно не видел её, соскучился. Молодец, что привёз. Да где она?

— Нет, совсем не Лесю.

Михаил обеспокоенно закрутил головой:

— А кого тогда?

— Сейчас увидишь. Выходи, — обернулся Александр в сторону кареты. Дверца отворилась, и на землю спрыгнул улыбающийся Давид. Михаил отпрянул, напряжённо глядя на возникшего перед ним человека. Возникшего будто с того света.

— Не узнаёшь, Михаил, — голос Давида дрожал, это же я.

Михаил вдруг рванулся вперёд и непременно упал бы, если б его не поддержал слуга. Он повис на Давиде, и вдруг судорожные рыдания сотрясли всё его тело. Михаил плакал, всхлипывая, и не стесняясь слёз.

— Давид…родной….неужели это ты…неужели судьба смилостивилась надо мной и дала увидеть тебя перед смертью.

— Да что ты, что ты, Михаил, мы ещё поживём.

Михаил только глубоко вздохнул.

— Ну, растрогались, пойдёмте в дом, — прервал их Александр, — Василий, где ты, Василий!

Как из-под земли перед ними возник Васька, раздобревший, но такой же, как прежде энергичный и готовый помочь. Давид с любопытством рассматривал его.

— Моё почтение, пан Давид.

— Здравствуй, здравствуй, рад тебя видеть.

— Он теперь управляющий всеми землями, — вставил Александр, — ба-а-льшим человеком стал.

— Ну, пан Александр, всегда вы так, — скромно потупился Василий.

Замелькали годы, откручивая назад ленту жизни, как живые возникали перед глазами троих зрелых мужчин картины прошлого: скакали, всхрапывая, кони, неся на себе молодых всадников с пиками наперевес, как срубленные колосья валились на землю убитые и раненые, в мучениях умирали невинные, горы трупов громоздились по улицам городов.

Жестокость и доброта, подлость и порядочность, предательство и верность — возникли в воспоминаниях, как и образы людей, которым когда-то принадлежали. И как жаль, что людей тех, давно уже не было на этом свете.

Давид смотрел на Михаила, и острая жалость пронзала его сердце. Когда-то молодцеватый, подтянутый и собранный, он стал худым и сутулым. Лицо землистого цвета, голова, втянутая в плечи, вся его согбенная фигура выражала боль и страдание. Александр сказал Давиду, что у Михаила неизлечимая болезнь, которая прогрессирует.

— Помнишь то ранение у Берестечко, я так и не оправился от него, — оправдывался Михаил, уловив сочувствие и жалость во взгляде Давида, — один я теперь остался, дети разъехались, кто в Москву, кто в Киев, кто в Европу Не захотели в этой глуши оставаться. Только дочка младшенькая, отрада моя здесь, Яночка жизнь свою ей отдала.

Михаил склонил голову и закрыл глаза рукою. В соседней комнате послышался шум, и в залу, где сидели мужчины, ворвалось очаровательное создание в кружевном платьице, с огромными бантами в белокурых волосах.

— Папа, папа! Ты будешь со мной сегодня играть?

— Нет, Яночка, сегодня у меня гости.

У Давида сжалось сердце, эта девочка так напоминала его жестоко убитых много лет назад сестричек Рахель и Лею.

Маленькую Яночку увела няня, а Михаил обратился к Давиду:

— Что это мы всё обо мне, да обо мне, ты о себе расскажи. Всё с самого начала.

— Когда умер князь Иеремия, я ещё воевал некоторое время, но всё больше только в стычках участвовал со своим отрядом, а как казаки с Московией договор заключили да на Польшу напали, растерялся я. Не понимал, с кем и против кого биться должен. Москвитяне-то не лучше казаков, сколько еврейских общин побили. Да и отряд мой стал разбегаться. На службу в армию Короны нас не брали, а служить магнатам польским мы не захотели. И понял я, что нет мне места на этой земле: куда не пойдёшь, где не пристанешь, везде бьют тебя и гонят. И в этот тяжёлый момент, когда я метался, не зная, что предпринять, Господь послал мне встречу с необыкновенным человеком — раввином из Праги рабби Иешуа. Он был учеником знаменитого Главного раввина Праги Льва Бецалеля. Вот и посоветовал мне рабби Иешуа собрать людей и отправиться в Палестину, на исконную древнюю землю евреев. Так я и поступил. Приехал туда и обосновался в городе Цфат. Этот город на вершине горы, с которой видно озеро Галилейское. Там красивые горные места, чистейший воздух, тишина и благоденствие. Но, главное, там собралось множество знаменитых раввинов, мудрецов и знатоков Торы, сколько никогда ни в одном месте мира не собиралось. И я поступил в школу, где они учили. Потом много ещё учился и работал и, наконец, стал раввином. У меня восемь детей и двадцать внуков. Все они соблюдают наши законы и традиции.