Хмель-злодей - Владимир Волкович

27 марта 1654 года послы Богдана Хмельницкого выехали из Москвы со статьями договора и одиннадцатью жалованными грамотами. Накануне, ночью, долго не мог уснуть гетман, ворочался с боку на бок. Потом, не выдержав, встал, подошёл к окну. Днём солнце уже грело вовсю, а по ночам мохнатая изморозь покрывала деревья, дома, лошадей, высокие шапки стражников, резные перила и наличники.

Красивый деревянный замок построил Богдан на высоком берегу реки Тясмин в Чигирине. Он предназначался для приёма послов и официальной гетманской резиденции, но любил гетман иногда ночевать там. В комнатах пахло свежеструганным деревом и лесом, спалось там отменно. Но этой ночью совсем не государственные мысли одолевали Богдана. О своей личной выгоде думал гетман.

Как бы не прогадать с этим договором, выпросить у царя больше привилегий да жалований. Надо бы завтра снарядить гонца в Москву, передать послам, чтобы не забыли в переговорах с царём упомянуть о султане турском, о якобы щедрости его.

Утром выехал в Москву гонец Иван Гаркуша с наказом послам: «…настоящим писанием поновляем, чтобы вы побеспокоились о добре нашем, пусть его царское величество не только подтвердит прежде данные нам от века права и вольности наши, но и ещё большие пожалует. Не мешает припомнить боярам, с какой приязнью посылал к нам своих послов турский цесарь…, обещал никакой дани от нас не требовать, только если на войну были б готовы. Мы, однако, ему не поддались, а поволили царю московскому православному поддаться, разумея, что он ещё лучше нас пожалует…», — писал Богдан.

Гонец с этим наказом опоздал, и послов в Москве уже не застал: они возвратились в Чигирин.

Сидя в удобном кресле и вооружившись стеклом увеличительным, Богдан недовольно хмурил брови, читая договор. Царь требовал уплаты налогов, а, главное, 9-я статья запрещала Богдану сношения с иностранными государствами. Но, в целом, гетман достиг того, чего добивался. Алексей Михайлович утверждал за ним все те местности, которые он получил от польских королей, и новые жаловал:

«1. Местечки: Медведково, Жаботин, Барку и Каменку с лесом, со всеми землями и полями, с всякими сенокосами и животными сборами, прудами, мельницами, реками и озёрами, ярами, рыбными ловлями, с звериными и бобровыми гонами, с подданными и их работами, уроками и повинностями и всеми окольными местами. Он сам, Хмельницкий, жена и дети, пока их от колена будет, имеют держать в вечные времена и владеть так, как прежде владели тем прежние помещики.

2. Слободу Новоселицу;

3. Слободу Суботов;

4. Город Чигирин на булаву гетманскую;

5. Прямую пустыню и землю за городом Чигирином в вечное и потомственное владение».

Кроме того, царь пожаловал Хмельницкому грамоту по его челобитью, на город Гадяч «…со всеми его принадлежностями и добрами».

Богдан откинулся на спинку кресла и приказал позвать Выговского. Он хотел посоветоваться с ближайшим и доверенным ему человеком.

— Почитай-ка, Иван, — гетман пододвинул вошедшему Выговскому бумаги, а сам отхлебнул из глиняной чашки.

— Ну, ты теперь крупный землевладелец, не меньше, чем немецкий герцог, имеешь, а то и иной король позавидует. Местечки те да слободы, со всеми належачими присёлками и угодьями по сотне вёрст будут в окружности. Не покривлю душой, если скажу, что доход с этого будешь получать никак не меньший, чем сам король Казимир от своего королевства получает.

— Ну, это ты преувеличил, да и не главное оно.

— А что же главное?

— А то, чего я напрасно столько лет добивался от польской короны, — быть зависимым только от одного государя, — Хмельницкий задумался ненадолго, лицо его стало жёстким и властным, нижняя губа презрительно оттопырилась, и он продолжил, — в своей земле самому быть государем. Представляешь, какие перспективы открываются, давно я мечтаю создать в Малороссии свой шляхетский стан, подобный польскому, свою сословную малороссийскую касту. Этот план сейчас вполне может осуществиться. Да ты прочти это. Богдан подал Выговскому жалованную грамоту, подписанную Алексеем Михайловичем. Иван внимательно читал царскую грамоту шляхте украинской на права и вольности, на освобождение от разных повинностей. Вся казацкая старшина, как и реестровые казаки, получали право владеть поземельной собственностью и передавать её своим наследникам. Выговский внимательно посмотрел на Богдана, и они поняли друг друга.

— Я думаю, батька, что эти статьи посторонние люди видеть не должны, иначе не избежать нам бунтов…

Хмельницкий согласно кивнул головой. Оба они прекрасно знали, что народ малороссийский ничего не выигрывал при новом положении дел на его родине. Он оставался тем же холопом, что и при владычестве Речи Посполитой, и по-прежнему должен был работать на своих господ. Только господа у него стали другие: прежде были ляхи, а теперь свои, соотечественники — старшина казацкая. Народ ожидал свободу, а получил крепостное право. Но ведь это был малороссийский народ и воспитан он был в духе вольностей.

Если б понимал царь Алексей Михайлович и правительство московское, что не народ они благодеяниями одаривают, а всего лишь верхушку, жадную до власти и богатства, не случилось бы потом многочисленных шатаний, бунтов и измен, которыми богата история земли Малороссийской.

Митрополит киевский Сильвестр Косов и вовсе не желал идти под руку Москвы. Он со всем высшим духовенством, как и ополячившиеся казацкие старшины, питал антипатию к Московскому государству. При поляках он лишь формально подчинялся Константинопольскому патриарху и бесконтрольно пользовался властью над народом и низшим духовенством. Зависимость же от московского патриарха лишала его этой возможности.

Московское правительство было немало поражено тем, что в то время, когда Хмельницкий бил челом о принятии московского подданства во имя единой религии — православия, ревнители религиозные держались в стороне и не принимали никакого участия в присяге. Даже наоборот, Сильвестр Косов, как мог, сопротивлялся и не позволял принять присягу от монастырских служителей, работников и дворовых людей.

С высокого холма, на котором раскинулся шатёр Поликарпа Тухи, открывался вид на широко разлившийся в этом месте Днестр.

— Поликарп, посыльный от гетмана! — зычный голос часового разбудил задремавшего, было, полковника.

— Давай его сюда.

После подписания Жванецкого договора Хмельницкий оставил на Днестре несколько тысяч казаков под руководством умного и храброго Поликарпа. Туха был старым товарищем Богдана, надёжным и верным, пользующимся особым доверием гетмана.

Поликарп внимательно читал письмо, хмурясь и недовольно фыркая. Потом приказал собрать казачью старшину.

— Батька настаивает на том, чтобы мы приняли присягу на верность царю московскому. Что вы об этом думаете? — молчали казаки, выжидали, не зная, что думает по этому поводу сам Поликарп, — поднимите руку, кто из вас хочет остаться казаком? — взметнулись руки над бритыми головами, — а теперь слухайте сюда: приняв присягу, мы подпишем приговор казачеству, нашим вольностям и свободе. Может быть, не сразу, но станем мы холопами у тех, кто выбился в шляхетство. Шляхте всё равно, при ком быть, при поляках или Московии. Не верю я Хмельницкому, брешет батька. Обманывает он и московского царя, и турецкого султана.

— Так и передай гетману, что идём мы разбираться с ним, какого ляду он всё за нас и без нас решает, — Туха повернулся к посыльному.

Тот кивнул и поспешно вышел из шатра, опасаясь, что горячий «значный» казак ещё и на нём отыграется.

Через день гонец стоял перед Хмельницким. Тот выслушал его внимательно и отпустил, потом кликнул Выговского.

— Такие дела, Иван, надо срочно принимать меры. Не хватало нам ещё и мятежников тут получить.

— Тогда собирай войско и встречай его на дороге.

Семь тысяч казаков, ставших под знамя Поликарпа Тухи, подошли к реке Тясмин, где их уже поджидала засада. В жестоком бою войско Хмельницкого уничтожило почти всех мятежных казаков. Сам Туха с криком: «Умру, но останусь казаком!» бросился в реку и утонул.

Но слова его о двуличии гетмана оказались справедливыми. Богдан тщательно скрывал от иностранных держав своё московское подданство. И хотя слухи об этом распространились далеко за приделы земли Малороссийской, гетман делал всё, чтобы отрицать их. Через четыре месяца после принятия присяги он писал своему старинному другу — крымскому хану Ислам-Гирею: «А если же до вас дошли слухи, что Москва овладеть нами имела, то теперь об этом уже нет никакой речи».

В Константинополе сидели послы казацкие и пытались завоевать расположение султана выгодными предложениями о сдерживании донских казаков от нападения на владения султана. Турецкий султан писал Хмельницкому: «.. раз присягнувши, уже надобно жить долгое время в дружбе». Это случилось через год после принятия присяги московскому государю. Итак, Богдан присягнул и Москве, и Константинополю. Клятвопреступник Хмельницкий нарушил свою присягу царю не только на словах, но и на деле. Москва объявила войну Польше и начала военные действия, а Хмельницкий в это время, несмотря на указы царя, бездействовал и равнодушно смотрел, как польские войска разоряют Червонную Русь и Подол. Начавшееся в новом 1655 году наступление московских войск на Речь Посполитую принесло успех в Белой Руси и Литве. А на юге, где должен был наступать Хмельницкий, ничего не происходило. Неприязненное отношение Хмельницкого к Московскому государству всем бросалась в глаза. Богдан лично сказал коменданту города Львова Гроздецкому: