Записки разведчика - Иван Бережной

– Кастрюли, ведра чиним!

– А если кто попросит починить или сделать новое ведро, что ты будешь делать? — спрашивали его партизаны.

Он хитро улыбался и отвечал:

– Из материалов заказчика делаем и чиним, а так как жести нигде нет, то приходится обещать зайти еще…

Беседуя с местными жителями, среди которых он завел много знакомых, и лично наблюдая за противником, Архипов добывал ценные данные. Возвратившись с задания, он обычно коротко докладывал: «Все убито!» Это значит – задание выполнено.

– Ну и Хапка! — с восхищением сказал кто-то из партизан. Эта кличка и пристала к разведчику навсегда.

Однажды Хапка чуть не поплатился жизнью за свою бесшабашность. Возвращаясь с разведки с группой товарищей, Архипов попросил разрешения Мити Черемушкина заглянуть к знакомому старику.

– Надо его расспросить, что делается в Путивле, — сказал он,

– Иди, только не задерживайся. Ждем тебя возле леса, — разрешил Черемушкин.

Разговаривая со знакомым крестьянином, разведчик увидел, что в село въехало много немецких машин с солдатами. Уходить поздно, заметят. Тогда он попросил у старика мешок, положил в него карабин, перекинул через плечо и, опираясь на посох, прошел под носом у гитлеровцев.

За лихачество и разного рода трюки Хапке часто доставалось от Ковпака и комиссара. И лишь Горкунов, отличавшийся храбростью, был доволен разведчиком.

– Это в моем вкусе, — говорил он.

– Пропадет хороший хлопец ни за понюх табаку, — сказал Сидор Артемович.

– Дисциплинка у него отсутствует, — поддакнул Панин.

– Мне кажется, ответственности он не чувствует – высказал свое мнение комиссар. — Член партии, образованный человек… Надо ему поручить серьезное дело.

– А что, если назначить его парторгом разведроты, — предложил Панин.

– Рискованно.

– Поможем, — настаивал Яков Григорьевич.

– Будь по-твоему, — согласился Руднев. — Под твою ответственность.

С назначением парторгом роты Архипова как будто подменили. Он почувствовал ответственность за свои действия не только как разведчика, но и как партийного руководителя. Постепенно избавился от излишнего ухарства, к выполнению заданий относился более серьезно…

Веселый, общительный острослов Архипов вместе с тем был заядлым шахматистом. За шахматной доской он преображался. Становился неразговорчивым, сосредоточенным, весь уходил в игру. Страсть его к шахматам нашла поддержку со стороны многих разведчиков. Но постоянными его партнерами были спокойный Радик Руднев и нетерпеливый Володя Савкин. Они могли часами играть, не замечая ничего вокруг.

Однажды мне открылось еще одно качество Хапки. Не то в Лесном, не то в Боровом мы с Архиповым зашли в одну избу. Хозяева, старик и старуха, встретили нас, как дорогих гостей. На стене над кроватью висела старенькая балалайка. При виде ее глаза разведчика загорелись.

– Бабуся, можно? — спросил он, указывая на инструмент.

– А чего ж, бери, сынок, — проговорила старушка.

Иван Георгиевич осторожно снял балалайку с колышка, смахнул рукавом пыль, покрывшую инструмент, и провел пальцами по струнам. Они издали дребезжащий звук. Архипов подстроил и заиграл. По комнате поплыли задушевно-печальные звуки «Лучинушки». Немудреная, старая балалайка ожила в мастерских руках игрока.

Старики, пригорюнившись, внимательно слушали.

Когда Ванька закончил играть, в избе повисла тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием прослезившихся старика и старухи.

Архипов долго молчал, а потом, словно выдохнул, прошептал:

– Где вы, мои дорогие?

Таким я его видел впервые. Всегда веселый, жизнерадостный, сейчас он сидел задумчивый, подавленный. «Так вот ты какой!»-подумал я, не решаясь первым заговорить.

– Эх, бывало заиграю «Узника», — сказал задумчиво Ванька, — а папа подтянет… Да что вспоминать! Ничего не знаю ни о стариках, ни о жене, ни о дочурке. Погибну, дочь и не будет знать меня. Ведь ей было чуть побольше года, когда началась война…

«А моей и года не было», — подумал я.

Ванька тряхнул своей шевелюрой, с силой ударил по струнам, и избу заполнили звуки веселой, жизнерадостной «барыни». Впору хоть в пляс пуститься. Даже лица стариков просветлели.

– Возьми себе, — расчувствовалась старуха, когда Архипов кончил играть. — Нам она ни к чему. Сынок баловался. Как ушел на фронт, так никто и не дотронулся до нее.

– Спасибо, мать, не могу. Пусть она ждет своего хозяина.

– Не дождется… Фашисты убили сыночка, — сказала старуха и снова заплакала.

– Тем более не возьму. Она для вас как память о сыне, — ответил разведчик и бережно повесил балалайку на место.

С тяжелым чувством покидали мы осиротевших стариков. Куда ни зайди – везде горе, принесенное войной.

– Отвел душу, — вдруг заговорил Ванька. — Струнный оркестр, которым я руководил в школе, был одним из лучших. Музыка – страсть моя.

Я не сомневался в этом. Ванька Хапка, действительно, был балалаечником-виртуозом. Он и теперь песней и шуткой веселил партизан в минуты отдыха. Иногда он пел никому не известные частушки.

– Да ты, Хапка, не сам ли сочиняешь? — спросил как-то Черемушкин. Ваня на это ничего не ответил, только загадочно улыбнулся, а глаза говорили: «Думайте, как хотите. Может быть, и сам…»

Во время рейда из Брянских лесов Архипов ходил в разведку в составе групп Черемушкина и Гомозова, в числе первых переправился через Днепр, участвовал в боях за Лоев и Лельчицы.

В середине декабря мы прослышали о действиях в Пинских лесах белорусских партизан под командованием Комарова. На связь с ними направили разведчиков во главе с Ванькой Хапкой. Пройдя по тылам врага более двухсот километров, они связались с Комаровым, разведали гарнизоны противника и возвратились, когда мы были уже на Князь-озере.

Ковпак внимательно выслушал подробности доклада Архипова о результатах разведки, поблагодарил его, а когда тот вышел, сказал комиссару:

— Архипов стал зрелым разведчиком. Ему можно доверить выполнение любого задания.

ГЛУШКЕВИЧИ

Глушкевичи – большое село, расположенное в лесу севернее города Олевска. В нескольких километрах западнее его до 1939 года проходила советско-польская граница. Вокруг села в лесах разбросано множество хуторов, насчитывающих от одного-двух домов до нескольких десятков. Хутора большей частью назывались по имени господаря – хозяина дома. Дворы отстояли один от другого на большом расстоянии, поэтому селения растягивались на многие километры. Так, например, Марлинские хутора в несколько десятков дворов вытянулись на полсотни километров. Населенные пункты связаны между собой лесными дорогами и тропами. А некоторые из них стояли среди лесов, окруженных болотами.

В этом лесном районе и остановилось наше соединение на отдых. Штаб с Путивльским отрядом разместился в Глушкевичах.

После разгрома немцев в Лельчицах ближайший гитлеровский гарнизон находился километрах в сорока пяти в Олевске. Да и тот был недостаточно сильным, чтобы предпринять наступление против партизан. Пользуясь этим, отряды переключались на диверсии. Разведчики разыскивали место, где бы можно было устроить посадочную площадку для самолетов. Необходимо было отправить тяжелораненых и получить боеприпасы.

Передышка благоприятно сказалась на состоянии здоровья раненых. В нашей роте поправились и вновь вступили в строй Костя Рыбинский и Володя Лапин. Лучше почувствовал себя и Маркиданов, и лишь Щербаков нуждался в госпитальном лечении.

За время стоянки в Глушкевичах партизаны подружились с гостеприимными жителями, которые окружили теплой заботой раненых, делились с нами последним. Наши командиры и политработники разъясняли населению обстановку на фронтах и в тылу. Призывали к вступлению в партизанские отряды и ведению вооруженной борьбы с врагом.

Особенно большую работу среди населения и молодежи соединения проводили посланцы ЦК ЛКСМ Украины, прибывшие в отряд незадолго до выступления в рейд из Брянского леса. Группу в девять человек возглавлял молодой, жизнерадостный Миша Андросов. Он был назначен помощником комиссара по комсомолу.

В составе группы были такие опытные комсомольские работники, как секретарь Запорожского обкома комсомола Юля Зенухова, секретарь Запорожского горкома комсомола Валя Павлина, секретарь Николаевского обкома комсомола Аня Дивина… Всех их назначили в боевые подразделения.

Веселую, беспокойную Юлю, девушку с волосами цвета спелого льна, заплетенными в косы, и вдумчивую, кареглазую Валю направили в комсомольскую восьмую роту. Аню Дивину, высокую, энергичную, смелую, с мальчишескими замашками дивчину, — во вторую роту. Самого молодого Васю Олейника – в роту минеров, а Бориса Короля назначили политруком шестой роты…