Дочка людоеда, или приключения Недобежкина - Михаил Гуськов

— Да очухайся ты. Совсем очумел! — успокоила его очаровательная гигантша. — Раз ты все понял, то не суетись. Скажи, члены Политбюро Хоннекера сюда решили везти, колорит русский показывать будут, они поймут. Я тебе провожатых дам, чтобы у вашей публики все вопросы отпали.

Тут Александр Владимирович увидел такое, что и по сию пору не понимает, то ли ему это показалось, то ли произошло взаправду.

В горнице, рядом с печкой, у плинтуса была маленькая дырка, которую он для экзотики показывал иностранцам, говоря, что в ней живет домовой. Вот из этой дырки, когда рыжая несколько раз поманила кого-то пальцем, выбежала малюсенькая мышка и на глазах пораженного метрдотеля стала расти, одновременно превращаясь из мыши в человека довольно-таки хищной и неприятной наружности. Рыжая поманила пальцем еще раз, и из дырки в плинтусе на четвереньках выполз домовой и, поднявшись с карачек, так же быстро, как до этого мышь, начал расти, превращаясь в управделами Секретариата ЦК Бульдина Ивана Андреевича. Бульдин и сотрудник девятого управления Рябошляпов подтолкнули Александра Владимировича, и тот, как загипнотизированный, пошел исполнять неприятное поручение медноволосой ведьмы, но Агафья остановила его.

— В десять часов приедет большая компания, человек сорок, а готовить надо на все сто. Вот он меню составит. — Она указала розовым перстом на Бульдина. — А прислуживать твоим разрешаю. Только скажи им, что если гости довольны останутся, много счастья они в жизни увидят, а если нет — пеняй на себя, Алексашка: чахоткой тебя изведу и блохами до костей сгрызу.

Тут раздался такой жуткий смех, что даже у Константина Сергеевича Станиславского побежали бы мурашки по коже.

«Нет, — сказал бы он, — нельзя такую артистку брать во МХАТ, ну, как она скажет со сцены: „За мной! На баррикады!“ Ведь за ней же пойдут. А это уже будет натурализм! Нет, я за реализм, а реализм — смертельный враг натурализма. Мейерхольд, тот, пожалуй бы, ее с руками-ногами оторвал, а я — нет, воздержусь брать ее во МХАТ. Воздержусь!»

После этого разговора Агафья, провожаемая похожим на Константина Константиновича половым, который принес ей ключи от автомобиля, пошла на кухню и там за кухонным столом напилась квасу, откусила кусочек расстегая с вязигой и спросила:

— «Смирновская» есть?

— Есть! — радостно бросился за импортной бутылкой «Константин Константинович».

— Налей шкалик!

Половой поставил рюмку на поднос и налил ее водкой, поднося рыжей обладательнице сверхмодной и дорогой иномарки.

— Налил?

— Точно так-с! — ответил половой.

— А теперь выпей за мое здоровье!

Агафья взяла со стола ключи и пошла из избы на стоянку к своему «феррари». Ей еще надо было заехать в музей-усадьбу «Архангельское», чтобы проследить, как Полоз выполняет ее задание.

Садясь в автомобиль и вставляя ключ в зажигание, Агафья вдруг представила себе маленькую интимную сценку с молодым лысым половым. Эта древняя женщина питала слабость к молодым людям недурной наружности с блестящими черепами, они как бы при молодом теле несли на себе печать старости, что сближало ее с ними.

«Вечерок и ночка могут выйти веселенькие! — подумала она. — Мне кажется, я ему очень понравилась. Ну, еще бы!» — хмыкнула она самодовольно, поймав в зеркальце свой рыжий локон и подмигивающий в тени машины болотного цвета глаз.

Полоз, учуяв приезд своей госпожи, приказал заранее раскрыть ворота, так что «феррари» по-хозяйски вкатил через арку с ажурными коваными воротами во двор для приема карет и остановился перед дворцом возле статуи «Менелай с телом Патрокла».

Полоз приказал раскатать перед Агафьей ковровую дорожку, репетируя перед ней, как будет происходить прием жениха с невестой, то есть Завидчей с Недобежкиным.

Агафья гордо вышла из автомобиля и протянула Полозу руку в белой перчатке для поцелуя.

— Прелесть ты наша, все исполнил в лучшем виде-с. Они третий год реставрируют музей, никак отреставрировать не могут, а я-с за пару часиков, как приказали, летучих мышек вызвал, они лапками-крылышками, язычками все залепили, замазали, позолотили, покрасили.

— Орла, который Прометею печень клевал, вызвали?

— Вызвали, но он стар, ни на что не годится, поседел, перья вылезли. Еле прилетел, весь трясется. Мы его назад отправили. Заместо него племянник его будет. Вот это орел так орел. Когти — что ножи. Клюв — кинжал! Враз вырвет сердце у Недобежкина. Уже сидит над кроватью матушки-герцогини, ждет.

— Молодец! — кивнула прекрасная баба-яга. — Только болтаешь много!

— Виноват-с, порода такая, пресмыкающаяся. Ничего с собой поделать не могу. Зато исполнительный. Красота ты наша!

— Охрана, сторожа?

— Воскресный день — лишних никого не было. Сторожа и охрана все загипнотизированы, натуральные зомби.

— Зомби! — презрительно хмыкнула Агафья. — Начитанный ты у меня. Сам ты зомби.

— Зомби и есть, барышня-хозяюшка, — заюлил Полоз. — А кто же я? Твой зомби.

— Ну, то-то же! — сверкнула очами высокая дама. — Где венчать будем? Чечиров где?

— Я тут, матушка-хозяюшка. Я тут! — как из воздуха возник похожий на попа-расстригу Чечиров. — Осматривал церковь Михаила Архангела. Только лучше венчать в колоннаде. Ночью подсветим, алтарь сварганим, стены житиями размалюем… Что твой Казанский собор будет. Лучше, чем у Казакова. Хозяйка-герцогиня вами довольны будут-с.

Агафья вошла в вестибюль, походила туда-сюда по наборному паркету, остановилась у статуи «Амур и Психея» и очень эротически рассмеялась.

— Любовь! Всюду у них любовь! Людишки!

Полоз и Чечиров, вокруг которых собралось человек десять челяди и приспешников, согласно захрюкали.

— Ага! Всюду любовь. Стыдно смотреть. Особенно по ночам, когда сквозь стены глядишь, то хоть сквозь землю провались. Такие сцены, такие сцены! — Полоз аж покраснел от смущения, изображая, как ему стыдно по ночам смотреть сквозь стены.

— А я сквозь стены не вижу, — с сожалением протянула баба-яга.

— Зато вы по воздуху летаете, и, стоит вам приказать, мы за вас что хочешь разглядим и вам доложим.

— Хватит болтать! Старые греховодники! Чтоб не сметь мне здесь через стены сегодня глядеть! Ишь, чего надумали! Наглецы! Кащеева вызовите, он Краснопресненским Госпожнадзором заведует, из него мажордом хороший получится, или даже камергером его нарядим.

— Ладно, мне пора. Надо еще кое-кого пригласить. Полечу, в Москву слетаю. А вы смотрите у меня. Хозяйка поклялась с меня кожу содрать, если что не так, а я уж вас тогда по косточке растащу да по всей земле раскидаю, чтоб сто лет собирали и собрать не могли.

Полоз и Чечиров от этих слов лицами посерели и ссутулились.

— Не моги сумлеваться, Агафья Ермолаевна, лети себе спокойно! — глухо заверил ее Чечиров. — Все будет в порядке.

Глава 24

ЗАГОВОР ПРОТИВ ПАРЫ НОМЕР ДВАДЦАТЬ ОДИН

Петушков, как только заиграла музыка знойных латиноамериканских танцев, снова как бы очнулся от оцепенения, в которое погружался время от времени, вспоминая утренние приключения, и почувствовал рядом с собой жаркое плечо и колено Гаи Мелитонян.

Теперь уже легкомысленный Петушков номер один и тот был готов обвинить во всех смертных грехах Петушкова номер два, наконец-то он как бы признал его интеллектуальное превосходство над собой и теперь причитал.

— Ну, Серега! Ну, Серега! Боже мой, как я в тебе ошибся! Неужели ты не мог вовремя удержать меня от встречи с этим Недобежкиным? Ведь я же тебе говорил, что это не тот человек. Говорил я тебе или не говорил? Сейчас бы, если бы все было по-хорошему, как бы я был счастлив сидеть с такой милой девушкой, откровенно беседовать, пусть даже и о твоей манной каше.

«Манной кашей» Петушков номер один называл беседы о истории церкви и житиях святых.

Он вдруг застонал, вспомнив разгром тюрьмы так явственно, что Гая удивленно на него обернулась.

— Сереженька, вам не нравятся бальные танцы?

— Очень, очень нравятся. Прекрасное зрелище для юных душ. Но, ах, Гаянэ, если бы вы знали, какие вопросы меня мучат!

Заинтригованная Гаянэ, которой Шелковников шепнул на ухо, что ее кавалер чокнутый на церковных книжках и что на это не нужно обращать внимания, прониклась к Петушкову сочувствием.

— Отвлекитесь от своих серьезных мыслей, Сережа.

Гаянэ взяла под руку адмирал-аскета, и тот затрепетал.

— Серега? Надо брать Гаю и бежать. Недобежкин дал нам десять тысяч за моральный ущерб. Надо бежать, пока не поздно.

— Что ты паникуешь, Сергей! Куда ты затеял бежать? Я знаю твои мысли. Ты хочешь соблазнить Гаянэ. Как ты всегда плоско мыслишь!

Петушков номер один был возмущен такими предположениями.

— Серега, где твое хваленое благоразумие? При чем тут Гаянэ? Тут вопрос жизни или смерти. От мафии еще можно ускользнуть, но от государства не спрячешься. За разгром тюрьмы, за освобождение особо опасного преступника знаешь, что бывает? Чума Зверев! Чума Зверев! Это ж надо придумать такое имя! Утром я хотел только похвастать Недобежкину, что у меня выходит книжка переводов и мне светит вступить в Союз писателей, и так влип.