Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны - Алина Знаменская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я лично о вас спросил. У вас, я вижу, гости?
И это знает! Никакой он не инструктор! Но – кто?!
Сердце стучало так, что она боялась – он услышит. И поймет, что она испугалась.
– Да. Моя золовка с ребенком.
– Зо-оловка, – нараспев повторил он. – А от деверя вашего… давно не было вестей?
Августина села на стул.
– От какого деверя?
Вестей не было ни от одного из братьев Алексея. Даже Эмили почему-то молчала. Но он, ясное дело, спросил не о них.
– От старшего, Владимира, кажется?
– Владимир расстрелян еще в восемнадцатом, – быстро ответила она, лихорадочно соображая: что за этим кроется? Владимир прислал письмо, и его перехватили? Или это как-то связано с отцом Сергием? С Артемом?
– Ах да, я, кажется, перепутал… От Артема Сергеевича, конечно же. Вы ведь служили с ними вместе, не так ли?
– Я не поддерживаю отношения с родственниками мужа. Кроме золовки, – зачем-то сказала она. Она давно не получала писем от Эмили и не знала, что стоит за этим любопытством.
– Вот это правильно. От этих отношений, скажу я вам, одни неприятности. Ну а здесь, что поделать – женская дружба… Вы, кажется, учились вместе? И, насколько мне известно, третья подружка у вас была, Софья Круглова. Из кулаков. В лагере теперь, на лесоповале. Вот, знаете, судьба… Не перестаешь удивляться…
Он стоял и смотрел в окно. Ася повернулась и взглянула ему в затылок. Страх противно сжал горло. Пересиливая себя, презирая за этот страх, она проговорила как можно спокойнее:
– Да, у Сони действительно трагическая судьба. А почему вы об этом заговорили?
– Да так, к слову. В Рыбинске не бывали?
– Нет, не бывала.
– А я был. Красивый городок. Там сейчас гидроузел строят силами заключенных. А ведь младший ваш деверь, Иван, теперь, если я не ошибаюсь, там…
– Иван? В лагере?! – вырвалось у Аси изумленное. От Ивана давным-давно не было никаких известий, но они с Машей надеялись…
– Не знали? Ну, это бывает. Вот кстати разговорились, да? Ах, Иван, Иван… Связался с нехорошей компанией, в заговоре оказался против Советской власти.
– Не может быть!
– Отчего же? Мне-то можете поверить. Я знаю, что говорю. Да… А вы, значит, во флигеле… Нехорошо. Неудобно.
– Почему же? Многие так живут.
– Согласен. Но ведь просто люди не знают путей, как лучше устроить свою жизнь и жизнь близких. А вот лично вы, Августина Тихоновна, учитывая ваши заслуги во время Гражданской войны, могли бы жить несравненно лучше. При этом от вас, при вашем такте и уме, больших усилий и не потребуется. К вам все само собой бы и пришло, Августина Тихоновна.
Он говорил вкрадчиво, неторопливо. Теперь ей становилось жарко.
– Каким образом, позвольте узнать?
Она уже догадалась, кто он. Теперь ее не покидало ощущение, что она держит на ладонях жабу. В детстве няня Мариша утверждала, что от прикосновения к жабе вырастут бородавки.
Августина почти осязаемо почувствовала угрозу, что вот сейчас, сию минуту по всему телу начнут выползать самые отвратительные бородавки.
Она невольно взглянула на руки.
Инспектор подошел к двери, повернул ключ.
Затем уселся прямо перед ней, достал из кармана красную книжечку, развернул. Она увидела фотографию инспектора в военном френче, а прочесть ничего не смогла. Буквы прыгали перед глазами.
– От вас требуется немного. Слушать внимательно, что говорят ваши коллеги, кто какие взгляды высказывает. Они ведь доверяют вам, я заметил… Нам, знаете, небезразлично, кто и как воспитывает молодое поколение граждан СССР.
Августина невольно дотронулась до горла. Она почувствовала удушье. Ей не хватало воздуха.
Инспектор, казалось, не замечал ее состояния. Или он ожидал чего-то подобного? Как ни в чем не бывало он продолжал:
– И все эти сведения вы будете передавать мне не чаще раза в месяц. В условленном месте. Ничего, как видите, сложного.
Она молчала, чувствуя, как перед глазами начинают вертеться крошечные черные пиявки. Пауза затянулась. Он понял ее по-своему.
– Конечно, это не бесплатно. Вознаграждение приличное, ну и квартира в городе. И, само собой, наш разговор для ваших коллег должен остаться в тайне.
Она почувствовала, что приближается то самое состояние, когда она становится холодно-гневной, она даже фразу почувствовала на губах, которую скажет ему.
Никогда прежде – теперь ей так казалось, – ни в Закобякине, в окружении дезертиров-мужиков, ни на Украине, под дулом бандитского обреза, ни в Средней Азии, под тяжелым взглядом басмача, не было ей так гадостно и так… страшно.
Она почувствовала, что по-настоящему задыхается. Приподнялась, взмахнула руками, потянулась к окну, намертво забитому на зиму, и тяжело повалилась на пол.
Это была первая весточка болезни, которая будет напоминать о себе ей потом с упрямым постоянством, даже когда Августина нечаянно вдруг забудет о ней и решит, что излечилась. В этих внезапных удушьях был привет пережитой жизни – раскаленные пески Туркестана, посвист шашек вокруг соломенных крыш на Украине, не вмещающиеся в сердце потери.
Позже, очнувшись в любимской больнице, первым делом спросила о сыне.
– Золовка забрала, – сказал фельдшер Оносов и покачал головой: – Ну и задали вы нам задачку, Августина Тихоновна. Такая молодая, и налицо все признаки астмы. Чем прикажете вас лечить?
Ася лежала и молчала. Она все вспомнила. И страх вернулся. Она должна срочно что-то придумать, что-то такое сказать этому «инспектору», чтобы он оставил ее в покое. Она не может грубо ответить, как собиралась, потому что – сын. Нужно сказать, что после тифа она частично потеряла слух. Да, что она плохо слышит. О, какая глупость… Он не поверит ни одному слову.
Но она должна что-то придумать, чтобы уцелеть и не стать иудой.
У нее перед глазами стояло лицо отца Сергия. Она представила его себе так ярко, что вдруг в душе наступило равновесие. И она успокоилась.
Пришла Маша с детьми. Владик уселся рядом с матерью и смотрел на нее серьезно и немного испуганно.
Августина держала его пухлую ручку в своей и жадно смотрела. Серые отцовские глаза, пухлая губа, короткий русый ежик волос.
– Мама, мы с Сережей скатали снежную бабу во дворе. Когда ты придешь посмотреть?
– Скоро, сынок.
– Инночка, милая, мы совсем уж было отчаялись, я думала – сердце. Но доктор говорит, все не так страшно.
– Маша… а где инспектор?
– Какой инспектор?
– Из детского дома. Ну, вспомни, ты его видела.
– Он, кажется, в Любим уехал, в райком. В тот же день, когда ты заболела. Зачем он тебе?
– Да так…
Она не смогла в этот раз рассказать Маше про Ивана. Потом. Теперь главное – хорошенько подумать. Ей нужно подумать. Если инспектор здесь, в райкоме, то не исключено, что явится навестить ее в больнице. Она должна быть готова.