Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах - Виталий Дымарский

Правое политическое крыло тоже было потрясено – для них пошатнулись сами принципы. Даже те, кто смертельно ненавидел Советский Союз, не знали, как доклад комментировать, они не понимали, как произошло то, сама возможность чего, казалось, даже не существовала.

В Израиле текст доклада был издан примерно одновременно с США. И так получилось, что израильская коммунистическая делегация еще не вернулась с XX съезда КПСС, а брошюры с текстом доклада уже были в руках всех членов коммунистической партии Израиля, социалистических движений, молодежных движений и т. п. Собралось заседание левых активистов, чтобы обсудить этот доклад, и начал обсуждение Вильнер, который был вторым лицом в иерархии компартии Израиля. Он высказал недоумение, что, мол, не понимает, почему товарищи так напряжены. Ничего не произошло. Как всегда, коммунистическая партия Советского Союза необыкновенно щепетильна в вопросах правды. И начал доказывать, насколько КПСС необыкновенна, блестяща и как мудро ведет всех за собой. Тогда впервые рядовые члены компартии Израиля согнали члена Политбюро с трибуны, не дав ему закончить речь. В партии стал назревать раскол.

Но вскоре из Москвы вернулся генеральный секретарь Коммунистической партии Израиля Микунис, и через неделю после того заседания, когда Вильнера согнали с трибуны, вновь собрались примерно те же люди. Атмосфера царила тяжелая – люди были разгневаны и обижены на КПСС как на центр неправды. Микунис не был самым умным человеком в мире, но именно тогда он выступил блестяще. Он встал на то же место, где неделей раньше стоял Вильнер, и начал свое выступление так: «Вы прочли все эту брошюру. Вы потрясены. – И вдруг крикнул так, что почти зазвенели стекла: – Не коммунист тот, кто не потрясен!» И это как-то заново объединило людей, поэтому некоторое время компартия еще удержалась, прежде чем развалиться.

Окончательный раскол в израильской компартии произошел только в 1965 году. Большинство ее членов отошло от советской интерпретации коммунизма, а среди оставшихся лидером самого высокого ранга был как раз Вильнер, он и стал генеральным секретарем.

Похожие процессы происходили во всех коммунистических партиях. Раскол в Англии был даже более четко определен социально – там из компартии ушла почти вся интеллигенция, хотя до этого в академических кругах влияние коммунистов было очень сильно.

Сейчас кажется странным, почему люди уходили из компартии. Вроде бы должно было быть наоборот, КПСС признала ошибки и в какой-то степени очистилась. Партии Англии, Франции, Израиля и прочих стран поддержали этот процесс…

Надо понимать, что Коммунистическая партия для интеллигенции была партией правды, за что ее многие и поддерживали. Разоблачение лжи, о которой все узнали только после выступления Хрущева, стало главной причиной разочарования в коммунистическом движении.

Кроме того, практически во всех компартиях доклад вызвал раскол на сталинистов и антисталинистов, на сторонников хрущевских разоблачений и противников. Причем даже на самом съезде среди иностранных делегаций уже был ропот, когда до Хрущева выступил Микоян с очень аккуратной критикой краткого курса истории ВКП(б). Тогда кто-то из членов чехословацкой компартии поднялся и сказал, что это безобразие и правый ревизионизм.

Положительнее всех к развенчанию Сталина отнеслись в Китае – Мао Цзэдун спокойно воспринял XX съезд и даже поддержал Хрущева в венгерском вопросе. Большую роль здесь сыграло то, что он освободился от давления личности Сталина и почувствовал себя равным советскому лидеру.

Конечно, от личности Сталина зависело очень многое. Он долгое время был «вождем народов», безоговорочным лидером мирового коммунизма, имел большой авторитет после победы СССР в войне. И безусловно, его развенчание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Возможно, даже больший, чем открытие информации о репрессиях и ситуации в СССР в целом. Поэтому очень важен вопрос: любой ли лидер, пришедший к власти вместо Хрущева, занялся бы развенчанием культа личности Сталина?

Скорее всего да, ведь даже Берия был готов приступить к неким реформам. А любые реформы предполагают порицание предшественника и отвержение его курса. И даже те люди в окружении Хрущева, которые считали себя сталинистами и не сильно поддерживали Хрущева с идеей доклада на XX съезде, тем не менее согласились с частичной критикой в адрес Сталина. В какой-то мере это было необходимо всем для того, чтобы «закрыть» предыдущий период. Но с другой стороны, после смерти Сталина к власти мог прийти человек как еще более радикальный, чем Хрущев, так и менее радикальный.

Единственной компартией, которая иначе, чем другие зарубежные коммунистические партии, отреагировала на доклад Хрущева, была итальянская. Ее руководство еще до XX съезда КПСС начало проводить свою собственную политику. Итальянская компартия была основательницей движения, которое называлось «еврокоммунизм». После XX съезда КПСС это движение в Европе очень окрепло, и постепенно крупнейшие компартии Западной Европы перешли в мягкую оппозицию к Москве. И эта оппозиция со временем становилась все жестче, особенно после чехословацких событий 1968 года.

Французская левая интеллигенция, например, в 1956 году не особо покидала партию, у них кризис наступил именно после событий в Чехословакии в 1968 году. Тогда французские коммунисты фактически вынуждены были порвать отношения с Москвой, для того чтобы сохранить поддержку целой плеяды знаменитых личностей (среди которых были Луи Арагон, Эльза Триале, Пикассо и Ив Монтан), сочувствовавших левым. Они отвернулись бы от французской компартии, не осуди та действия СССР.

«А иностранные левые представляли себе истинную жизнь в СССР?»

Конечно, зарубежные коммунисты, даже те из них, кто жил в странах Восточной Европы, не представляли себе, что на самом деле происходит в СССР, как там живут люди. Они видели то, что хотели видеть, и, разумеется, то, что им готовы были показать. Показателен пример с делегацией французских коммунистов. Рабочим, которые у себя дома работали на конвейере, показывали «ВАЗ». И пока они шли вдоль конвейера, тот два или три раза останавливался, потому что плохо работал. Но на вопрос, что происходит, французам объяснили, что конвейер останавливают для того, чтобы рабочие могли отдохнуть. Гостям это очень понравилось – разница с потогонной капиталистической системой была налицо.

У людей, которые искренне верили компартии, выступление Хрущева могло вызвать только две реакции. Первая: сказать «неправда, быть не может» и зубами держаться за свои прошлые взгляды, иначе страшно было признать, что жизнь прошла зря, а идеалы оказались ложными. Так отреагировали многие люди, которые долго состояли в компартии. Вторая реакция была такой: признать, смириться, жить дальше. В таком случае партия либо меняла свое руководство на тех людей, которым можно было доверять, либо поворачивала на более демократичный путь. Компартии того времени не были партиями в западном значении этого слова. Скорее они напоминали дисциплинированную армию. А это значит, что схватка двух внутрипартийных лагерей – тех, кто считал, что нельзя ничего менять, и тех, кто считал, что надо менять обязательно, – была неизбежна.

Конечно, эти два лагеря, так или иначе, существовали всегда. Может быть, не открыто, но подспудно внутри партий всегда была некая оппозиция, о чем ярко свидетельствует факт передачи польскими коммунистами доклада Хрущева на Запад. Несомненно, что и события 1956 года в Венгрии тоже стали косвенным следствием XX съезда. В партии подняли голову те силы, которые были готовы что-то менять.

«А как Запад сопоставил доклад Хрущева, развенчивающий тирана, и советские танки в Будапеште, давившие мирных венгров в этом же памятном году?»

Венгерские события заставили окончательно уйти из компартии тех, кто колебался, и раскололи партии там, где дело шло к расколу. Интеллигенция тоже стала уходить из партий не столько после XX съезда, сколько после венгерских событий. И очень важной на этом этапе была фигура венгерского лидера Имре Надя. Надь был, несомненно, коммунистом. Он был, несомненно, коммунистическим министром. Он был честным человеком: о нем говорили как о главном честном человеке Венгрии. А его расстреляли. Это было больше, чем интеллигенция могла принять.

Реакция правых, которые, собственно говоря, и управляли западными странами, в том числе и Соединенными Штатами, на новую политику СССР была двойственной. С одной стороны, это был страх – Советский Союз стал слишком непредсказуемым. С прежним сталинским режимом они все же не раз имели дело, знали его сильные и слабые стороны. С другой – для большинства политиков появилась возможность ограничить влияние СССР, которое слишком выросло после войны. Победа в мировой войне была огромным козырем, с которым приходилось считаться даже США, несмотря на наличие атомной бомбы. Это был козырь моральный – победа над нацизмом, и практический – доказательство силы советского оружия. Кризис сталинской системы и раскол мирового коммунизма, окрепшего после войны, был западным державам очень на руку[43].