Семя Гидры - Вадим Ларсен

путь своих отцов. Так из поколения в поколение и первые и вторые, в молодости непримиримые максималисты, яростно ненавидящие консерватизм сытых буржуа, на склоне дней на вопрос, что есть истинная свобода, поправив холёными пальцами лацканы своих дорогих пиджаков, ответят одним словом: «Деньги». Фокус в том, что свободы не существует. Её нет ни в ветрах перемен, ни в традиционалистских догмах. Нет ни в прошлом, ни в будущем. А деньги окончательно разрушают даже мечты о ней.

— Может потому, что у вас никогда не было их много? — спросил Иван.

Чакрабати едва заметно улыбнулся.

— У каждого своя правда, посему бессмысленно искать истину в чужих устах.

— И всё же, какой выбор сделали вы в свои тридцать? — спросил Иван.

— Увы, — тихо ответил старик, — я не был ни бунтарем, ни хиппи, чем в 60-е баловались многие мои сверстники. Не вышло из меня и доброго отца семейства. Я к этому не стремился. Да и не прижился бы я в так называемой «базовой системе ценностей». Жизнь отторгла меня как инородный элемент, как лишний пазл из чужой мозаики. Потому пришлось выбирать третий путь: отказаться принять участие в неравной, и априори проигрышной борьбе за место под солнцем ни на той, ни на другой стороне баррикад. — Чакрабати задумчиво поворошил потрескивающие угли, поднял над костром с десяток искр-светлячков и произнёс немного подрагивающим голосом: — Мой выбор одновременно и прост и сложен: обмануть жизнь и, не смотря ни на что, остаться самим собой. Что ни говори, а я стал счастливым и свободным только здесь, в единении с этим нетронутым цивилизацией островом. Вы же молодой человек, пока не встретитесь с собой настоящим, не поймёте меня.

Свет костра упал на лицо старика: брови сведены, три горизонтальные морщины прорезали высокий лоб, светлый взгляд глубоких без привычной смешинки антрацитовых глаз.

— Это вы к чему? — спросил Иван, не совсем понимая, куда клонит Чакрабати.

— Ваш путь к свободе — своего рода паломничество. Дорога к себе и переход от иллюзий к реальности. От пробы пера к пониманию смыслов. Так всегда бывает на пороге возраста Христа.

— Причём тут это? Я думал, вы буддист.

— Так и есть, — невозмутимо ответил Чакрабати. — Но лишь когда Христос взошёл на Голгофу, тогда он и стал Христом. И Христу и принцу Сиддхартхе, обоим пришлось пройти через это. Первый принял смерть на кресте за грехи людские, второй пробудился сам, указав им путь.

— Религия — это костыли для слабых и больных, — отмахнулся Иван. — Мне они ни к чему.

— Верите вы или нет, но в жизни наступает время, когда Всевышний испытывает каждого. Но век за веком люди проваливают его экзамен, предпочитая игры в политику, революцию, демократию и свободу.

Некоторое время царило молчание. Огонь мягко облизывал пурпурно-оранжевые угли. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев. Тихая ночь настраивала на размышления о вечных ценностях.

— Есть в ваших словах что-то… хм… — наконец произнёс Иван.

К счастью профессор не продолжил дискуссию, поскольку ворох мыслей, охвативший Ивана, было бы сложно вместить в понятные фразы. В голове крутился полузабытый афоризм, позаимствованный из какой-то старой книжонки и непонятно зачем задержавшийся в глубинах памяти: «Я сам своя свобода».

Вместо этого Иван сказал следующее:

— Ладно, оставим высшие материи. Так что вы задумали, профессор? Сдаться? Опустить руки? Я не собираюсь вас переубеждать. Но и вы мне не родитель, не гуру и не капитан. Хотите оставаться, ваше право. Но знайте, здесь дела повеселее. Англичанин сошёл с ума, а Питер Крофт в руках безумцев. И это не туземцы, а вполне белые люди самого что ни на есть европейского вида. Образованные, говорящие на нескольких языках и выдающие себя за учёных, но волки в овечьей шкуре. И если вы считаете, что я бегу от чернокожих, знайте, страшнее их именно эти бледнолицые садисты, чьё логово находится внутри того кратера. Кровожадным островитянам до них как до Луны. Не удивлён, что аборигены обходят это место стороной. А теперь я расскажу свою историю, и после поглядим, что вы скажете о свободе.

Глава 24

Слушая Иванов рассказ, профессор Чакрабати то и дело менялся в лице, охал, выкрикивал что-то на санскрите и вообще вёл себя крайне возбуждённо. Он или застывал как мумия с глазами навыкат, или вскакивал «свечкой» и принимался мелко вышагивать взад-вперёд. Описание Виртукона вызвало у него шквал эмоций. Казалось, старик вспрыгнет сию минуту и бросится наверх, на вершину кратера, убедиться самолично, правда ли всё это или враньё.

Путаное повествование Ивана об увиденном в библиотеке — о колбах с выпотрошенными приматами, о папках с орлами, об обезьяноподобных аквахомо и о тайной рейхс-лаборатории — произвели на индуса ярчайшее впечатление. А описание Доктора Зло и его внучки — человекообразного существа-дельфина — и вовсе вогнало старика в ступор.

Как человеку многие годы посвятившему науке, ему требовались доказательства, которых Иван, естественно, предоставить не мог. Более того, Иван говорил беспорядочно, перескакивая с одного на другое, так, что любой на месте профессора, не обладающий аналитическим умом, послал бы такого рассказчика ко всем чертям, списав его бредни на посттравматический шок.

Профессор напротив, внимательно вникал в каждое произнесённое Иваном слово. По нескольку раз переспрашивал, просил вернуться и повторить ту или иную часть рассказа, и было видно, как его пытливый мозг пропускает всё услышанное через сито критического анализа. Как он пытается скрепить части этого сумбурного повествования хотя бы маломальской логикой. Получалось не ахти как, но Чакрабати ни разу не позволил себе ни иронии, ни насмешки, ни сарказма. Причин не доверять Ивану у него не было.

Когда парень закончил, Чакрабати сел напротив, скрестил ноги по-турецки, прикрыл глаза, задрал голову вверхи сделал длинный вдох. Задержал дыхание, да так, что удивил даже Ивана, а в конце, свернув губы трубочкой, медленно-медленно выпустил воздух тонкой струйкой вниз, гортанно пропев звук «Ом-м». Так он проделал трижды, после чего открыл глаза. Его лицо выражало космическое умиротворение.

— Ваш рассказ рушит все мои чаяния, — произнёс он ровным хладнокровным голосом.

Иван не понял, что имелось в виду, да это было и не важно. Главное что старик сказал дальше:

— Уверен, планы у этих ваших пленителей недобрые. То, какими вы их описали и обрисовали их намерения, выглядит значительно опаснее соседства с несмышлёными автохтонами. Нужно что-то делать иначе…

Чакрабати никак не мог подобрать подходящее слово.

— …иначе нам кранты, — пришёл на помощь Иван.

Фраза