Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре бакалейщик Романини потеряет свою торговлю и будет сослан, несмотря на обращение по его делу депутатов-социалистов к председателю Совета Вальдеку Руссо [468], [469].
L’Aurore[470] сможет нанести серьезный удар по правительству, которое перешло границы «реакционизма» и выдвинуло надуманное обвинение против этого храброго торговца, который был виноват разве что тем, что являлся социалистом, префект полиции оставит в силе постановление о высылке. Станет также известно по дипломатическим каналам, что как император Австрии, так и правительство Французской Республики напрямую попросили Марию Софию хранить молчание.
Несколько лет спустя, после приема, устроенного принцем Радолинским в посольстве Германии в честь Марии Софии, граф Торниелли, новый посол Италии в Париже, не скроет своего возмущения перед своим немецким коллегой и графом Ортенбургом, министром Баварии в Париже: «Вы только что чествовали женщину, которая участвовала в сговоре с анархистами!»
В конце тридцатых годов Шарль Малато, журналист газеты L’Aurore, сын коммунаров и убежденный анархист, который всегда отрицал наличие каких-либо связей с королевой, откажется от своих заявлений. За шесть месяцев до смерти, в возрасте восьмидесяти лет, он признается, что часто посещал бульвар Майо. В газете Le Peuple[471] он подробно опишет дом Марии Софии, сад перед домом, большой салон на первом этаже с неаполитанским убранством и бычьими рогами на стене – от злого глаза. Он вспомнит свои обеды с Марией Софией, во время которых за блюдом пасты он и прославленный Малатеста вместе затевали сговоры. Королева, которая была активной сторонницей Дрейфуса[472] и часто обвиняла своих гостей анархистов в «умеренности», однажды сказала ему, что она ни на что не претендует сама. Она считала себя старой и непоправимо обделенной. У нее не было детей, она не признавала за собой никаких прав. Ее единственным стремлением было стать крестной матерью… республики: «Я хочу, чтобы те, кто сверг меня, в свою очередь были изгнаны. Когда в конце осады Гаэты я увидела, как пьемонтцы поднимают свой флаг на башне Орландо, я почувствовала в своем сердце нечто такое, что заставило меня пообещать себе, что я не умру, пока не отомщу. Династия Савойи, которая, когда я приехала в Италию молодой, уверенной в себе, опутала меня своими интригами и ложью, я ей этого не прощу»[473].
И никогда она не скажет своим товарищам-революционерам, что ее поступок, возможно, имел отношение еще и к настоящему дворянину, который когда-то имел безумие обожать ее глупой любовью. К человеку, который пожертвовал всем ради нее.
Единственный способ очистить от горечи свою память об Эммануэле де Лаваисе и сделать ее навсегда драгоценной и священной, несомненно, состоял в том, чтобы предложить своему покойному возлюбленному все, что она должна была ему в качестве мести и компенсации. У нее не было времени показать ему, как сильно она любила его при жизни, – она доказала это ему в смерти, отомстив тем, кто когда-то топтал их и поил оскорблениями. Она хранила в себе рану от печально известных фотографий, которые разоблачили и осквернили их любовь.
Время не властно над мстительностью женщины, потому что память ее служит сердцу, а в нем воспоминания не меркнут.
Эпилог
Мы были Гепардами, Львами; те, кто заменит нас, будут шакалами и гиенами…
И все мы, гепарды, шакалы и овцы, будем продолжать считать себя солью земли.
Джузеппе Томази ди Лампедуза. ГепардПосле нападения в Сараево 28 июня 1914 года на наследника Франца Иосифа[474] эрцгерцога Франца Фердинанда французские власти не решились беспокоить эту семидесятитрехлетнюю гражданку Италии. Во время Первой мировой войны Мария София в основном жила в Швейцарии, у подножия Юры. Она примет сторону двойной монархии своего зятя, но мы увидим, как она будет оказывать помощь гражданским лицам, интернированным в Бельгию, а также неаполитанским заключенным, запертым в Мюнхенской военной школе.
По окончании войны ее состояние пошатнется, поскольку часть имущества Франциска II была инвестирована в австрийские фонды. За несколько месяцев до смерти своего соседа Мориса Барреса она продаст свою виллу в Нейи и в глубоком отчаянии покинет Францию, которую она так любила, не переставая писать своим последователям о горячем желании вернуться в столицу в последний раз.
С 1923 года вдова брата Карла Теодора принимала ее в Мюнхене, в правом крыле[475] бывшего дворца ее отца, где она жила в окружении старых слуг и сицилийского секретаря, служившего ей более двадцати лет[476]. Неподалеку жила Шпатц – герцогиня Трани, последняя живая сестра, поселившаяся в отеле Vier Jahrezeiten на Максимилианштрассе. Каждый октябрь, в день ее рождения, последователи присылали ей посылку из Неаполя с пастой, сыром из Казерты и банками помидоров San Marzano. Ее бывшая столица стала портом для эмиграции и экспорта товаров, предназначенных для Леванта и колоний итальянских эмигрантов в Новом Свете. Это уже не был Неаполь прошлых лет, Неаполь мечтателей и влюбленных, который вдохновлял Vedi Napoli e poi muori («Увидеть Неаполь и умереть»). Дым заводов застилал чистое небо, а корабли и человеческий муравейник, теснившиеся в его доках, набитых грузами, теперь нарушали великолепие прекрасной Парфенопы…
1923 год, дата возвращения Марии Софии на другой берег Рейна, останется в памяти немцев как «бесчеловечный год» с бессильной Веймарской республикой, головокружительной инфляцией и прекращением пассивного сопротивления в оккупированном Руре, что вызовет взрыв негодования в националистических кругах и даст сигнал к реальному отделению Баварии. 9 ноября, около полудня, на высоте Фельдхеррнхалле – на полпути между резиденцией Марии Софии и дворцом Матильды – полиция открыла огонь по первым рядам путчистов, вышедших из пивного зала «Бюргербройкеллер». Пойманный в ловушку оратор из пивной, носивший свастику, через десять лет превратится в фюрера и сделает родовое гнездо Виттельсбахов столицей нацизма[477].
А пока каждый день в пять часов пополудни сестры будут пить чай и читать прессу, комментируя конец славной империи Габсбургов, переход от краснорубашечников Гарибальди к чернорубашечникам Муссолини. Их мир тоже исчез, словно снесенные театральные декорации. Хрупкость королевств, непостоянство фортуны, вечный крах вещей… Все это было не ново для этих старых дам. Когда они думают о своей молодости, то слышат только шепоты затонувшего мира…
В интервью газете Corriere della Sera незадолго до своей смерти в ночь на 19 января 1925 года, в возрасте восьмидесяти трех лет свергнутая королева Королевства Неаполя и Обеих Сицилий, которая всю жизнь искала счастья, вспоминала свое детство в Поссенхофене, своих сестер и свою жизнь такими словами: «Из
