Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах

толкаясь и падая друг на друга, образуя, таким образом, непроходимые баррикады для тех несчастных, которые остались позади[423]. Очень скоро горящая конструкция обрушилась на посетителей и знатных дам-покровительниц. Среди них была и сестра Марии Софии, стоящая за прилавком доминиканских послушниц. Подобно капитану, который последним садится в шлюпку, герцогиня Алансонская пожертвовала собой, чтобы помочь младшим выбраться из огня.

«Сначала наши гости! […] Долг превыше всего!» – воскликнула она.

Час спустя Базар-де-ла-Шарите представлял собой устрашающее зрелище из беспорядочно разбросанных груд скорченных, лежащих вповалку почерневших тел.

Мария София, чьи конюшни находились в пятистах метрах от отеля, поспешила вместе со Шпатц, графиней де Трани, в дом Софии, на Фридланд-авеню, 32[424]. Они прошли сотню шагов по вестибюлю в тисках мрачного опустошения. Многим дамам из аристократии, приехавшим узнать что-либо, они могли только печально и скупо отвечать: «Мы ничего не знаем!»

Наконец, в одиннадцать часов вечера прибыл священник с новостями, которых все с таким нетерпением ждали. Была уверенность, что их сестре удалось спастись; она должна была находиться среди раненых. Но где именно? Полиция этого не знала. Виттельсбахи поспешно уехали на машине, но вернулись через час в отчаянии. На следующий день тело герцогини, хотя и почти полностью обугленное, было опознано ее стоматологом в Промышленной палате[425]. Он знал, что один из ее зубов был золотым и отсутствовал один коренной зуб. Сцены опознания тел журналисты описывали с ужасающей точностью. Указывалось, что обожженные челюсти невозможно было открыть, и судмедэксперты были вынуждены делать широкие надрезы на обожженных щеках для осмотра зубных протезов. Кошмар! Жуткие описания попали в прессу, как и учет голеней, килограммов плоти и обугленных внутренностей[426].

Число жертв было значительным: сто двадцать шесть погибших и более двухсот раненых, в основном женщин. Никогда с тех пор, как стоит мир, за один день из Парижа не отправлялось столько телеграмм, как это было 5 мая, на следующий день после трагедии. В тот день насчитали 98 тысяч личных сообщений и 252 тысячи слов из объявлений в прессе. Весь благотворительный Париж был в трауре. Повсюду в 8-м округе Парижа, на рю де Берри, рю де Бассано, авеню Монтень, рю де Буасси д’Англа, рю де ла Виль-л’Эвек, рю Рояль, на площади Вандом, в предместье Сент-Оноре… везде, везде эта драма внезапно обрушилась на роскошные особняки, которые были обычным прибежищем роскоши и ее радостей. Вокруг отеля «Вильмон» можно было наблюдать, как привозят и увозят тела на усыпанных цветами катафалках, тянулись процессии траурных машин, был слышен скорбный звон колоколов. Местные жители, охваченные ужасом, замерли в оцепенении. На похоронах герцогини Алансонской в церкви Сен-Филипп-дю-Руль всеобщая паранойя достигла своего апогея. Движение было заблокировано. Поскольку внутренняя часть церкви была полностью затянута черными драпировками, были приняты специальные меры против пожара. Пожарные в полном обмундировании стояли от одного конца здания до другого с помпами и шлангами наготове.

В следующем месяце видели, как Мария София больше часа провела в молитве на улице Жан-Гужон[427]. Тем не менее сейчас она должна испытывать облегчение от того, что покинула этот проклятый район.

Она избывала свою горькую участь на бульваре Майо, 126 в Нейи, в особняке покойного герцога Гамильтона, пэра Шотландии, поклонника Харриет Хосмер[428], но прежде всего великого спортсмена из Жокей-клуба, чьи цвета когда-то торжествовали на гоночных трассах ипподромов. Здесь, на окраине города, где царят тишина и спокойствие, она окажется вдали от шумихи, которая намечается в 8-м округе в преддверии Всемирной выставки 1900 года.

Когда леди Дуглас Гамильтон, единственная наследница этого особняка, объявляет ей, что хочет его продать, королева решает построить себе очень скромную виллу на участке № 94 напротив высоких деревьев Ботанического сада[429]. Ей нравится называть этот новый дом своим «Неаполитанским дворцом»[430].

Большую часть времени в ее благоухающем саду ее уединение нарушают только Доре и Туссен Лувертюр – ангорские кошки ее соседа Мориса Барреса[431], которые любят прогуливаться со свойственной им высокомерной грацией в ее цветниках, или приглушенные мелодии Габриэля Форе или Клода Дебюсси, когда денди и прототип барона де Шарлю, Робер де Монтескью[432] дает концерты в прилегающем павильоне. Однако, когда эти два прославленных соседа принимают у себя лучших людей города, случается, что спокойствие этого места нарушается треском выхлопов Panhard или Dion-Bouton[433]. Марсель Пруст, Рейнальдо Хан, Сара Бернар, маркиз де Клермон-Тоннер, принц и принцесса Радолин, а также Ида Рубинштейн, Жан Кокто или Франсуа Мориак – все они пройдут мимо ограды этой королевы печального и нежного очарования. Любопытство, которое она им внушает, неизменно почтительно, тень былого величия окутывает ее повседневность.

Именно по утрам ее легче всего заметить. Завсегдатаи Булонского леса иногда встречают эту благородную и респектабельную даму, увенчанную копной седых волос, с тонкой фигурой и старомодными манерами, гуляющей с борзыми.

Когда героиня Гаэты проходит мимо, столь величественная в своем несчастье, что кажется, будто она все еще сидит на своем троне, вокруг раздается восхищенный шепот. Эта женщина, обремененная горем и неудачами, похоже, нашла утешение в уважении и всеобщем преклонении перед одним из самых достойных несчастий, которые когда-либо были известны.

Она потеряла Эммануэля, любовь всей своей жизни, родителей, мужа, троих детей и четырех братьев и сестер. Сисси, по сути, была убита через шестнадцать месяцев после пожара в Базар-де-ла-Шарите! Она видела, как смута унесла ее королевство и вместе с ним ее состояние, а также несравненное общество старого времени. Все полагают, что она скромно и печально замкнулась в себе. Плохо же они ее знают.

Мария София – женщина-воин, которая никогда не сдается, сильная от природы, подобно «Жану Барту», льву из Ботанического сада – еще одному королю в изгнании! – которого она часто навещает[434]. Спустя сорок лет после падения Гаэты она все еще горит желанием заняться неаполитанским делом, и эту страсть не охладили ни раны, ни возраст. В 1882 году она похоронила Гарибальди, определенно раздраженная дифирамбами Виктора Гюго, который оплакивал «красного дьявола», провозгласив: «Скорбит не Италия и не Франция, а человечество!»

Десять лет спустя ее враг Чальдини скончался в одиночестве в Ливорно. Говорят, что его племянник без его ведома пригласил священника, но тот не выказал ни капли раскаяния, готовясь предстать перед богом; ни одного сожаления о своих преступлениях в Меццоджорно!

Итальянские страдания

После смерти Виктора Эммануила в 1878 году его сын Гумберт I стал верховным правителем Обеих Сицилий[435]. Но в глазах изгнанной королевы гордая Италия, рожденная в результате скандального переворота, скрывает под своей мантией рану, которая постепенно разъедает тело нации: страдания юга! После объединения страны все деньги из бюджета уходят на север.