Похождения красавца-мужчины, или Сага об ОБухаре - Валерий Сенин

– Перестань, я боюсь щекотки!

Я выпускаю ухо изо рта, а Люся расстегивает свой халатик и обнажает ставшие после родов крупными груди и говорит:

– Попробуй молочко, оно должно тебе понравиться.

Я не помню вкуса женского молока, потому что последний раз пил его тридцать пять лет назад из маминой груди, когда мне было два года. Потому я с интересом наклоняюсь, беру в рот крупный сосок и начинаю осторожно сосать. Молоко оказывается сладковатым и, по сравнению с коровьим, кажется разбавленным водой. Через полминуты Люся закрывает глаза, и ее тело сотрясают судороги. Она уже кончила. Ничего себе, деду повезло! Я проверяю между ее ног и обнаруживаю, что ее киска уже расчувствовалась и разошлась на полную катушку, она свободно впустила в себя не один, не два, а все четыре пальца. Классная киска! Вобрала в себя четыре моих пальца на правой руке, и когда я ввел их до упора, начала их пожимать: то сожмет, то отпустит, то сожмет, то отпустит. У меня сложилось впечатление, что она таким образом здоровается со мной. Славная киска! Такие мускулистые пещерки мне еще не встречались. А те, которые попадались мне, как правило, вначале были тугими, и я с трудом входил, а потом они становились обмякшими, мокрыми и широкими, и я их почти не ощущал. А Люсина спортсменка полминуты сжимала и отпускала четыре моих пальца. А потом Лося кончила. А мой «гладиатор» снова встал. До этого он был в расслабленном состоянии, вероятно, когда я сосал молоко из Люсиной груди, то не чувствовал себя мужчиной.

Люся открыла глаза:

– Пойдем на кровать, я хочу обладать твоим членом, он в два раза больше Петенькина, а других у меня не было, я очень хочу на него посмотреть.

Люся встала с моих коленей, заставила встать и меня, расстегнула ширинку на моих джинсах и, опустившись на колени, сняла их с меня вместе с трусами.

Мой возбужденный до предела 'гладиатор" покачивался в двух сантиметрах от ее носа. Лицо Люси вдруг опять покраснело, она поцеловала «гладиатора» в головку и сказала:

– Господи, до чего же он красив, я бы молилась на него. Сашенька, а Сашенька, пойдем на кровать, я очень хочу обладать этим красавцем.

Пока мы шли на кровать, у меня мелькнула мысль, что полтора года назад на этой же кровати дед сделал Люсю женщиной. А сейчас Люся заставила меня лечь на спину на эту же кровать, встала надо мной на колени, направила «гладиатор» в свое лоно и резко до упора села, два раза дернулась и, закрыв глаза, кончила. Когда она кончает – это невозможно не заметить, потому что ее тело секунд двадцать бьется в судорогах. Люся не стонет и не пищит, как Маринка, она молча, с закрытыми глазами трясется всем телом. Потом секунд двадцать отдыхает. И начинает все сначала.

Когда женская пещерка с жадностью вбирает мой член, сжимает его и восторженно пищит, тогда я понимаю, что нырнул в настоящую женщину.

Люся открыла глаза, улыбнулась, почувствовав мой член внутри себя, и начала сжимать и отпускать его, точно так же, как она сжимала мои четыре пальца двадцать минут назад. Ощущение было таким остро-приятным, что я потерял привычный контроль над собой, закрыл глаза… и без сомнения, продлись это чудо на десять-пятнадцать секунд дольше – я бы кончил. Но раньше кончила Люся, расслабила свою могучую киску, закрыла глаза и начала дергаться в судорогах. И так продолжалось минут сорок: Люся кончала, а я не успевал. Но через сорок минут эта могучая амазонка утомилась, слезла с меня и задремала, а я пошел в душ, потому что был мокрым и липким от груди до коленей после Люсиных извержений. А мне Люся даже один раз не позволила кончить. С ней я чувствую себя женщиной, которую эгоистичный партнер недотрахивает. Но ничего, я вечером вернусь к Маринке-Мариночке и снова буду настоящим мужиком.

Когда я вышел из ванной, чистый и одетый, в прихожей уже стоял дед с Левушкой на руках. Оба мне заулыбались, а дед спросил:

– Ну, как там Люся?

– Все в порядке, Люся задремала.

Дед сразу же заговорил шепотом:

– Ну и слава богу, пускай поспит, а я Левушку уже покормил из бутылочки. Александр, деньги на кухне на холодильнике, и спасибо тебе, ты вносишь в нашу семью мир и покой.

Дед притянул мне Левушку и сказал:

– Подержи своего дядю, а я вымою руки.

Я осторожно взял Левушку на руки и неожиданно для себя самого поцеловал eго в лобик. От Левушки пахло Люсиным молоком и какашками. Это от взрослых людей пахнет дерьмом, а от грудных младенцев пахнет какашками, и запах этот очень привлекательный. Левушка беззубо мне улыбался, пуская слюни, и что-то говорил, я не мог понять, что, но, скорее всего, это были хорошие слова.

Из ванной вышел дед, забрал Левушку и унес его в комнату. Лицо у деда было таким счастливым, что я ему позавидовал. Наверное, очень приятно, когда от мужчины у женщины рождается ребенок. Без сомнения, приятно. Иначе бы дед так не светился, несмотря на свои восемьдесят семь. Впрочем, как я уже не раз говорил, внешне я бы не дал ему больше шестидесяти.

Я забираю с холодильника деньги, и, прощаясь со мной, дед говорит:

– Александр, не забудь послезавтра приехать, твоя Марина будет работать.

Я целую деда в щеку и улыбаюсь:

– Не забуду, дед, о твоих просьбах трудно забыть, потому что ты напоминаешь о них в десять раз чаще, чем это нужно.

Дед улыбается мне в ответ:

– Александр, я же вижу, что ты тащишься от Люси не меньше, чем я.

Дед закрывает за мной дверь, а я спускаюсь по лестнице и смеюсь, потому что он впервые использовал слово «тащишься».

Счастье – это сияние мотылька на лезвии опасной бритвы, которую ты держишь в своих руках. В жизни ты взмахиваешь этой бритвой, надеясь отделаться от сверкающего гостя, да не тут-то было: если ты обречен быть счастливым, то, скорее всего, это до смерти. Трудно сказать, стоит ли завидовать такому, как ты, или же необходимо сочувствовать. Счастливых не так-то много, это особая порода людей, это меньшинство, а его недолюбливают. В свои тридцать семь лет я и сам не знаю, счастлив я или нет. В мгновения полета – да, а в мгновения падения – нет. Хотя падение – это тоже полет, но уже по иной траектории.

Человек может достичь очень многого, но для осознания этого одной жизни обычно не хватает.

По дороге домой я забегаю в магазин и накупаю всяких вкусных продуктов. Маринка будет довольна. Я тоже. Недалеко от моего дома мне навстречу попадается Вика, моя бывшая жена, десять лет назад у нас с ней был очень бурный роман со словами о вечной любви, но однажды я напился до «изумления» и устроил Вике Варфоломеевскую ночь (так она обозначила мои действия). Я, конечно же, ничего не помнил из того, что вытворял с Викой, но после той ночи она от меня ушла, через полгода вышла замуж за богатого мужчину и запила, наверное, от радости. И девять лет пила без меры. Я не видел ее девять лет (иногда мы перезванивались) и, скорее всего, прошел бы мимо, если бы Вика меня не тормознула:

– Александр, привет, ты что же не узнаешь старых друзей, а я тебя сразу узнала, ты почти не изменился.

Я остановился и всмотрелся в женщину, которая выглядела на пятьдесят с хвостиком лет, и едва узнал Вику. Но она же на семь лет младше меня! Ни хрена себе, что время вытворяет с людьми! Впрочем, ее время было пропитано алкоголем, который с женщинами расправляется быстрее, чем с мужчинами.

– Привет, Вика, извини, но я тороплюсь домой.

Увидев, что я собираюсь уходить, она вцепилась в мою руку:

– Александр! Но ты же не дашь умереть женщине, которая тебя обожала.

– А что случилось? – спросил я и вдруг заметил, что Вику трясет, словно внутри нее работает вибратор. Глаза ее слезились.

– Александр, если я не выпью двести граммов водки, то умру, ты должен меня понять, потому что ты такой же, как я. Или ты другой и бросил пить?

Конечно же, я ее прекрасно понимал, потому что и сам прежде напивался, но я притормозил, а Вика продолжала и, судя по всему, завязывать не собирается. С такими людьми бессмысленно говорить о вреде пьянства, потому что алкоголь стал смыслом их жизни, он стал их богом. Поэтому я не стал мучить Вику своими советами, дал ей сто рублей, и мы разошлись в разные стороны.

Говорят, собаки жрут дерьмо, чтобы опьянеть. Люди для этого пьют алкоголь. Раньше по утрам, во время похмелья, я хорошо понимал, что алкоголь – дерьмо. Но в течение дня не мог себя удержать и выжирал /выпивал/ порцию-другую дерьма, совершенно не чувствуя себя собакой.

Маринка встретила меня радостными криками. За три часа моего отсутствия она даже не оделась. Не обращая внимания на то, что мои руки заняты сумками с продуктами, она запрыгнула на меня, обхватила руками и ногами и начала целовать, словно мы не виделись неделю. За месяц нашей совместной жизни я привык к таким встречам и знал, что от Маринки отбиться нелегко. Поэтому я опустил сумки на пол и ухватился за Маринкину попку. Минуты три мы целовались, а потом Маринка спросила: