Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры - Олег Хлевнюк

На краю. Сталин и последняя «пятерка»

Уже будучи больным, с лета 1952 года Сталин все чаще позволял себе вспышки раздражительности и гнева и все меньше следовал каким-либо самоограничениям. Публично унижая Молотова и Микояна, произнося откровенные речи против «евреев-националистов» на официальном заседании Президиума ЦК, требуя крови и жестокого искоренения врагов, Сталин пугал своих соратников. Не сдерживая себя и не соблюдая обычной осторожности и скрытности в грязных делах, Сталин в присутствии членов высшего руководства делал накачки министру госбезопасности Игнатьеву. Как вспоминал Хрущев, «разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орет, угрожает, что он его сотрет в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы»[612].

Отношения Сталина с соратниками были такими, что не допускали и намека на малейшую оппозицию воле вождя. Залогом этого был, прежде всего, контроль Сталина над органами госбезопасности. Тем не менее Сталин все больше ощущал тяготы возраста и упадок сил. Все большее количество обязанностей и функций Сталин вынужденно перекладывал на соратников. 10 ноября 1952 года Бюро Президиума ЦК постановило: «председательствование на заседаниях Бюро Президиума и Президиума ЦК КПСС в случае отсутствия тов. Сталина возложить поочередно на тт. Маленкова, Хрущева, Булганина», и поручить этим троим «рассмотрение и решение текущих вопросов»[613]. Таким образом «тройка» получила права оперативного руководства партийным аппаратом, где она вряд ли встречала какую-либо конкуренцию со стороны новых выдвиженцев.

Так, новый отдел ЦК по руководству делом подбора и распределения кадров, созданный после XIX съезда, возглавил Н. М. Пегов, в течение нескольких лет до того работавший с Маленковым[614]. Более того, именно Пегов, Суслов (отвечавший за идеологию) и Маленков (осуществлявший общее руководство аппаратом ЦК) были секретарями, попеременно председательствовавшими на заседаниях Секретариата ЦК[615]. Все это противоречит прежним предположениям о том, что Сталин в последний период своей жизни назначал на руководящие должности в кадровый аппарат малоизвестных людей, не имевших связей с другими лидерами, с целью последующего проведения чистки[616]. Ближайшие соратники Сталина могли опираться на «своих людей», с которыми сработались в предыдущие годы. Сам же Сталин, став жертвой собственной подозрительности, в последние недели жизни снял с должности своего помощника А. Н. Поскребышева, служившего ему верой и правдой в течение двух десятилетий[617].

Если Маленков, Булганин и Хрущев составляли «тройку», руководившую аппаратом ЦК, то Берия преобладал в Совете министров. Согласно решению от 10 ноября 1952 года, в Президиуме и в Бюро Президиума Совмина должны были, поочередно председательствовать Берия, Сабуров и Первухин[618]. Таким образом, Сталин фактически создавал в руководстве правительства тот же порядок, что и в ЦК. Руководящая «тройка» в Бюро Президиума Совмина должна была поддерживать определенный баланс сил и создавать конкуренцию. Однако в отличие от «тройки» в Бюро Президиума ЦК, члены которой представляли собой примерно равнозначные фигуры, ситуация в правительственной «тройке» отличалась неустойчивостью. Берия, будучи самым заслуженным и влиятельным в этой группе, а также обладая огромными амбициями, претендовал на первые роли. Бывший управляющий делами Совета министров М. Т. Помазнев в записках на имя Г. М. Маленкова и Н. С. Хрущева от 2 и 6 июля 1953 года, после ареста Берии, утверждал, что Берия игнорировал своих сопредседателей, самостоятельно определял повестку дня, активно влиял на принятие решений и т. д.[619] Несмотря на очевидное стремление Помазнева выслужиться, его информация, скорее всего, отражала реальное положение дел. В высших эшелонах власти существовала своя иерархия руководителей, основанная на стаже, прошлых заслугах, близости к вождю.

В целом, Маленков, Булганин, Хрущев и Берия составили ту группу лидеров, которые имели монопольный регулярный доступ к Сталину на закате его жизни. Фактически это была последняя руководящая группа, последняя сталинская «пятерка».

Члены «пятерки», хотя открыто не демонстрировали неповиновение Сталину, несомненно, имели свои личные скрытые стремления, а также общие интересы, диктуемые необходимостью политического и физического выживания при деградирующем вожде. С начала лета 1952 года, по словам помощника Маленкова Н. Д. Суханова, в Центральном комитете появилось ощущение, что Сталин уже не тот, и чувство растущего скептицизма по отношению к некоторым из его заявлений[620]. Н. А. Булганин, обращаясь к участникам пленума ЦК в июне 1953 года, утверждал: «[…] Еще при жизни товарища Сталина мы, члены Президиума ЦК, между собой, нечего греха таить, скажу прямо, говорили, что дело врачей — это липа […] Верно товарищи? […] Голоса из Президиума: Правильно»[621].

Хотя не исключено, что Булганин и поддержавшие его другие члены руководства на самом деле были менее откровенны при жизни Сталина, чем хотели представить после его смерти, очевидно, что их не могли не беспокоить многие действия вождя. Дело врачей, которое объективно подводило к сталинским соратникам и их семьям, лечившихся у «вредителей», немотивированные атаки против Молотова и Микояна не могли не пугать сталинское окружение. Каждый неизбежно задавался вопросом: кто следующий? Рассуждая двадцать лет спустя о роли коллег в своей опале 1952 года, Молотов обосновано считал их непричастными к делу. «Я считаю, Берия тут меньше других мне вредил. Я думаю, меньше. Едва ли и Маленков […] Берия? Я думаю, что он меня даже защищал в этом деле. А потом, когда увидел, что даже Молотова отстранили, теперь берегись, Берия! Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас расшибет в минуту!»[622]. Не удивительно, что попытки Сталина отстранить Молотова и Микояна от власти, в конечном счете, не оказали серьезного влияния на отношения к ним старых коллег по Политбюро, оставшихся в руководящей группе. Равным образом Маленков, Берия, Булганин и Хрущев не собирались делить влияние и власть с новыми сталинскими выдвиженцами, включенными в расширенный Президиум ЦК КПСС. Не дожидаясь смерти Сталина, а лишь убедившись, что он уже не сможет подняться, сталинские соратники моментально нарушили последнюю волю вождя, разрушив созданное им здание власти.

Вечером 28 февраля 1953 года Сталин пригласил «четверку», Маленкова, Берию, Булганина и Хрущева на свою дачу, где они и оставались до утра[623]. На следующий день, 1 марта, вождь в обычный час не вызвал обслугу. Охранники беспокоились, но боялись идти к Сталину, опасаясь его гнева. Только ближе к ночи охрана решилась побеспокоить Сталина. Благо нашелся предлог — привезли почту. Сталина нашли лежащим на полу в беспомощном состоянии. Охранники перенесли его на диван, а сами бросились звонить непосредственному начальству — министру госбезопасности Игнатьеву. Тот переадресовал их к высшим руководителям. Маленков, которого разыскали первым, обзвонил Берию, Хрущева и Булганина. Четверка решила собраться на даче Сталина, чтобы оценить ситуацию. В общем, все происходившее было вполне логичным. Речь шла о деле государственной важности, а поэтому Игнатьев не собирался брать ответственность на себя. Логичными были и действия Маленкова. Не обладая информацией о реальном состоянии Сталина, он также не хотел в одиночку отвечать за несанкционированный приезд. Маленков собрал ту группу руководителей, которую Сталин чаще всего приглашал к себе и которые менее суток назад были у него в последний раз.

Прибыв ночью на дачу, четверка вела себя крайне осторожно, опасаясь вызвать недовольство Сталина в случае, если его недомогание окажется незначительным. Вначале они решили не ходить к Сталину, а расспросить охрану, находившуюся в отдельном помещении. Рассказ охранников еще более укрепил соратников Сталина в намерении действовать осторожно. Ситуация и на самом деле была деликатной. Сталин находился в крайне неприятном положении. Быть свидетелем этой, возможно, временной слабости Сталина не хотелось никому. Хорошо зная Сталина, его соратники понимали, что он вряд ли сохранит доброе расположение к тому, кто наблюдал его в унизительной беспомощности. В общем, как писал Хрущев, узнав от охраны, что Сталин, перенесенный на диван, «как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам»[624]. Объяснения Хрущева выглядят убедительно. Сторонники версии заговора против Сталина трактуют этот эпизод, как минимум, как свидетельство намеренного неоказания помощи. Наличие такого мотива, конечно, нельзя исключить полностью. Однако рассмотрим ситуацию непредвзято. Прибыв на дачу, сталинские соратники могли узнать лишь то, что видели своими глазами. Охранники говорили о каком-то приступе, но теперь Сталин вполне мирно спал. Почему в такой ситуации нужно было вызывать врачей к Сталину? Не забудем, что в последний период своей жизни Сталин вообще не доверял медицине и не допускал к себе врачей. Напомним, что собственных врачей Сталин объявил «убийцами». Кто рискнул бы без исключительно веских оснований призвать к Сталину врачей, «убийц» в сталинском понимании?