Каменный город - Рауф Зарифович Галимов

с Гармашевым: худо-бедно — полтора куска... А нет, так я и в другое место могу пойти. Наше вам с кисточкой!..

Становясь подчеркнуто спокойным от холодного бешенства, Бурцев снял трубку внутреннего телефона и попросил соединить с бухгалтерией.

— Зиновий Аристархович, — произнес он в трубку. — Сейчас к вам придет токарь Алферов... Немедленно произведите с ним расчет!

Затем он попросил к телефону начальника охраны.

— Прикажите дежурному в проходной, чтобы отобрал пропуск у Алферова, — сказал он, не глядя на токаря, который недоверчиво следил за ним. — И пусть даст по шее, если он снова появится у ворот!.. Что? Нельзя по шее?.. Ладно, но пусть не впускает...

Положив трубку на место, он обернулся.

— Незаменимых людей нет! Это Ленин сказал, понятно? — подался он вперед и, не сдержавшись, стукнул кулаком по столу. — И катись! Чтоб духом твоим не пахло!..

На его крик вбежала Эстезия Петровна. Едва не столкнув ее, Алферов с потерянным лицом выскочил из кабинета. Она изумленно оглянулась, увидела, что Бурцев потирает кулак, и расхохоталась.

— За что ты его? — спросила она.

— Шкурник, шут его возьми! — продолжая кипеть, ответил Бурцев. — Классический образец, любого выведет из себя... Кстати, проследи, пожалуйста, за оформлением его документов. Никаких «по собственному желанию». Уволен!.. За уклонение от занаряженных работ...

Посерьезнев, она молча кивнула.

— Без него тут не хватало... — проворчал Бурцев. — Беспокоит меня Таланов. Болен или отлеживается?.. Надо ехать...

Эстезия Петровна подошла вплотную и, оправив ему рубашку, вскинула лицо.

— Только не кипятись. Все равно ты ни в чем его не убедишь... Я знаю... — сказала она, озабоченно хмуря брови.

— Посмотрим... — ответил Бурцев, и глаза его затуманились. — Может, и говорить не придется, если болен... А понять друг друга надо бы наконец...

...У ворот с открытой калиткой стояла служебная машина Таланова. Шофер ходил вокруг нее, обтирая пыль.

— Что, Вася, хозяйку привез? — крикнул, высунувшись, Миша и подрулил свою машину к обочине дороги.

— Ага!.. — отозвался тот и подошел.

— А сам дома? Как к нему пройти? — спросил Бурцев.

— Во-он, прямо, верандочка ихняя... — пригнулся шофер и указал в открытую калитку.

Бурцев захлопнул горячую от солнца дверцу машины. Войдя во двор со множеством коммунальных квартир, он пошел по дорожке из промытых желтых кирпичей, вдоль которой тянулись незамысловатые цветники.

На веранде стоял стол для пинг-понга. Вокруг него попрыгивали, взмахивая ракетками, двое юношей.

— Здесь живет товарищ Таланов? — спросил Бурцев, глядя на них.

— Здесь... — на мгновенье обернулся один из юнцов. Несуразно длинный, худой, с фиолетовым фурункулом на щеке, он подтянул спортивные бриджи и просунулся в окно, выходившее на веранду: — Папка, к тебе...

В небольшой комнате, очевидно служившей Таланову кабинетом, стоял полумрак. Неуловимо пахло книжной прелью, как в большинстве подобных комнат, где книги издавна пылятся в старинных шкафах. Подложив за спину подушки, Таланов полулежал на кожаном диване. На коленях у него был раскрыт старый комплект «Русской мысли». И сам он, обросший щетиной, с неопрятно всклокоченными серыми волосами, выглядел как-то старчески-брюзгливо.

Разговор не клеился.

— Лямблиоз... отвратная вещь... — поморщился Таланов на вопрос о здоровье. — Будет уроком — не манкировать врачами. Предупреждали ведь, что следует повторить курс лечения через три месяца...

Он положил руку на печень и покосился на коробочки с акрихином, возвышавшиеся в углу резного письменного стола.

Испытывая странное неудобство, Бурцев сидел, облокотившись о расставленные колени, и прислушивался к звукам незнакомого дома. На террасе сухо постукивал о стол гуттаперчевый мяч. Близко за стеной слышался раздражительный женский голос. «Хозяйка, должно быть», — подумал Бурцев. Каждое слово женщина произносила, словно бы зло ущипывая его.

— Бр-рысь! Кому сказано!.. — кричала она. — Я т‑тебе, мер‑р-завка!..

«Мяу-мяк!..» — вскрикнула кошка, тяжело шлепнувшись в коридоре.

— Ну, а теперь лучше? — спросил Бурцев, лишь бы прервать молчание. Ему уже хотелось скорее уйти отсюда. Он ничего не знал о жизни в этом доме, но ему казалось, что нет в ней ни согласия, ни уюта, ни теплоты.

— Скоро выйду, не беспокойтесь... — усмехнулся Таланов.

— Вот и отлично!.. — выпрямился Бурцев. — Выздоравливайте... Горячие дни настают на заводе...

Видя, что Таланов закурил, Бурцев с облегченьем вынул из кармана пачку «Астры».

— Хочу поручить вам одно интересное дело... — помуслив кончик сигареты, он взглянул на Таланова. — Возьмите на себя объединение конструкторского и технологического отделов...

Таланов смотрел в сторону. Отломив краешек спичечной коробки, он ковырял в зубах и посасывал сквозь них воздух.

— Воспитание доверием? — покосился он наконец и, отбросив щепку, вздохнул. — Я же читаю те же газеты, что и вы... К чему эти цирлих-манирлих?..

Бурцев прикурил сигарету и непонимающе, выжидательно взглянул на него исподлобья.

— Послушайте, Дмитрий Сергеевич... Давайте говорить откровенно... — продолжал Таланов, глядя перед собой. — С первого дня присматриваюсь к вам и не перестаю удивляться... Вы же серьезный человек, не чета тому молокососу, младшему Сагатову, способному гоняться за фата морганой... Так чего же вы хотите, чего добиваетесь?.. Показать себя?.. Но неужели вы не понимаете, какое беспокойство вносите в нашу и без того нервозную жизнь? К чему все ваши реформы? Нельзя жить в квартире, в которой без конца передвигают мебель...

— Показывать себя я не собираюсь... — поднялся Бурцев и, сделав шаг в сторону, обернулся: — Но мебель, как вы назвали, считаю нужным передвинуть. Неудобную мебель...

— От перестановки мест слагаемых сумма не меняется, — вяло махнул рукой Таланов. — Реально одно — сколько рабочий наработает, столько и дадим продукции. А работать он будет, если платить. Есть у них поговорка: «Каков платеж, таков и работеж». Вот вам и вся философия. Что уж тут накручивать политграмоту...

Не дав прервать себя, Таланов приподнялся и сел, опустив с дивана ноги в несвежих носках.

— Возьмите нас с вами... Возьмите меня... — слегка подпрыгнул он, опираясь на руки. — И я волновался в свое время, и я суетился, пытался порох изобрести... И что же?.. Заработал болезнь... устал, как собака... Так имею я теперь право хотя бы на