Каменный город - Рауф Зарифович Галимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проходя с полным блюдом вишен, в ишкам заглянула Хайри.
— Хай, где вы пропали? — сказала она. — Идите к чаю.
— Э-э, Димка, с тобой шавли не сваришь... — поднялся на ноги Муслим и отряхнул брюки. — Удивляюсь тебе, честное слово! Ничего не говоришь... У тебя другая есть, э?..
Бурцев встал и, положив руки на плечи друга, вздохнул.
— Нет у меня никого, понимаешь? — сказал он. — Посидим, после расскажу... Ну, а тут... очень прошу тебя... ни слова, ни намека! Обещаешь?
— Ладно, э... — с сожалением произнес Муслим и, подхватив поднос с виноградом, кивнул: — Пойдем!..
...Вечерело. Отяжелевшее солнце опускалось на кроны дальних деревьев. Казалось, они вспыхивали на короткий срок и медленно обугливались.
Пресно пахла вода, растекаясь солнечными полосками меж грядок, полив которых затеял Муслим. Рядом с ним, орудуя непривычным кетменем, шлепал босыми ногами по взблескивающим ручейкам Бурцев. Останавливаясь, подправляя грядки, где указывал Муслим, он рассказывал о себе. Говорил как о чем-то далеком, может быть происшедшем даже не с ним. Наконец он упер кетмень в землю и облокотился о рукоять.
— Скажи... когда ты женился на Хайри... ты любил ее?.. Знал, что любишь? — спросил он.
— Я?.. — Муслим сдвинул на сторону тюбетейку и смущенно улыбнулся. — Зарезать одного мерзавца хотел, э...
— Вот-вот... — оживнул Бурцев. — И нечего смущаться. Теперь я понимаю тебя. А прежде, может быть, и посмеялся бы... В этом вся и суть...
— Теперь?.. Что ты говоришь, э?.. — Муслим обхватил его и стал тормошить, разбрызгивая ногами воду. — Я верно тебя понял?.. Ай, Димка!..
Из-под сводов виноградника вышла Эстезия Петровна.
— Что это вы там возитесь? — крикнула она, заслонив от солнца глаза. — Умываться пора. Перемазались-то как!..
Бурцев оглянулся, и ему вспомнилась первая встреча с ней. Снова она стояла в лучах заходящего солнца, слегка расставив крепкие голые ноги, и снова пламенел ее красный халатик, перетянутый теперь белым пояском.
Бурцев стиснул Муслиму ребра: «Ш-ш-ш, молчи!..» — и, высоко поднимая ноги, пошел по грядкам к ней.
— Молчу, э... — посмеивался Муслим, продвигаясь за ним.
Хайри хлопотала у очага, выгребая из него самые горячие угли. Черный казан с пловом был уже прикрыт деревянным кругом и укутан мешковиной. Плов медленно тушился. Сидя на корточках, Ильяс нарезал в глубокую тарелку помидоры. Рофаат выносила из дому ватные одеяла и раскладывала их на суфе вокруг столика на коротких — в локоть — ножках. Царила сдержанная предобеденная суета.
Эстезия Петровна погрузила в арык чугунную абдасту, похожую на пузатый кофейник, и, набрав воды, разогнулась.
— Идите сюда, грязнули, — сказала она. — Я солью...
Муслим подтолкнул к ней Бурцева и принялся умываться сам из арыка.
Вытираясь полотенцем, он придвинулся к Бурцеву.
— Так у нас жена сливает мужу, — сказал он громко и, увернувшись от шлепка Бурцева, поспешил на зов жены.
— Хай, Муслимджан-ака, идите накладывать!.. — кричала она.
Ильяс последовал за отцом.
— Плов — дело мужское, — сверкнул он зубами.
Уложенный плотной смуглой пирамидой, увенчанный кусками сочно прожаренной баранины, плов дымился ароматным паром на большом фаянсовом блюде.
— Возлежим, значит, как древние эллины? — сказал Бурцев, опускаясь у столика. Место ему досталось между Хайри и Рофаат.
— А что думаешь, э... — откликнулся Муслим. — Может, Искандар-Зулькарнайн, Александр Македонский занес такой обычай...
— Вы скажете, папа!.. — дернула бровями Рофаат. — Будто у нас своей культуры не было...
— Среди ученых молчи, э, Димка!.. — рассмеялся Муслим и провел по рукам, словно засучивая рукава. — Ну-ка, берите...
Ильяс разлил в пиалы охлажденное в арыке зеленовато-золотистое вино.
— Вай, я не буду пить, — стала отнекиваться Хайри.
— Оно не крепкое, сухое. Из такого же винограда, как наш, — сказал, придвигая к ней пиалу, Муслим. — Немного выпьешь — ничего не будет...
— Давайте же тост! — воскликнула Эстезия Петровна.
— Давай, Муслим! — поддержал ее Бурцев.
Муслим разгладил усы и, подняв пиалу, произнес:
— У нас говорят: «Шер изидан кайтмас, эр сузидан кайтмас» — «Лев не возвращается по следу, муж не отрекается от слова». Пусть и у нас так будет... Вперед смотреть, и что сказано — делать... Не оглядываться назад, вперед идти, как настоящие мужчины!..
— А как же женщины? — смешливо приподняла брови Эстезия Петровна.
— Что лев, что львица — все равно! Не возвращаться по следу — и точка, так? — махнул рукой Ильяс и поднял пиалу.
Чокаясь с Бурцевым, Эстезия Петровна взглянула ему в глаза и опустила ресницы, словно прибавила что-то свое к тосту.
— Оно же кислое!.. — удивилась Хайри, пригубив.
— Пейте, пейте, мама... Нельзя ломать тост... — приступил к ней Ильяс. — За нас пьете, так?
— Вай, благо вам всем!.. Выпью, чтоб не говорили — Хайри все дело испортила... — ответила она, вызвав смех, и принялась угощать: — Ну, берите, берите...
Эстезия Петровна отложила ложку и озорно оглянулась.
— Вы — как хотите, боритесь с пережитками, а я буду есть руками, — сказала она. — Так вкуснее...
Загребя четырьмя пальцами горстку риса, она припечатала ее большим пальцем и, не проронив ни крупинки, отправила в рот.
Попробовал проделать то же самое и Бурцев, но обжег пальцы, просыпал рис на колени, и это происшествие совершенно рассеяло некоторую натянутость, которая держится, когда гости только что сели за стол. Все уже с аппетитом ели, и Ильяс начал подливать вино.
— Совсем узбеком становишься, э, Димка! — шутил Муслим. — Не уехать тебе из Ташкента...
— Кто ташкентской воды попил — тот и уехав, вернется, — заметила Хайри.
— Правильно! — воскликнул Ильяс. — И я хочу сказать тост...
— Опять со львами? — засмеялся Бурцев. — Учтите, товарищи львы, нам еще накрутят хвосты, не миновать этого.
— Нет, я пью за то, чтобы и вы, Эстезия Петровна, и вы, Дмитрий Сергеевич, нашли здесь свое счастье... и всегда были с нами,
