Прорвать блокаду! Адские высоты - Алексей Ивакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гроб необыкновенно легкий. Еще вчера, на раскладке костей, казалось, что они очень тяжелые. А сейчас — как перышко.
Терпеливо ждем очереди.
Рядом рядовой-паибатовец. За спиной двое поисковиков — я их не знаю. За нашим гробом — Еж и Дембель. Где-то еще дальше — Змей, Тимофеич, Антон, Юди, ДядьВова с Буденным, Степка с Васькой, Заяц, Петрович…
Вот и наше отделение начинает спускаться. Шагаем берцами по спуску — вчера здесь мы поднимали семерых. Сегодня они лягут в паре метров от предыдущей постели.
На дне — жижа. Вода набежала за ночь, и даже еловый лапник покрылся водой. Ставим гробы один на другой. Штабелем. Я трижды перекрестился и поклонился. Как на икону. Надо бы встать на колени и поцеловать гроб. Как святые мощи. Но, почему-то не решаюсь.
В могиле Сашка помогает укладывать гробы, сдвинув, как обычно, фуражку на затылок.
— Саш, помочь с укладкой? — шепчу я, проходя.
— Справимся, — так же шепотом отвечает он.
Парни на выходе терпеливо ждут.
Я выбираюсь. Потом иду вокруг могилы, вслед за паибатовцем. Мы бросаем по горсти земли на длинный, двухэтажный ряд гробов. Я иду и шепчу:
— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!
Меня не слышно. Над нами — над могилой, над гробами — витает мелодия. И только отойдя от костей своих дедов я вдруг начинаю узнавать ее.
Штраус. Который Иоганн. Который 'Младший'. Который — 'Сказки Венского леса'.
— Парам-парам-парам — пам-пам!
Сквозь Штрауса — певчие:
— Веечная паааамять!
— Парам-парам-парам — пам-пам!
— Веечная паааамять!
Прохожу мимо очереди с гробами.
Идем к столикам, где разливают наркомовские. И чашку гречки еще дают с бутербродом из хлеба и ветчины.
Я прохожу мимо столика. На столике — ноутбук. К нему прицеплены колонки через усилитель. За компом сидит 'ди-джей'. Раскладывает пасьянс. Рядом с буком коробка от диска — 'Сто золотых хитов классической музыки'. Жду Вагнера и Мендельсона.
Но все еще Штраус:
— Парапара-пам-пам-пам! Парапара-пам-пам-пам! Пам-парарам! Пам-парарам!
За спиной:
— Веечная паааамять…
И стук гробов в могиле.
Хочется ударить по ноутбуку кулаком, палкой, лопатой — да чем угодно.
Но я этого не делаю. Я — трушу. Я ухожу к столикам. Бросьте в меня камень. Обезболивающая жидкость протекает водой. Еще раз подхожу. Еще раз.
А это уже 'Маленькая ночная серенада' Моцарта? Тоже ничего.
Все-таки — я трус. Поэтому, делаю вид, что все так и надо. Подходят тамбовские офицеры. Мы договариваемся на встречу вечером у них в лагере.
Аве, Мария… Грация плена… Мария, грация плена…
Наконец, гробы уложены. Комья земли скинуты. Экскаватор, заглушая 'Аве Марию', а потом 'Зеленые рукава', рычит ковшами, укладывая могилу аккуратным прямоугольником.
Через несколько минут, под звуки шотландской народной музыки — в исполнении Лондонского симфонического оркестра — могила почти готова.
Почти…
Остается малое.
Поисковики в своих поношенных камуфляжах плотным кольцом окружают могильный холм. Плечом к плечу. Без команды встаем на колени. Чиновничья музыка, наконец-то, выключается. За спиной клацают затворы 'калашей'.
Запеваем, после трех выстрелов холостыми…
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
Тихо поем…
Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает.
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
Две сигареты бросаю на могилу. Закуренную — втыкаю в могильный холм.
Солдатская свеча медленно тлеет над свежей землей…
По кругу идут поминальные фляжки. А на следующем куплете кто-то замолкает. Кто-то отворачивается. Кто помнит о том, что из песни слов выкидывать нельзя и продолжает:
Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,
Всех, кто не сдался живьем,
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем!
— Слава России! — вдруг орет кто-то. Меня словно выдергивают из войны.
— Слава России! Потому что — мы — русские!
Пьяный до потери сознания какой-то поисковый козел начинает орать непотребщину про 'жидов и масонов'.
Майдан Кусаинов, командир алматинского отряда — тот самый, кто поставил 'Журавлей' на повороте — мягко пытается остановить ужравшегося в хлам придурка:
— Слава и Казахстану тоже… Мы же тоже…
Козел его не слышит, выкрикивая бессвязное:
— Россия! Слава! Смерть всем, кто против!
Я дергаюсь, но чья-то рука останавливает меня.
Ритка держит. И правильно. Убивать на могиле — неправильно. А не убить я сейчас не могу.
И я ей подчиняюсь. И зажмуриваюсь, что было сил. И, вдруг, резко понимаю — зачем нам на Вахте девоньки. Спасать нас и таких вот придурков.
Кто-то пытается перекринуть урода:
— Слава СССР!
Но всех перебивает тихим голосом мудрый Майдан:
— Здесь птицы не поют… Деревья не растут…
Идиота уже не слышно за мощным ревом поисковиков:
— А значит нам нужна одна Победа!
Одна на всех…
Я не выдерживаю и отхожу в сторону.
Сволочи мы все…
Урод — потому как он урод.
И я — потому как просто трус.
Душу выворачивает наизнанку.
И я ухожу подальше от всех. Падаю на траву и курю, курю, глядя в облака. И слезы по щекам. Потом мы набьемся в два 'Урала' паибатовцев. Потом мы будем ехать и орать песни, выплескивая бесконечную, тянущую боль. Потом мы пойдем в лагерь тамбовчан. Потом мы забудемся в наркозе хохм и шуток. Это все будет потом. Вечером. А утром мы снова пойдем искать.
А пока мы здесь и сейчас. Провожаем наших ангелов-хранителей, спасающих нас до сих пор. От самих себя…
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ. КРАЙНИЙ
Всю ночь мне снятся какие-то идиотские сны. То Ритка вытаскивает обожжённых японцев из блиндажа, то Еж гоняется по полю за 'Тигром' и яростно матерится, то Дембель упорно пытается залезть на березу, доказывая, что оттуда он до самого Берлина из снайперки достанет. А потом вдруг пламя вокруг. Одно пламя и больше ничего. И из этого пламени выходит немец с автоматом наперевес. А я падаю на землю и смотрю на него. Немец наводит на меня свой автомат, я гляжу в дуло, гипнотизирующее меня как змея. Вдруг немец нагибается, дергает меня за ногу и говорит женским голосом:
— Вот так живут наши поисковики — герои сегодняшнего дня…
Я аж подскакиваю, от чего немедленно ударяюсь башкой о жердины потолка. Прямо в лицо бьет свет.
— Пару слов для наших телезрителей! — из света возникает рука, держащая чего-то длинное, с круглой черной штукой на конце.
Пару слов я сказать не могу. Я только одно могу сказать. Его и говорю:
— Бл…
После паузы гаснет свет. И я вижу странную пару, неведомым образом оказавшуюся в нашей землянке. Девчоночка в приспущенных джинсах и ярко-красной курточке держит микрофон на перевес. Пацанчик в кожанке с большущей видеокамерой на плече.
— Какого ху… дого! — орет проснувшийся Еж. К Ежу с утра вообще лучше не подходить. Пока он не покурит и не выпьет кофе с ромом. Или с коньяком. Или с водкой. Или со спиртом. Кажется, им мы вчера догонялись? Мы начинаем сонно выбираться из спальников. Девчоночка, тем временем, задает вопрос:
— А вы тут живете, да?
Нет, блин… Мы тут дискотеки устраиваем.
— Это кто? — спрашивает Ежа Дембель, зевая во всю пасть. Глаза у него красные, морда мятая — идеальный типаж для фильма ужасов. Как, впрочем, и мы все.
— Баба какая-то, — мрачно отвечает Еж.
— Баба? Где? — моментально оживляется Буденный.
— Да вон стоит… — хриплым голосом говорю я. — Кто бабу вызывал?
— Я о ней думал ночью, — включается Юди точно таким же голосом. — Прямо материализация желаний.
Девчонка вертит головой, пытаясь вникнуть в утренний разговор только что проснувшихся мужиков — разговор бессмысленный и беспощадный, как похмелье.
— А мне что не надумал? — спрашивает Змей, сев в спальнике.
— Я тебе мужика с херней на плече надумал…
— Урод ты, Юдинцев! — расстраивается Змей и обратно падает на лежанку…
Изумление девчонки доходит до предела. Она хлопает глазами и не знает — что сказать. А даже если бы и было бы что сказать — она не успела бы. Вятский язык отличается высокой скоростью речи. А когда разговаривают несколько мужиков, озабоченных переполнением мочевых пузырей… Да и просто озабоченных…
— Одной мало… — вздыхает кто-то. В это время откидывается дверной полог — на него пустили плащ-палатку.