Большая нефть - Елена Толстая

Михеев наконец улучил момент, когда Маша отошла от Веры, и подобрался к девушке.

— Здравствуйте, Верочка, — проговорил он вкрадчиво. — Я тут в библиотеку заходил, а вас не было…

— Ну я же не привязанная там сидеть безвылазно в вашем ожидании, — ответила Вера, сразу замкнувшись. Улыбка, которая только что порхала по ее губам, исчезла. — Зайдите в другой раз, может, повезет больше.

— Да мне ведь уже повезло, раз я вас тут вижу, — неловко проговорил Михеев.

Он сам не понимал, откуда эта неловкость. Вера нравилась ему. Он готов был, в общем, жениться на ней. Скандал с Казанцом остался в прошлом. Михеев даже рад был, что так случилось. Теперь и Вера будет более сговорчивой. А будущее светило партийной организации, коим Михеев себя мнил, — неплохая партия для такой девушки.

Вера сказала:

— Вам разве не надо работать? Мы хотим большую часть теплицы уже сегодня закончить. Когда привезут грунт, останется только высадить помидоры. Ольга Валерьевна говорит, даже выращенные при искусственных условиях овощи лучше, чем витамины в таблетках.

— А вы о детках подумываете, Верочка? — вдруг спросил Михеев.

— В Междуреченске полно детей, о которых стоит подумать, — отрезала Вера.

— Да нет, я о своих… о своих детках, — сказал Михеев.

— Выйду замуж — будут и детки, — сказала Вера. — Конечно, я об этом думаю.

В этот момент вернулась Маша, и Михеев, поклонившись ей, словно был каким-то гоголевским персонажем, отплыл в неизвестном направлении. Маша проводила его глазами:

— Что ему тут нужно?

— Не знаю, — равнодушно сказала Вера. — По-моему, он пытается ко мне подбиваться.

— Вера, только не делай глупостей! — испугалась Маша.

— Каких глупостей? — в упор спросила Вера.

— Не давай ему надежды, — объяснила Маша. — Конечно, сейчас такие времена — партийная шишка не может сильно навредить женщине, которая ему отказала… Но неприятностей от такого мужика жди. Они ведь липкие. Будешь спотыкаться об него на каждом шагу, как о дурное полено.

— Это как у тебя с Васькой Болото? — хитро прищурилась Вера.

Маша вспыхнула.

— Даже не равняй! Михеев с Василием рядом не стоял! Болото — не… В общем, ни об кого я не спотыкаюсь, — оборвала Маша. Она поджала губы и несколько минут не смотрела на подругу, так рассердилась. И с чего, спрашивается, она так рассердилась? Ничего ведь не происходит. Они с Василием даже не видятся.

Оперативная группа под руководством майора Касатонова прибыла в Междуреченск на следующий день после субботника, то есть в воскресенье. Аресты были произведены быстро и без шума: старший лейтенант Харитонов, его жена и сын были задержаны у них дома, «взяты тепленькими в постели»; Александра Койва — точнее, Анатолия Колотовкина — взяли по дороге на автобазу, куда он, по его словам, направлялся, чтобы «кое-что поковырять в моторе»; еще двоих подождали возле магазина, куда те явились аккурат к открытию в целях приобретения спиртных напитков. Продавщица, которая «сдала» их, была тут же, очень бледная и явно рассерженная угрозами захваченных бандитов «посчитаться с курвой».

— Будто бы без меня никто не догадался, где вы все дни торчите, алкоголики! — в сердцах бросила она.

В отделении милиции, где был устроен штаб, Харитонов пытался объясняться с Койва. Лицо старшего лейтенанта приняло землистый оттенок, оттопыренные губы шлепали с противным, чмокающим звуком: он боялся мести со стороны уголовников. Койва брезгливо отворачивался, не слушал жалких оправданий. Впрочем, Койва уже поставил на себе крест: его настоящее имя было известно; стало быть, известно и то, что на нем висят по меньшей мере четыре трупа. Милиция всех его дел, конечно, не знает, но это уже не имеет значения. Койва понимал, что он — покойник. И вел себя соответственно: в разговоры не вступал, на диалог с властями не шел, только поглядывал вокруг с обманчивым спокойствием.

Это спокойствие дало небольшую трещину только один раз, когда до слуха Койва донеслось:

— Двое ушли.

Тогда уголовник Толя Колотовкин позволил себе маленькую кривенькую улыбочку.

Те двое, что ушли, были его ближайшими подручными. Если останутся на воле — поквитаются с ментами за дружков. Жаль, сам Толя этого не увидит, но ему и одного только знания об этом будет довольно.

Ольга Дорошина со своей ближайшей помощницей, тетей Машей, стояла посреди только что построенной теплицы. Внутри стеклянных стен был создан особенный мир. Все здесь было не таким, как снаружи: и свет, и влажность, и температура воздуха. В углу лежали мешки с грунтом. Предстояло наполнить ящики, аккуратно расставленные на невысоких столах из неоструганных досок. Натянув рабочие рукавицы, Ольга оглядывала свое царство. Она была по-настоящему счастлива. Ольга Дорошина любила свое дело. В Ленинграде она посещала Музей почвоведения. Чем для мечтательных девушек с филологического факультета были сонеты великих поэтов, тем для Ольги Валерьевны были пробирки с разными образцами почв. Ее восхищала способность земли давать урожай. Уехав с Макаром Степановичем в Сибирь, где земля, казалось, способна была рождать только нефть, Ольга не жаловалась: знала, на что шла. Она была верной подругой своему мужу, жила его жизнью. Но когда настало время и Ольге выпала возможность вернуться к любимому делу — только тогда она почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Тетя Маша воспринимала происходящее не так глубоко и эпохально, но тоже, в общем, была рада «покопаться в земличке».

С объекта уже ушли все добровольные помощники (в воскресенье кое-кто вышел продолжить субботник). Остался только водитель Вадим Макеев, которому предстояло увезти женщин домой, когда они закончат работу. Он, не скрываясь, широко зевал — рано встал, возился все утро…

— Ольга Валерьевна, я пока в машине посплю, — попросил он. — Или помощь моя еще требуется?

— Нет, справимся теперь сами, — улыбнулась Дорошина. — Иди отдохни, Вадим. Тебе еще баранку крутить.

Он забрался в кабину, не закрывая дверцы, и почти сразу закемарил. Минут через двадцать его разбудил громкий, уверенный голос:

— Слышь, мужик, а че у тебя колесо спустило?

Водитель вздрогнул, высунулся из кабины:

— Где?

В этот миг его обожгло, а потом, после нескольких секунд недоумения, боли и, наконец, страха, мир для Вадима погас.

Двое подручных Койва действовали молча, слаженно, как хорошо отрегулированный механизм. Один ударил водителя ножом, сразу в сердце — насмерть, другой помог вытащить его на землю. В кабине обнаружилась канистра с бензином. Это было кстати: бандиты подхватили канистру и тело убитого ими человека и подбежали к теплице.

Ольга Дорошина и тетя Маша увлеченно сыпали грунт в ящики и обсуждали новый сорт помидоров: плоды маленькие, но очень красные. «Чем красней, тем больше витаминов», — высказывала предположение тетя Маша. Ольга смеялась, но не возражала — у нее было слишком хорошее настроение.

Зазвенело стекло, что-то тяжелое влетело в теплицу и упало посреди «грядок». Затем, почти без перерыва, в разбитый проем бросили второй предмет, и мгновенно, взревев, поднялась стена огня.

Женщины закричали, бросились к двери, однако бандиты подперли дверь снаружи поленом. Лопались над головой стекла. Ольга пыталась выбить окно теплицы, но стекло было слишком толстым. А Ольга ослабела почти сразу, она глотнула дыма, и руки у нее тряслись. Тетя Маша без сознания лежала на полу. Пламя кружилось над темным предметом, в котором Ольга вдруг узнала водителя — Вадим был мертв, и огонь пожирал на нем ватник, плясал на его лице…

Ольга лишилась чувств.

Пламя, пробив себе путь сквозь потолок теплицы, вырвалось столбом к небу…

Двое на угнанной машине добрались до города Медынска — ближайшего, после Каменногорска, где имелся аэродром. Касатонов просчитал эту вероятность: на всех маленьких аэродромах поблизости от Междуреченска были устроены засады. Буров, в пятнах копоти, страшный, сидел у себя за столом в управлении и молча смотрел в стол.

Он вернулся с пожара пару часов назад и с тех пор удосужился только обтереть лицо носовым платком. Копоть не стер — только размазал грязь.

Пожар увидели издалека, и Дорошин первым сообразил, что именно горит. О том, что творилось с Макаром, Буров боялся даже вспоминать. Парторг, всегда сдержанный, осторожный в высказываниях, всегда сердечный и не терявший самообладания ни при каких обстоятельствах, вдруг изменился до неузнаваемости: его лицо исказилось, покрылось старческими морщинками, сделалось влажным от слез и пота и странно задергалось. Дрожащими губами он мог произносить только одно:

— Оля!.. Оля!..

Буров встряхнул его, чтобы привести в чувство. Зубы Макара Степановича лязгнули, в глазах мелькнуло осмысленное выражение, но тут же исчезло, сменившись прежним ужасом.