Конвеер - Федор Московцев

И Андрей послушно поплёлся вместе с друзьями на Караванную улицу, где находился Спорт-Бар. Остаток вечера был посвящен просмотру футбольного матча и обсуждению завтрашней игры с чеченским Тереком.

Эта ночь проходила как никогда тревожно. Не в силах заснуть, Андрей полнялся с постели, прошёл в кабинет, окно которого выходило на Неву, открыл его. Глаза пронизывали зыбкую даль, биение сердца сливалось с яростью ветра, судорожно извивались раскаленные мысли: «Где взять деньги? Как закрыть недостачу?» Пышный, пообещавший Давиденко вернуть товар, пропал из эфира – на работе его нет, мобильный отключен; и вопрос с товаром не решён. Это добавляло нервозности, несмотря на заверения Давиденко, что всё договорено, нужно только подождать. Андрей уже знал, что так бывает с милиционерами, понятие времени у них растяжимое, и они могут подвести с решением важного вопроса, отвлекшись на какие-то свои посторонние милицейские дела. Он всё понимал… но его компаньоны не поймут завтра отсутствие денег.

Пережив все страхи, Андрей стал думать, чем будет заниматься в среду, коли не помрёт во вторник.

Глава 71

Штрум сидел, задумавшись, на скамье в Александровском парке. Он поджидал Марианну. Солнце, склоняясь к горизонту, пронизывало огненными стрелами густую листву деревьев.

«Да, – размышлял Штрум, – до победы далеко, и нам придется дорого за неё заплатить».

Ему мерещились тени убиенных чеченов: он видел их в кровавой пыли в особняке на Марата, где они сложили головы. И он гордо улыбнулся, подумав, что без организованных им суровых мер Петербург давно бы превратился в разноцветный восточный базар. Теперь же благодаря ажиотажу в СМИ приток чурок в северную столицу заметно снизился.

«О спасительный террор, святой террор! – мысленно восклицал он. – Именно таким должно быть прямое действие во славу расы и нации! В прошлом году милиционеры тревожно писали на своих сайтах о неконтролируемом наплыве мигрантов и об увеличении совершаемых ими правонарушений; о том, что Петербург оказался в лапах черномазых шайтанов. А сейчас Управление «Э» победно докладывает о полном разгроме этнической преступности в Петербурге. Много сделано: ручейки нечистой крови превратились в реки… но теперь реки должны превратиться в водопады, моря, океаны! Работы непочатый край».

И всё-таки он был мрачен. Глубокая морщина прорезала ему лоб; горькая складка залегла у рта. Он думал: «Отечественная экономика базируется на вывозе энергоресурсов, энергоемкого сырья и полуфабрикатов. Стоит только перерезать эту питательную жилу, и рухнет всё, абсолютно всё! Какое благодушное успокоение царит в массах и верхах относительно того, что нефть будет только дорожать, и потому нам не следует опасаться обвала экономики. Но колебания мировых цен на энергоносители носят циклический характер с шагом примерно 12–14 лет. Поэтому падение цен следует ожидать. Кроме того, запасы углеводородов имеют свой предел. Экономический крах неизбежен, что ставит страну перед альтернативой: либо революция и экономические реформы, направленные на воссоздание собственной перерабатывающей и лёгкой промышленности, что снимает зависимость страны от конъюнктуры мировых сырьевых рынков и позволяет сохранить суверенитет; либо окончательная капитуляция перед Западом в лице транснациональных корпораций, что повлечёт превращение Российской Федерации в периферийную резервацию, совокупность зон влияния крупнейших ТНК. В последнем случае неизбежен окончательный раздел страны. Свершится сладкая мечта клинического пидараса академика Сахарова – на месте бывшего СССР возникнет 50 нищих, но «свободных» территориальных образований. Кто-то брызгает лицом с трибун, мол, народ этого не допустит. Нет у нас народа, есть быдло, которое ничего не волнует, кроме собственной миски. Что это быдло делало, когда СССР разорвали на 15 «независимых» бантустанов? Быдло ликовало, предвкушая магазины с двадцатью сортами колбасы. На окраинах империи национально озабоченное быдло радовалось освобождению от «русской оккупации». Так что через полгодика анархии, голода и эпидемий, последующих за экономическим коллапсом, то же быдло станет рукоплескать любым оккупационным войскам, ежели их присутствие будет сулить им восстановление подачи электроэнергии в дома хотя бы на три часа в день и гарантированную работу за талоны на бесплатную похлёбку. Так что зачисткой чурок дело не ограничится. Нужно уничтожить предателей, окопавшихся в высших эшелонах власти».

Штрум посмотрел вокруг себя. Дети играли в мяч. Женщины, сидя под деревьями на скамейках, переговариваясь между собой, наблюдали за своими чадами. Тусовалась фриковатого вида молодёжь. Подростки на странных велосипедах с низко опущенным сиденьем выделывали головокружительные трюки. И Штрум чувствовал себя среди них одиноким: он не был ни их соотечественником, ни их современником. Что же такое произошло? Каким образом на смену энтузиазму прекрасных лет явились безразличие, усталость, а быть может, и отвращение? Эти люди вокруг, они явно не желают слышать об этнических зачистках, о революции. И ради этих людей, которые никогда о нём не узнают, а тем более не оценят его подвигов, он рискует своей жизнью! Его труд, труд его товарищей, до обидного незаметен. Но огромен этот труд, – нужно и ум и душу тратить щедро, без остатка.

Странно, но усталость пришла к нему вместе с осознанием того, что мало приносить безвестные жертвы – нелегальных иммигрантов, цыган, гастарбайтеров и торговцев шаурмой. Необходимо поразить всесильных злодеев, продающих Россию оптом и в розницу – абрамовичей, вексельбергов и прочих дерипасок. Особенно вдумчивого «особого обращения» требует гнусная интеллигенция, говно нации и мусор человечества – бесплатная для внешних врагов пятая колонна идейных идиотов; мерзкие грязные крысы, которых не смог депортировать Ленин и даже сам Сталин не смог уничтожить. Но сможет ли небольшая боевая группа перерасти в массовое движение, чтобы изменить ситуацию в стране?! И повырезать всю вышеназванную пидарасню!?

Штрум размышлял над этим, когда бледная, небрежно одетая, подбежала к нему Марианна:

– Что ты тут делаешь? Почему ты не пришёл домой? Зачем ты позвал меня сюда?

Она затравленно оглянулась. Так же как и ему, ей не нравился центр, здесь она чувствовала себя неуютно.

– Чтобы проститься… хотя бы на время…

Она пролепетала, что он сумасшеший, что она ничего не понимает…

Он остановил её еле заметным движением руки:

– Марианна… я больше не могу… не могу принимать твою любовь.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Помолчав, предложила отойти: здесь бегают и шумят дети, подростки прыгают на своих велосипедах. Они двинулись в сторону Площади Декабристов. Он заговорил совершенно спокойно:

– Со мной слишком опасно. На меня объявили охоту. Ты можешь угодить в замес. Хотя бы на время, малышка, хотя бы на время… мы должны расстаться.

– Сколько продлится это «время»?

– Не знаю, может вечно.

– Ты спятил!

– Я не могу рисковать тобой. Ну, посмотри на меня: зачем я тебе? Ты приличная девушка, а я… я уголовник, социопат. Как меня вообще можно любить?

Ей стало ясно: если сердце молчит, то уста обретают жестокость. Он её разлюбил. Но она отказывалась в это верить. Она ещё раз назвала его сумасшедшим, стала уверять, что любит и будет любить всегда. Она говорила пылко, искренне. Однако при виде Исаакиевского собора сомнения закрались в её душу. Пришло осознание правоты его слов. Она спорила против очевидности.

– Моя квартира остаётся тебе – ты в ней прописана. В сейфе, который в чулане, есть деньги, вот ключ, – Штрум вытащил из кармана брюк связку ключей, снял оттуда маленький блестящий ключик и передал Марианне.

– Ты поедешь со мной и покажешь, как им пользоваться, – упрямо сказала она.

– Нет, детка, не проси. Если я поеду… то не смогу уйти. У меня завтра серьёзная акция…

– Где?

Штрум кивнул в сторону громады Исаакиевского собора:

– Здесь, на площади.

Глаза Марианны наполнились ужасом:

– Здесь?!

Штрум насильно впихнул ключ от сейфа в карман её джинсов. В эту минуту ребёнок лет восьми-девяти, кативший обруч, с разбегу уткнулся в колени Штруму.

Штрум подхватил его на руки.

– Малыш! Тренируйся, занимайся спортом, и ты вырастешь сильным!

И он опустил на землю ребенка, который в страхе кинулся к матери, уже спешившей ему навстречу. Молодая мать, красивая женщина в дорогом брючном костюме, с надменным видом увела своего мальчика. Заметив в отдалении отца семейства явно нерусской национальности, то ли араба, то ли турка, Штрум дико сверкнул глазами:

– Я взял на руки ребенка, а его папу, возможно, завтра зарежу.

Перемахнув через живую изгородь, он подошёл к Медному Всаднику. С минуту Марианна простояла неподвижно, опустив взгляд и глядя в одну точку. Потом она вдруг кинулась к своему возлюбленному, продралась через кусты, и, в порыве исступления, с развевающимися волосами, она схватила его, словно желая растерзать, и сдавленным от слёз голосом крикнула: