Зеркальная комната - Рамон Фолк-и-Камараза

Ехать в отпуск? В Вальнову? Даже не ехать — лететь? Да это просто безумие!

Спать мы легли только в половине двенадцатого.

На улице шел снег, вода в лужах замерзла.

«Наверное, в Вальнове тоже снег», — сказала Адела, закрывая дверь спальни.

Уже лежа в постели, я услышал на кухне чей-то голос. Дети, когда хотят поговорить по телефону, уходят на кухню, чтобы никто не слышал (а иногда даже залезают в большой стенной шкаф в передней).

Потом я узнал: это была Мария Элена, она звонила старшему сыну и, должно быть, просила его поддержать их план.

Или раскошелиться мне на билет.

А может, просто сообщила брату, что кризис, кажется, миновал.

15

Сегодня я сделал несусветную глупость: сел обедать в пять часов вечера!

А все потому, что до четырех не выпускал из рук машинку. Я должен был бы страшно проголодаться, но есть, как ни странно, совсем не хотелось. Воспользовавшись тем, что дождь перестал — иногда он все-таки делает небольшие перерывы, — я вышел прогуляться, а заодно взглянуть, действует ли дренаж, который я велел сделать в этом году на теннисном корте. К счастью, дренаж работал исправно.

Дул свежий приятный ветерок, вселявший уверенность в том, что завтра выглянет солнце. На воздухе я нагулял аппетит, и это было весьма кстати.

И тут мне взбрело в голову приготовить мясо с помидорами на углях, вместо того чтобы спокойно поджарить бифштекс и съесть пару помидоров. Поэтому я разжег камин, целых полчаса ждал, когда будут готовы угли, но не дождался, кинул мясо раньше времени, а потом, естественно, пересушил.

Сварив кофе, я открыл занавески, устроился у камина, выпил рюмочку ликера и… уснул самым пошлым образом, уподобившись сеньору Вильене. Должно быть, проспал я долго — когда я наконец открыл глаза, огонь уже догорал, и пришлось подложить дров. Дождь снова лил как из ведра, и оставалось только умилиться: в эту отвратительную погоду я сижу дома в тепле!

Однако, пока я спал, «писатель» бодрствовал, он работал вовсю, поэтому, подправив огонь в очаге, я сразу же сел к столу, взял в руки план книги и принялся строчить с кипучим энтузиазмом, словно боялся опоздать на поезд. Мысли бурлили у меня в голове, спешили вырваться наружу, ясные, точные, а замысел постепенно принимал законченный вид. Я решил — должно быть, во сне, — что кульминацией и в то же время финалом романа станет сцена свадьбы главной героини. Это случится в мае тридцать шестого, когда ей исполнится двадцать три года. И простая история из жизни женщины приобретет совсем иное звучание, в ней появятся исторические и политические мотивы. Правда, я собирался перенести действие в более отдаленные времена, но что поделаешь. Зато будет легче передать дух эпохи, воссоздать мельчайшие детали — одежду, нравы, привычки и т. д.

Пробило десять. Я очень устал сегодня. Страшно не хочется готовить настоящий ужин — опять тащиться на кухню, разжигать плиту, жарить яичницу… Глоток виски, чтобы прийти в себя, пара бутербродов с колбасой — и в постель. Усталость — ерунда, главное, сегодня я поработал на славу.

На рассвете птицы устроили жуткий шум, наверное, день будет хорошим. Я вскочил с постели и начал открывать жалюзи — недаром же вчера плотник починил их. Но неожиданно один край жалюзи задрался вверх и застопорился. Этого только недоставало! Оказалось, сломался скреп между рейками, и, если потянуть сильнее, вся работа плотника пойдет насмарку. Я порылся в многочисленных шкафах и ящиках, и наконец в котельной нашелся кусочек проволоки. С его помощью я скрепил рейки (временно, разумеется) и, плавно потянув за шнур, открыл жалюзи. Усилия мои были не напрасны: моим взорам предстало светлое прозрачное небо, голубое, словно озера в Пиренеях (впрочем, я никогда в жизни их не видел), солнце уже освещало горы и неумолимо двигалось к дому, краски были яркими и свежими, итак, все обещало замечательный день, погожий февральский денек, напоследок природа расщедрилась.

На завтрак я съел яичницу (вчера мне не пришлось ею полакомиться), поджарив ее на свином сале, это нехитрое блюдо я очень люблю. А кофе я выпил на улице, стоя, потому что жаждал вдохнуть свежего воздуха, насладиться голубым небом и свежими красками.

И тут, как говорится, прямо у моих ног — а вообще-то в метре от меня — на землю села бабочка, наверное, она, как и я, никак не могла дождаться весны. Бабочка была необыкновенной красоты, за пятьдесят с лишним лет своей жизни я ни разу не встречал такой. Она могла бы занять почетное место в самой богатой коллекции. Настоящая принцесса — наверное, у бабочек тоже есть принцессы? — представительница королевского рода.

И пока она хвасталась передо мной своими яркими крыльями — а вдруг этот писатель не успел оценить мою красоту? — я вспоминал, как в детстве мы гонялись за неуловимыми шоколадницами, простушками капустницами и лимонницами, которые боялись садиться прямо на руку. А еще мы ловили самых разных жуков, кузнечиков и саранчу. Как-то раз летом мои братья собрали всю эту добычу на террасе и открыли «Музей», как гласило объявление на входной двери. Кроме засушенных насекомых, среди экспонатов были камни причудливой формы, баночки с головастиками, кусочки старинной черепицы, гербарии. Родители, дяди, тети, а также доктор Жункоза с большим интересом и уважением осматривали наши сокровища, двери музея были открыты для посетителей почти целый день, за это время все успевали получить обширные знания по энтомологии и геологии, а поэтому вечером спешили заняться другими делами.

Наконец бабочка улетела, а я вдруг обнаружил, что дрожу от холода — ветер дул сильный, того и гляди простудишься. А дома меня ожидало тепло, но, побыв на воздухе, я впервые почувствовал, что в гостиной, словно в медвежьей берлоге, стоит запах одинокого зверя (или писателя?), к тому же тут сильно пахло яичницей. Я устроил сквозняк, чтобы проветрить комнаты, а сам отправился наверх и начал первые приготовления к завтрашнему отъезду. Сложил в чемодан чистое белье — Адела надавала мне с собой слишком много, собрал в пакет грязное — его тоже скопилось немало. Пакет я не стал упаковывать в чемодан — завтра переоденусь и положу в него оставшееся белье. Мне вдруг вспомнилось, как в детстве, когда наступал «банный день», мама посылала нас в кладовку за тремя огромными корзинами. Их ставили в широком коридоре, и все многочисленное семейство должно было снять с себя грязную одежду и доверху набить ею корзины.

Внизу уже выветрились нездоровые запахи, я закрыл окна, и дом опять хорошо прогрелся. Солнечный луч упал на мозаику над камином, и она запылала, словно угли в очаге.

Взглянув на листы бумаги, оставшиеся с вечера на маленьком столике — пресловутый «план романа», — я серьезно сказал самому себе: «Возможно, это именно та книга, о которой мы с вами недавно беседовали». И подумал: «Или та, о которой говорила Амалия Себриа́, известная дама, напророчившая славу многим литераторам. Как-то раз мы ужинали вместе с ней и другими писателями после литературного вечера в Риполе[53], и Амалия ни с того ни с сего сказала: «Ты еще удивишь всех нас, не скромничай. Я всегда говорила: в один прекрасный день Себастьа напишет такую книгу, что мы просто ахнем». Должно быть, она, со свойственной ей тонкостью, намекала, что до сих пор от моих книг никто не ахал.