The Мечты (СИ) - Светлая Марина

Ни черта она не понимала, пока не взбежала по лестнице Центральной больницы на второй этаж, шурша бахилами по ступенькам, и не замерла практически на лестничной площадке у прозрачной стеклянной двери, за которой хорошо просматривался большой, светлый, просторный холл с огромной монстерой за диваном, на котором сидели Бодин отец и... красивая ухоженная женщина средних лет с Бодиными чертами лица. Тут даже спрашивать себя не надо, кто это. Их с Бодькой как будто одним и тем же почерком обоих написали.

Мужчина и женщина… разговаривали. Глушили оба что-то из своих чашек и болтали мирно и очень спокойно. Моджеевский что-то растолковывал своей бывшей, а она внимательно его слушала, кажется, соглашаясь и иногда кивая. Друг друга они не касались и даже расположились довольно далеко друг от друга, но то, что их связывает накрепко одна семья, было настолько очевидно, что это почувствовала даже Юлька, вмиг ощутив себя чужой. Ей всего семнадцать лет, но понимание, что перед ней семья, было настолько явственным, что до нее как-то враз дошло, что имел в виду Бодька, когда орал, что папа скучает по ним и вернулся бы.

Но ведь не возвращался же почему-то.

Почему?

Почему он с Женей? Почему Женя не ночует дома уж сколько времени? Почему ходит со счастливыми глазами? Неужели не чувствует?

Дыхание перехватило, спазм скрутил горло, и Юлька метнулась на один пролет вниз по лестнице, пытаясь переварить увиденное. Переваривалось плохо. А мысли скакали с одной на другую до тех пор, пока не остановились на том, что до этого времени Бодина мать для нее была какой-то абстрактной женщиной, безликой, бесплотной и не имеющей контуров. Что-то далекое, ненужное и с чем Бодя почему-то посмел сравнить ее Женьку.

А сейчас эта женщина, вполне реальная, настоящая, сидит под Бодиной палатой с Бодиным отцом и пьет с ним чай или кофе. И ночь, наверное, провела здесь вместе с ним же. И до того они были много лет женаты. И вот как Моджеевская должна относиться к ней, к Юльке, зная, что муж, хоть и бывший, встречается с ее родной сестрой? Как она теперь может к ней относиться? После всего, что тогда сказал Богдан, Юле очень ясно представлялась картина, в которой ее вообще к нему в палату мать не пропускает. И, наверное, это и правда можно понять, будь оно хоть сто раз несправедливо.

При таком раскладе, что можно поделать? Какая любовь с Бодькой? Даже если бы Женя, как когда-то говорила, ушла от Романа, Юлька все равно навсегда осталась бы сестрой бывшей… любовницы Моджеевского. Как на нее смотрела бы его мать? Как бы они стали жить?

А так хоть Женька счастлива… хоть у Женьки все хорошо.

Сейчас все хорошо.

Юля опрометью рванула вниз, на первый этаж, даже не думая о том, чтобы отдышаться. Потом на улицу, где среди людей легко затеряться, как будто вовсе не была здесь. И может быть, через время она и себя сможет обмануть, что и не приходила никогда в это место.

Помнишь, как хорошо было, ма!

Зато один за другим шустрой чередой побежали летние дни, закрутив в воронку и Моджеевского, метавшегося между работой, больницей и Женькой. Если бы Роман узнал, что семнадцатилетняя девочка Юля поняла о Нине и его семье больше, чем он сам в свои почти сорок пять, он бы, наверное, долго удивлялся и даже посмеялся бы от души. Потому что для него как раз все было закономерно – заболел сын, а они с Ниной как цивилизованные люди временно зарыли свой топор войны, пусть тот был и не в его руках.

А то, что Юлька к Бодьке так и не пришла – так, должно быть, испугалась. Хорошо, что он сам Богдану ничего не сказал заранее, а то ждал бы парень попусту.

Сейчас, когда сына понемногу начало отпускать, и он, кажется, уже не так категорично отзывался о Лондоне, Роман приезжал сюда в обеденный перерыв – выдохнуть, поболтать с ним и Таней, которая тоже частенько торчала у брата, и ехать дальше, потому что впереди еще половина рабочего дня, а потом, возможно, половина рабочей ночи, и среди всего этого – Женя, по которой он ужасно скучал и мечтал о том, чтобы вместе поехать в отпуск.

Но эти его совместные обеды с детьми тоже сделались обязательным и очень дорогим пунктом графика, потому что Роман не помнил, когда последний раз столько общался с ними, а дочь так и вовсе, похоже, потихоньку начала оттаивать.

Сейчас она увлеченно жевала пиццу, о чем-то треща – ее поездку в Хорватию в июле решили не отменять, и разговоров об этом становилось все больше. Нина сидела рядом и тоже ковырялась в тесте с соусом и беконом. Бодьке пиццу было нельзя, потому он валялся, все больше помалкивая, и лишь иногда подкалывал Танюшу. Молчаливость его списывали на болезнь.

А часовая стрелка неумолимо приближалась к двум часам дня, отчего Моджеевский впадал в уныние – надо ехать. Но в чашке все еще был недопитый чай, а остывшая пицца казалась очень вкусной, и он тянул с прощаниями.

Потом все же собрался. Поцеловал Таню в щеку, пожал руку Богдану и напоследок выдал:

- Кстати, я тут подумал, когда тебя выпишут и ты немного подлатаешься, можем отправить и тебя отдохнуть. В приличный санаторий с нормальным медобслуживанием. Или даже куда-то в Европу, в горы. Думаю, что-то можно организовать, чтобы и здоровье поправить, и немного выдохнуть? Нин, что скажешь?

- Для начала лучше санаторий, - она глянула на Богдана. – Сначала надо нормально восстановиться. А в горах его на месте не удержишь.

- Согласен, - кивнул Моджеевский. – Бодь, ты как?

- Не знаю, - сын уныло пожал плечами. – Мне все равно.

- Ну-у-у, парень, так нельзя, - постарался улыбнуться отец. – Все хорошо будет. И экзамены сдашь, и отдохнуть успеешь. Ладно, мне пора, народ. Вы еще тут будете? Никого подвезти не надо?

Вопрос был явно задан Тане. Таня и мотнула головой, мол, нет пока. И продолжала усиленно жевать. Моджеевский перевел взгляд на Нину.

- Пока.

- Пока, - попрощалась бывшая. – И наверное, с санаторием хорошая идея. Я поищу, потом вместе выберем.

- Отличный план на лето. Все, я ушел! – улыбнулся Роман и, не оглядываясь, покинул палату. Дети проводили его взглядом, и в комнате воцарилось молчание, которое нарушила Таня, вдруг очень непосредственно сказавшая:

- Прям как раньше, да, Бодька?

Но тот лишь сердито засопел, быстро глянул на мать и отвернулся к стене. А Татьяна продолжила добивать всех присутствующих.

- Вот бы он совсем вернулся. Чтобы мы снова вместе жили. Помнишь, как хорошо было, ма!

Из-под двери Горбатовой разве что дым не валил

Когда Юрага вышел из своего кабинета, ему казалось, что в коридоре качались даже стены, а из-под двери Горбатовой разве что дым не валил. Во всяком случае, температуры там явно шка́лили, а вопли стояли такие, что слышал не только админэтаж, а, наверное, еще и все народонаселение сверху и снизу. К привычной летней жаре под сорок тут можно было накинуть еще градусов десять, и даже кондиционеры при таком раскладе не спасали. Девица, топтавшаяся перед заветной комнатой 506 с табличкой «Главный бухгалтер», похоже, думала, что она бессмертная. Либо была залетной пташкой, поскольку народ свой, привычный в такие моменты даже мимо этого про́клятого места не шастал.

Артему вот пришлось – случайно, по пути в расчетный. К Жене.

От нее он хотел итоговую цифру за месяц и детей. Со вторым шансов не было, потому хоть первое. А то иначе экономию не посчитать, премию не назначить.

Да и вообще он соскучился.

Они почти не виделись. Избегали друг друга. Но это вовсе не значило, что он не скучал по их веселой утренней болтовне за кофе или за совместными мозговыми штурмами, когда они собирались вместе и изобретали способы, как решить ту или иную задачу, которую ставил ректор, так, чтобы остаться в правовом поле или создать его видимость. Это не значило, что он не скучал по искренней Жениной улыбке, обращенной к нему. И по той легкости, что куда-то подевалась между ними. У них не так много было. Впрочем, поправлял себя Юрага, у них вообще ничего не было. Но он со своими личными проблемами и метаниями вокруг этики отношений между коллегами во всем опоздал. А еще, оказывается, возможно, что все это время она считала его геем.