Догони свое время - Аркадий Макаров

– Подожди, – попридержал я его за плечо, – мне пока, тфу-тьфу-тьфу! пенициллин не нужен, а Балду выручи. Загнётся ещё. Жалко! У тебя шприц с пенициллином здесь?? – Обижаешь, командир!

Жоржик подхватил с повозки свою походную ветлечебницу, от которой так несло креозотом, хоть ноздри затыкай.

Пока Жоржик возился возле сундучка, Балда обречённо смотрел в его сторону, не поднимая головы, мол, делайте со мной, что хотите, я всего лишь тварь бессловесная…

Так обычно смотрит уставший от болезни человек, лёжа на операционном столе.

Я на всякий случай присел возле питомца на корточки, и, ласково что-то приговаривая, почёсывал его за ухом.

От молниеносного укола шприцом, как мне тогда показалось, соразмерным велосипедному насосу, Балда только передёрнулся и снова положил голову на половицы.

– Оп-ля! А ты говоришь! Жить будет до первых морозов, а там, как ты говоришь, холодный нож решит все проблемы! – Ну, ты заходи! – толкнул Жоржик меня по-свойски в бок. Шашлычков наделаем. У нас в деревне, если по-церковному, мясоед. Кончай поститься! Приходи, поправишься. А то вон как отощал!

– Ладно, ладно! Приду. Куда я денусь? – пообещал я неуверенно, уязвлённый его бесцеремонностью.

После некоторых размышлений, когда стало смеркаться, я решил: – Давай, пойду!

Водки дома не было, и я отправился к сердобольной соседке нашей Марусе. Та выручит. Верну потом, когда жена приедет…

Пойду, давай!

– На! – говорит Маруся, протягивая мне бутылку ещё советской натуральной водки. – Хороша будет! Не как теперешняя – яды-химикаты! Вон наших помёрло сколько от заразы поддельной. А свою чистую хлебную самогонку гнать, терпения у них, выпивох, нет. Только заквасят, а на другой день уже бражкой выхлестают, паразиты. Бери! – видя моё смущение, говорит Маруся. – Бери! Комбикорма теперь днём с огнём не найдёшь. А бутылку вернёшь потом. Чего ты? Жоржик, наверное, последнее выгребает. Всё равно весь колхоз разворовали. Председатель, вон, в городе коттедж в три этажа отгрохал. Дом культуры, да и только! Враз полфермы дойных коров под нож пустил. Сказал – ящур в области! Спасаться надо! Вот он один и спасся. И-эх! И это – власть?! А что делают там, в Москве, ужас берёт. Здесь – что…

5

Дом у Жоржика из красного кирпича. Богатый такой дом. Вместо шифера металлочерепицей крыт, под заграницу. Всё теперь делают «под заграницу». Под себя – ничего нет. Щиты рекламные на шатких телеграфных столбах и здесь, в запустении, красуются: – «Пей херши! Не дай себе засохнуть! Вливайся!»

Кого призывают? Мужики местные, которые остались, давно не просыхают. Так вымокли, что изнутри гнить стали. Всякий интерес к жизни потеряли. Вместо души плесень одна… Мухоморы-самоморы!

Я знал: Жоржик проживает один, но посторонних пускает к себе редко.

Я, посчитав, что приглашение в гости обязывает меня входить без стука, распахнул дверь. Аппетитный запах жареного мяса чуть не свалил меня прямо у порога.

Жоржик, высвечивая из узкой борцовской майки голубой татуировкой эротического характера, стоял у газовой плиты, и что-то помешивал в большой чёрной от копоти и жира сковороде. Рядом с горящей плитой, против всех правил безопасности, стоял огненно-красный баллон, постоянно напоминая цветом, что под стальной оболочкой находится сжиженный газ.

Видя мой вопросительный взгляд, хозяин кивнул на баллон:

– В мастерской взял. Всё равно валяется без дела. Мальчишки подорваться могут. А здесь – в безопасности.

Меня поразила внутренняя неуютность, неустроенность, и какая-то отстранённая угнетающая холодность неоштукатуренных стен. На полу клочковато стелилось сено.

– А чего зря полы подметать? Здесь как в поле сенокосной порой. Привычка. Ягодой пахнет, – посмеивается Жоржик.

Запаха ягод я, признаться, не почувствовал, а оригинальность подхода отметил. Правда, чего зря полы мести?

Внешний вид дома обманул меня. Всё, что я видел внутри, жильём трудно назвать. Недострой какой-то: на подоконниках, на лавках, по углам, щерили зубы муляжи, чучела всевозможных животных – от ящериц и змей до огромного кабана с загнутыми, как крюки подъёмного крана, жёлтыми клыками. Отдельно в углу, зарываясь в сено, собралась стайка ежей, колючих, как пластиковые щётки.

Муляжи выглядели настолько правдоподобно, что мне по первоначалу стало не по себе от скопища всевозможных тварей.

– Не боись! Здесь все свои! – Жоржик был явно доволен впечатлением, которое произвела на меня его обитель. – Люблю всякую живность, они мне, как братья родные! В них хитрости нет. Они, как дети малые. Слышал слово такое – таксидермист? Вот он перед тобой стоит. А зоотехник там, ветеринар – это уже опосля, потом.

Пока я с трудом вспоминал, кто такой таксидермист, Жоржик снисходительно пояснил:

– Не тужься, не вспомнишь! Чучела кто делает? Таксидермист. Нас, хороших, мало. Это всё равно, что скульптуру делать, – глаза Жоржика-таксидермиста озорно загорелись. Было видно, что он уже на хороших «дрожжах» и скоро поспеет. – Хочешь, я из тебя за одну ночь такой муляж сделаю для музея? Посетители глаза повывёртывают. Хочешь? – Жоржик схватил со стола нож с узким, по-щучьи хищным узким лезвием, и приставил к моему горлу. – Делаю только два надреза! – быстро полоснул вокруг шеи холодным обушком лезвия. Отчего у меня тут же заломило внизу живота. Потом полоснул по куртке вдоль тела. – И вот здесь! Завтра, как новенький, стоять вот здесь будешь, – потом покачал головой. – Жалко, формалин кончился! – и выпустил из-под ладони лезвие. Щучка поднырнула под стоящую на столе тарелку. – Хорошие бы деньги сделал!

От его слов, и от того, как он это сказал, у меня зашевелились на голове волосы, и захлюпало под ложечкой.

Я было рванулся к двери.

– Э! У нас так не принято! Рупь за вход, а за выход два полагается. Раз пришёл в гости, – садись! – он подставил под мои сделавшиеся ватными ноги тяжёлый приземистый табурет. – Принёс? – Жоржик выжидательно посмотрел на мой огрузший карман. – Ставь, а то прокиснет! – Жоржик, конечно, имел в виду принесённую мной бутылку.

Я выставил её, злосчастную, на неряшливо убранный стол, соображая, как бы улизнуть побыстрее от слишком тесного гостеприимства колхозного таксидермиста-ветеринара.

– Суть в том… – начал было я, пытаясь объяснить хозяину, что, мол, язва у меня открылась, да и не пью я так часто.

– Суть в том, – тяжело постучал по столешнице согнутым пальцем Жоржик. – Вся суть, откуда бабы ссуть, – и посмотрел на меня глубокомысленно и с убеждением, что он безусловно прав в своём философском толковании истины. Разлил по гранёным стаканам водку. – Держи!

Я взял стакан, соображая, как бы его осилить.

Жоржик подхватил заскорузлыми пальцами прямо из скворчащей сковороды кусок капающего разогретым жиром мяса и бросил в рот. Пожевал, пожевал – выплюнул прямо под ноги:

– Рванина! Доспеет, в самый раз будет. Посиди, не пей пока! У меня на этот случай смалец особый имеется. Смалец уважаешь? Хор-рошая штука на закуску!

Я посмотрел на пустой стакан. Как-то незаметно я его уже опорожнил. Ну что уже, можно и смалец. Пробовал когда-то эту хохляцкую закуску у родственников жены, они, хоть и россияне, но все украинцы из-под Харькова.

На столе появилась пол-литровая банка с топлёным салом, уже распустившимся от домашнего тепла, расслабленное, как топлёное масло. В густоте массы золотились ноготки жареного лука. Самая первейшая закуска. Намажешь на хлеб – и ты в раю. Хороший смалец!

Конечно, пить, не закусывая – последнее дело! И я выхватил из рук Жоржика порядочно очерствевшую горбушку, густо покрытую этим самым смальцем.

Такой закусью меня при наездах всегда угощал тесть, настоящий хохол, у которого смалец и сало находились на столе при любом раскладе и в любое время, если время, конечно, позволяло.

После хорошей порции водки о вкусовых качествах сделанного на скорую руку бутерброда говорить нечего. Нормальный вкус, правда, слегка сладковатый, наверное, от обилия жареного лука. А так – ничего. Правда, на настоящий смалец вроде и не похож, но водочный осадок во рту отбивает напрочь. Нормальная закуска.

– У-у! – только и смог я произнести.

– Ну, как? – почему-то с пристальным любопытством спрашивает хозяин, опрокинув в один размах свой стакан и примериваясь к банке: как бы поудобнее омокнуть в смалец ломоть хлеба величиной в ладонь. Кусок не пролезает в горловину. Жоржик взял узкую алюминиевую ложку и стал вычерпывать содержимое банки прямо в рот, причмокивая от удовольствия толстыми жирными губами.

– Хороша ежатинка, полезная!

– Какая медвежатина? – не расслышал я. – Откуда здесь медведи?

– А-а! – махнул рукой Жоржик и опять двумя пальцами полез в скворчащую и булькающую сковороду. – Вот теперь – как раз будет!

Сковорода, отплёвываясь жиром, уже стояла передо мной на столе.

– Давай, закусывай! – потом, бросив взгляд на бутылку, Жоржик спохватился. – Что-то мы и не пьём вовсе? Между первой и второй надо чтоб муха не пролетела!