Догони свое время - Аркадий Макаров

Зайду, небось!..

Стукнул пару раз в оконное стекло. Вскинулась. Взметнулась занавеска.

Из дома Марусе в потёмках не разглядеть, что за гость такой? Но всё равно махнула рукой – заходи!

– Штой-то на тебе лица нет? Заболел никак? – встретила меня Маруся, когда я с порога поспешил сказать ей: – Добрый вечер!

Маруся на электрической плитке что-то готовила себе на ужин, то и дело помешивая деревянной ложкой в алюминиевой маленькой кастрюльке. – Хозяйка твоя скоро приедет?

– Не знаю! Как соскучится, так и приедет…

– Голодный, небось?

Ничего не оставалось, как кивнуть головой.

Мне не хотелось рассказывать, как был в гостях у Жоржика, и чуть не вывернул наизнанку желудок.

Но Маруся откуда-то знала, что там происходило.

– У Жоржика ничего в рот не бери! Поганый он! До тюрьмы парень был – ничего. Лучше его во всём районе ветеринара не было. Падёж скота был повальный. Ты ведь знаешь, что в колхозах творилось. А мы выстояли. Да и удои на корову – более шести литров, когда по области еле-еле на три наскребали. Жоржик работал хорошо. Уполномоченный с области приехал выбраковывать молочное поголовье. Лучше меньше да лучше, как у нас в политкружке говорили. Ну, Жоржик, конечно, и сделал выбраковку, тридцать процентов коров под нож пустил. Удои на корову повысились вдвое. Заинтересовались там, наверху. Приехали по обмену опытом. А вместе с приехавшими нечаянно прокурор оказался. Всё взвесили. Всё подсчитали. И уголовное дело на Жоржика завели, за умышленное сокращение поголовья и за хищение мясопродуктов. А какое хищение? Жоржик всегда один жил. Выпивать он всегда выпивал. Ему мясо только на закуску надо. Бывало, выпьет стакан, пожуёт-пожуёт на кухне – и всё. А вот тогда мода всякая пошла – гостей встречать. И едут, и едут. То из области, то с района, а то и из самой Москвы. Зачастили всякие. Угощение надо, да и в гостинец положить. Мясо – оно всегда в дефиците. Гости довольны: «Ты, Жоржик, молодец! К награде тебя представлять будем. Удойность самая высокая в крае. Готовься!» А как прокурор стал бумаги дотошно изучать, так председатель сразу в спецбольницу слёг, как выдающийся сельский специалист и партактивист. Спецбольницы тогда такие для них были. Чуть что – в больницу, как на курорт. Вот всё на Жоржика и свалилось. Пока не арестовали, он всё пил да напевал:

«Председатель блины пёк,

Бригадир подмазывал.

Кладовщик муку носил,

Никому не сказывал».

Припаяли Жоржику за хищение социалистической собственности восемь лет тюрьмы. И закатился наш ветеринар на долгие годы. А как прибыл оттуда, так с ножом к председателю: «Припорю, козёл вонючий!» Председателя с инфарктом увезли в область. Хорошо, что Жоржик грех на душу не взял, а то как бы жил потом? А когда председатель там, в области, помер, то новый взял опять Жоржика в ветеринары. Падёж скота сразу прекратился, и удои снова повысились. Замечаний у Жоржика по работе никогда не было, только вот пить он стал, как угорелый. Колхозными деликатесами больше ни за что не хотел закусывать. Переключился на собак, да на разную тварь поганую. Говорят, даже ящериц и ежей всяких ест. Тьфу ты, прости, Господи! Пьёт он, конечно, по-дурачьему. А кто её, заразу эту, теперь не глотает?! – Маруся с досадой ударила ложкой по столешнице. – Весь народ сгубили! – сказала куда-то в сторону. – Ты у Жоржика ничего в рот не бери. Он всех собак у нас перевёл. Туберкулёз тюремный, говорит, лечу. Из ежей сало топит. Ты не ходи к нему. – Маруся кинулась к плитке снимать кастрюльку, в которой шапкой поднялось молоко. – Ох, Господи, чуть не убежало! – налила мне полную кружку и положила рядом большую, деревенской выпечки, пышку с надрезами в клетку для лучшего пропёка. Такие пышки я ел в детстве, и они часто мне снились потом в моей долгой холостяцкой жизни…

Спасибо тебе, Маруся! Ты воскресила память давно прошедших дней.

6

К Жоржику в гости я больше не ходил, да и он, судя по всему, перестал мной интересоваться. Шли дни. К огородам вплотную подступила осень, покрывая ржавым налётом картофельную ботву.

Огород у нас небольшой, и я под лопату в пару дней собрал неплохой урожай. С картошкой будем все: и мы с женой, и Балда наш не в обиде. Он заметно округлился. Стал приземистым, словно у него укоротились ноги. Ел он по-прежнему много и всё подряд. Особенно любил с красными, свекольного цвета, корешками, одну из разновидностей лебеды. Местные называли её за яркий цвет – «цыганкой». «Цыганки» на огороде было столько, что я в течение получаса надёргивал мешок, которого хватало Балде на целый день. Трава сочная, питательная. Листья её в голодное время сушили и подмешивали в муку. А трудные годы в России встречались часто, не успев разойтись: то война, то засуха, то понос, то золотуха…

Так вот и жили. Теперь не знаешь, что на дворе. Наверное – золотуха. Все помешались на деньгах, на долларах да на золоте. «Давай-давай! Больше! Больше! Ещё!» «На!» – сказали наверху и выставили кукиш из кулака, унизанного светлыми лучистыми камешками. Другое время, а жизнь всё та же, с трудностями и напрягом – «Каждый день в поте лица ешь хлеб свой».

За время проживания в деревне, кое-какие деньги, которые у нас с женой были, понемногу источились, хотя покупать здесь особенно нечего, если не считать хлеба. Молоко раз в неделю приносила добрая Маруся. Денег с нас она не брала, сколько мы ни пытались её уговорить. «Маруся, дорогая, – говорила жена, – ты нас ставишь в неудобное положение. Мы ведь ещё пока не нищие». Но Маруся так посмотрела в нашу сторону, что нам стало неудобно за свою неуместную гордыню.

– Спасибо, Маруся! Спасибо! – подошёл я, положив ей руки на плечи. – Это мы так, по недомыслию. Прости нас!

…Можно было возвращаться в город, в свою осиротевшую квартиру, в привычную обстановку людной и шумной улицы. Вот и товарищ прислал мне письмо с вакансией в одной строительной фирме, в которой он работает советником, или юристом, как раньше бы называли. Товарищ обещал сделать протеже – блат, подать руку. «Хорошо, что не в руку», – подумал я и обещал в ответном письме приехать, как только управлюсь по хозяйству. Сообщать, что мы здесь держим кабанчика, и надо с ним что-то делать, было выше моих сил: ложная стыдливость! Чего стесняться в наше время? Гордиться надо, что не оскотинился, что выжил, не поддался унынию неудачника.

Каждый день всё острее и острее подступал вопрос: что делать с животиной по имени Балда, который для нас стал почти членом семьи. Хотя вопрос был чрезвычайно ясен: забивать!

Но как подставить под нож добродушного малого хрюнчика, который, как ребёнок, рад каждому твоему появлению в сарае, особенно если ты пришёл не с пустыми руками. Да ведь ещё у него такое забавное имя! Ну, был бы без имени – кабан и кабан, или просто Борман какой-нибудь, Геббельс, или ещё как! А тут – Балда! Сразу рядом Пушкин становится, сказка его…

Нет, надо что-то делать!

– А что делать? – сказала нараспев Маруся. – Резать.

А как резать!! Что резать?! Кого? Я в жизни курице голову не мог отрубить, а тут – Балда!

– Не психуй ты! Я Жоржика позову. Он на это дело большой специалист. В две минуты управится, – Маруся пообещала на завтра привести бойцовских и других дел мастера Жоржика, того самого.

Обречённо вздохнув, мы с женой дали согласие.

Наутро, лёгкий, как всегда бывает на исходе октября, морозец прошёлся по деревне и серебряным молоточком понабивал столько алмазных крошек, что всё вчерашнее непотребство и бесхозность выглядели теперь совсем по-другому: в сверкающих блёстках и розовом перламутре. Вздохнёшь полной грудью, и неожиданно для самого себя скажешь: «Хорошо-то как!»

– Хорошо-то как! – сказал и я, направляясь в сарай.

В загородке спокойно и блаженно подрёмывал Балда. Приоткрыв один глаз и увидев меня, в предвкушении привычного в это время завтрака, он поднялся и стал по-собачьи тереться щекастой мордой о мою ногу.

– Ну, чего ты так? Чего? – тихо проговорил я, пытаясь почесать его розовое тёплое ухо. Но этот лицемерный приём мало подействовал: животное что-то почувствовало. Балда стал напористо выталкивать меня из загончика. Мол, иди, иди давай, предатель, принеси напоследок чего-нибудь вкусненького: торт кремовый или конфет шоколадных.

Я растерянно оглядывался по сторонам, не зная, что предпринять. Я бы с ним и выпил вместе, если бы он мог стакан держать. Мне было трудно поверить, что через час-два он превратится в тяжёлый мешок сала.

Видя мою растерянность, Балда разъярённо поддел меня своим гуттаперчевым пятачком так, что я от неожиданности опрокинулся на спину в обычную жижу, которая всегда присутствует в свинарнике.

Балда то ли почувствовал свою вину, то ли ещё по какой причине, но отошёл в сторону, обиженно похрюкивая и косясь на меня своим, будто выгоревшим на солнце, белёсым глазом.

Я, вскочив, схватился было за черенок от лопаты, но мне сразу стало не по себе от взгляда обречённого, но ещё не осознавшего это животного.