Третий всадник мрака - Дмитрий Емец

«УСПЕЙ!»

– Слушай, Антигон! Подозрительная какая-то была газетка! – сказала Ирка задумчиво.

– Антигон не ошибся! Мерзкая противная хозяйка увидит свет даже там, где другие увидят лишь тьму! – загадочно сказал потомок домового. – А теперь Антигон должен уходить!.. Кошмарная повелительница не простит его, если Антигон ушлепает?

– А почему ты уходишь? – спросила Ирка разочарованно.

Домовой взлохматил бакенбарды.

– Антигон любит солнце! Солнце доброе. Солнце выжигает ему глаза. Антигон едва дышит. Антигон ненавидит ночь. Что хорошего ночью? Ночью он отлично видит и слышит. Ночью его не клонит в сон… Он вернется ночью… Хозяйка не пнет его на прощание? Она так замечательно мучила его на крыше! Прежняя хозяйка так не заботилась об Антигоне!

Ирка присела, обняла домового и погладила его по голове. Сын кикиморы мгновенно оттаял. Он повернулся на пятках и исчез так же мгновенно, как и в прошлый раз.

«А я-то думаю, чего у него глаза слезятся! Он же ночной, а я его утром да еще на крышу вытащила! Чуть не убила!» – подумала Ирка со стыдом, пообещав больше не повторять своей ошибки.

Она подошла к краю. Посмотрела вниз и прикинула, что будет, если она сейчас спрыгнет с крыши. Трансформация в лебедя далеко не мгновенна. Значит, превратиться в полете она не успеет и шмякнется прямо среди абитуриентов, которые как раз надели чистые белые рубашечки, отправляясь на вступительное сочинение.

Бррр… Ну что за мысли лезут в голову? Мусор какой-то, дребедень! Разве такие мысли должны быть у настоящей валькирии? У валькирии они должны быть четкие, ясные и определенные. Каждая мысль – поэма цельности и совершенства. Эх, не стоило ей тогда вместо пустого и прекрасного бокала представлять немытый стакан из-под томатного сока. Вот и стала неправильной валькирией.

Что-то заставило Ирку поднять голову и посмотреть на солнце. Посмотреть не щурясь, не заслоняя глаз, не опасаясь убийственно яркого сияния – спокойно и уверенно, с сознанием своего права, как это умеют делать только создания света. Не так, как это делают создания мрака, которые, страшась солнца, смотрят на него с ненавистью и вызовом и потом долго слезятся их глаза, увидевшие то, что чужеродно им и опасно.

Долго, очень долго смотрела Ирка на солнце и ощущала, как его лучи ласкают ее нагрудник и наполняют силой ее существо. Наконец, насытившись солнцем, как насыщаются самым вкусным кушаньем, она хотела отвести глаза, но тут почудилось ей, что от солнца отделилась некая часть и сгустилась в огненную птицу.

Скользя по солнечному лучу, птица оказалась рядом и замерла в воздухе недалеко от Ирки. Она была не крупнее воробья. Растрепанная. Драчливая на вид. С перьями из языков желтоватого пламени. С крыльями, плескавшими по воздуху так часто, что вся птица сливалась в одну огненную вспышку. Птица подлетела ближе и нетерпеливо заметалась как челнок, издав при этом звук, который сошел бы за чириканье, не будь он так осязаемо горяч. Покрытие крыши начало плавиться.

Сообразив, что ее торопят, причем недвусмысленно, Ирка начала превращаться в лебедя. Вскоре большая белая птица отделилась от крыши и заспешила за пылающей и радостной горстью солнца. Огненная птица торопилась. Полет ее не был ровным и напоминал острые росчерки пера. Она то спускалась вниз, к самым домам, но вновь, как мячик на резинке, подскакивала вверх. Лебедю стоило немалых усилий не отстать. Проносились серые бока и блестящие спины домов. Реки проспектов поблескивали серебристой чешуей машин. Грустно зеленели куцые скверики, напоминавшие клочья волос в ушах у потомственного водопроводчика. Остро вспыхивало солнце в мансардах.

Будто насмехаясь, солнечная птица поднялась совсем высоко, так высоко, что у Ирки перехватило дух, а затем, сложив крылья, обрушилась вниз. Белый лебедь помчался следом. Ветер засвистел в ушах. Город завертелся, точно юла. Ирка чудом замедлила падение. Приняла ободряющий удар ветра в тугое крыло и вслед за тем увидела, как солнечная птица скользнула к подвальному окну невзрачного строения на окраине и внезапно рассыпалась красными угольками.

Ирка разрешила лебедю, отдыхая, облететь вокруг дома, а затем медленно опустилась на газон перед подвалом и приняла прежнюю форму. Первым делом она убедилась, что камни амулета находятся в верном положении.

«Выходит, теперь я невидима для стражей и людей?» – подумала Ирка. Сама себя она видела прекрасно, и эта подробность вселяла в нее стойкое недоверие к возможностям амулета.

«До чего же странное существо человек. Вся его жизнь – сплошное чудо, но как раз в чудеса-то он и не верит», – подумала Ирка, негодуя на себя.

Проверяя свою невидимость, Ирка несколько раз прошла перед носом у бабульки, кормившей неподалеку бездомных собак. Бабулька совершенно определенно не замечала Ирку и смотрела сквозь нее, зато собаки беспокойно переминались с лапы на лапу и подвывали.

«Надеюсь, у горбуна Лигула нет собаки… А люди меня не видят, это точно!» – подумала Ирка, отступая к подвалу. Слово «лопухоид» она пока не ввела в свой активный словарь. В любом случае, слово бы ей не понравилось, ибо в нем сквозило нескрываемое презрение к роду человеческому.

Низкая сварная дверь в подвал была закрыта. На двери обретался внушительного вида замок, зачем-то выкрашенный белой краской. Курносая скважина замка имела такой суровый вид, словно ее призванием было никого никуда не пущать. Но тотчас, словно в насмешку над неприступной дверью, в нескольких метрах нашлось окно, забитое вместо стекол оргалитом. Причем оргалит был услужливо выбит чьим-то дружественным ботинком. Присев на корточки, Ирка заглянула внутрь, но не увидела ничего, кроме водопроводных труб. Осторожно, стараясь не шуметь, она протиснулась и повисла на руках, цепляясь пальцами за раму. Провисев так некоторое время, она неловко, но беззвучно спрыгнула на сырой размякший картон.

Воняло прокисшими тряпками. Воздух был влажный и горячий. Трубы, загибаясь, уходили в недра подвала. Ирка осторожно стала пробираться вдоль труб. Глаза постепенно привыкали к темноте. Шагов через двадцать трубы окончательно ушли в стену, Ирка же оказалась на маленьком, неопределенно-обглоданной формы пятачке.

Посреди площадки она увидела желтый собачий череп, рядом с которым на пыльной стене были начертаны странные знаки, похожие на разводы плесени на штукатурке. Однако Ирка, вместе с дыханием валькирии принявшая и ее знания, поняла, что знаки говорят ей:

«Смотри через мои глазницы!»

Ирка брезгливо взяла собачий череп и, держа его на вытянутой руке, через глазницы оглядела стены подвала. Первая стена, которую она обревизовала, так и осталась стеной, не претерпев существенных изменений. Зато в примыкавшей к ней стене-соседке Ирка увидела темную низкую дверь. Она опустила руку. Дверь исчезла. Снова подняла череп и совместила глазницы – дверь появилась. Ручка у двери отсутствовала. На ее месте помещался темный силуэт, похожий на маску из греческих трагедий. Разинутый рот, выпученные глаза. Не боль, не гнев, не страх – всеведающая жуть Тартара была в этом лице. Ирка внезапно поняла, чтобы дверь открылась, ей придется сунуть ладонь в открытый рот маски. Однако пустые глазницы ей совсем не нравились.