Это злая разумная опухоль - Питер Уоттс

деле, если мы не заставим их читать больше, чем предыдущее поколение, нам хана). Вот только мне начинает казаться, что YA этого не делает.

Мне начинает казаться, что он делает как раз противоположное.

Прошлой осенью, околачиваясь на SFContario, я посетил круглый стол на эту тему. Там присутствовала куча очень умных писателей, которые совершенно точно не бездарны, которые знают о YA гораздо больше меня и которые, надеюсь, не обидятся на то, что я обосру избранный ими псевдожанр – потому что даже этот круглый стол экспертов с трудом мог подобрать рабочее определение того, что YA вообще такое.

Видите ли, правила постоянно меняются. Еще недавно в подростковом романе нельзя было написать «fuck»; теперь – можно. На рубеже веков такие книги были на 100 % лишены секса – только целомудренные, в духе пятидесятых, держание за ручку и обнимашки, которые, похоже, никогда не доходили до расстегивания чьей-нибудь ширинки; сегодня YA может касаться не только секса, но и беременности, венерических заболеваний и изнасилований. Истории, некогда происходившие в какой-то параллельной, лишенной совокуплений вселенной, теперь жонглируют однополым сексом и гендерфлюидностью, словно это то же самое, что поход Арчи и Бетти в кафе-мороженое (а это, не поймите меня превратно, штука офигенная и долгожданная, но она ничем особенно не помогает, когда пытаешься подобрать для Young Adult более внятное определение, чем «те томики, которые стоят в определенном разделе книжного магазина»).

Время от времени один из присутствующих выдвигал настоящий критерий, который вроде бы не изменялся с течением времени, но был запутанным до полной невнятности. В одном случае историю с героем-подростком – историю, соответствовавшую практически всем традициям YA, которые только можно назвать, – исключили из клуба только потому, что она была рассказана в виде длинного флешбэка с точки зрения повзрослевшего протагониста, вспоминающего прошлое. По всей видимости, недостаточно, чтобы сюжет вращался вокруг подростков; перспективе, самому мировоззрению романа как артефакта тоже следует быть глубоко подростковыми. Если взрослые вообще присутствуют в истории, им следует оставаться фасадами: мы не должны ни разу увидеть мир их глазами.

Помните старые мультики про «Мелочь пузатую», где взрослые никогда не появлялись на экране, а редкие их реплики состояли исключительно из звуков тромбона, делающего «мва-мва-мва» под сурдинку? Это, видимо, был Young Adult.

Наконец участники круглого стола составили список, против которого никто из них не возражал. Чтобы считаться YA, история должна включать в себя следующие элементы:

• Молодой протагонист (или несколько).

• Молодой взгляд на мир.

• Прогнившее/антиутопическое общество (возможно, этот критерий должен применяться только к современной YA-литературе XXI века, а не к более старой, хотя, полагаю, шайка Злобных чирлидерш, заправляющих школой, тоже подойдет).

• Мешающие/бесполезные/отсутствующие родители: скорее логистическое ограничение, чем философское. Ваш герой должен быть свободен, чтобы действовать, а это трудно провернуть, когда родители вечно стоят у него над душой и нудят, что пора домой.

• Оптимистическая или хотя бы обнадеживающая концовка: пусть ваши герои – всего лишь кучка надоедливых детишек, но Империи Зла их не победить.

Когда я принял эти критерии как непререкаемые – их, в конце концов, сформулировали на круглом столе специалистов – то в мгновение ока осознал. Архетипическим YA-романом просто обязан быть… барабанная дробь…

«Заводной апельсин».

Только подумайте: история, рассказанная исключительно от первого лица подростка, – есть. Прогнившее антиутопическое общество – есть. Не имеющие значения родители – есть. А в финале Алекс побеждает: власти отпускают его на свободу, чтобы он мог насиловать и грабить сколько душе угодно. Конечно, злое правительство в конце не вполне повержено; оно просто вынуждено отпустить Алекса, позволить ему вернуться к привычной жизни (более свежий YA-роман с подобным финалом – «Младший брат» Кори Доктороу). И тем не менее: у него не вышло победить надоедливого мальчонку.

Итак, согласно мнению авторов подростковых книг – по крайней мере, согласно определенным ими критериям, – один из самых жестоких, бунтарских и трудночитаемых романов ХХ века – это YA. Что, в общем-то, возвращает нас к одиннадцатилетнему мне и Джону Браннеру. Если уж «Заводной апельсин» – Young Adult, то не настолько ли широки границы этой категории, что они, по сути, бессмысленны?

Но есть еще одно правило, о котором никто не упомянул, правило, которое, подозреваю, может оказаться более значимым, чем все остальные, вместе взятые. «Заводной апельсин» – ни в коем случае не легкое чтение. Там слова не просто длинные и сложные, половина из них вообще на русском. Вся книга написана на полиглотском диалекте, которого в реальном мире не существует. И я подозреваю, эта сложность, эта неприступность заставит многих отказать ей в звании YA.

Чтобы числиться по разряду подростковой, проза должна быть простой. Может, раньше и считалось хорошим тоном время от времени подбрасывать несовершеннолетним незнакомое словцо – блин, вдруг они хоть в словарь заглянут и чуток расширят словарный запас. Теперь это не так. Я немного читал YA – Гейман, Доктороу, Мьевиль: вот троица, которая первой приходит мне на ум, – но заметил в их романах подобного рода общую черту, помимо уменьшения секса и нецензурщины. Проза там менее требовательна к читателю, чем во взрослых книгах тех же авторов.

Дык естественно, подумаете вы: конечно же, она проще. Она пишется для более юной аудитории. Но все чаще и чаще это не так, по крайней мере с тех пор, как «Гарри Поттера» начали печатать в сдержанном «взрослом» оформлении, чтобы все его не слишком юные фанаты могли получать дозу Хогвартса в метро, не стесняясь цветастых и детских обложек. «Голодные игры» мне впервые порекомендовала женщина, которой (в то время) было под тридцать и которая была совсем не дурочкой.

Все эти настоящие взрослые читают всё более примитивную прозу. Все мы, писатели, догоняем их по лестнице, ведущей вниз. Черт побери, Нил Гейман взял классику, которую девятилетний Питер Уоттс проглотил без всяких трудностей – «Книгу джунглей» Редьярда Киплинга, – и упростил ее до (признаем, отмеченной наградами) истории про вампиров и призраков, нацеленной на аудиторию, которой история про разумных волков и тигров может показаться сложноватой. Возможно, недалек тот день, когда «1984» переиздадут, используя только выражения из одиннадцатого издания словаря новояза. Возможно, уже миновало то время, когда человек, желающий прочитать «Двадцать тысяч лье под водой», заходил дальше комикса из серии «Иллюстрированная классика».

Я знаю, как это звучит. Я начал со старческого ворчанья про лужайку, потому что Старики, как известно, обязаны осуждать недостатки Молодежи; потому что тирады о Старых Добрых Днях так же утомительны, когда затрагивают грамотность, как и когда затрагивают музыку или прически. Это была осознанная (и, скорее всего, неэффективная) попытка защититься от критиков.

Так что позвольте мне