100 великих узников - Надежда Ионина

В Амстердаме молодой Акоста занялся финансовыми сделками и торговыми операциями, и хотя до сих пор ему не приходилось заниматься подобными делами, он весьма преуспел в них. Вскоре его дом стал одним из самых богатых в еврейском квартале; Уриель Акоста приобрел репутацию добропорядочного человека и, казалось, имел все, о чем только можно мечтать. Однако его опять начали терзать сомнения, и, не успев твердо укрепиться в иудаизме, Уриель поднял бунт против еврейских мудрецов — толкователей Талмуда. Он попытался разобраться в его принципиальных положениях, что привело к неожиданным открытиям. Сначала новообращенного иудея смутило то обстоятельство, что укрепившиеся в амстердамской еврейской общине правила и обычаи не соответствовали утверждениям Торы. Раввины учили, что Тора содержит в себе заповеди, которые Бог дал еврейскому народу через Моисея. Обычаи же еврейской общины основывались на указаниях Талмуда — другой священной книги, которая истолковывала „законы Моисея“. Причем божественные установления в ней порой искажались, подчищались и подновлялись. Но если это так, то раввины сами отступают от законов Божьих?

У. Акоста попробовал осторожно поделиться своими мыслями с некоторыми раввинами, хотя и знал, что служители всех религий нетерпимо относятся к людям, любознательным в вопросах веры. Но он формулировал свои вопросы так, что раввины выслушали его спокойно и внимательно, а потом терпеливо постарались объяснить, чтобы впредь он не стремился понять то, что непонятно, а просто верил, как повелевает долг иудея. Уриель не был вольнодумцем, даже не пытался порвать с религией; просто он хотел понять, действительно ли в еврейских общинах соблюдаются законы Божьи или люди нарушают их?

Свои сомнения У. Акоста изложил в „Тезисах против традиции“ и познакомил с ними еврейскую общину Венеции, куда ездил по поручению своего брата-банкира. Но там его мысли были признаны вредными, что повергло Уриеля в уныние. Вернувшись в начале зимы 1615 года в Амстердам, он снова садится за изучение богословских трудов, вновь и вновь штудирует Тору и Талмуд Ему недостает знания еврейского языка, и он нанимает учителя, который занимается с ним в день несколько часов подряд.

Однако, желая развеять свои сомнения, У. Акоста столкнулся с такими вещами, от которых впал уже не просто в уныние, а в полное отчаяние. Он начинает сомневаться в бессмертии души и даже находит подтверждение своему сомнению в Библии, в которой нигде об этом не говорится. А если сам Бог не упомянул о бессмертии души, значит, это придумали позднейшие толкователи священной книги? Уриель боялся мысли, что душа смертна, как и тело. Но если даже в Библии ничего не говорится о бессмертии души, тогда, значит, можно ссылаться на нее и не чувствовать себя еретиком…

И Уриель Акоста приступил к работе над трактатом „О смертности души человеческой“, но неожиданные обстоятельства не дали ему закончить ее. Однажды тетрадь, в которую он записывал свои мысли, похитили и передали в еврейскую общину, и в мае 1622 года раввины вызвали У. Акосту на допрос в синагогу Бет-Иаков. Ему предъявили его тетрадь и потребовали объяснений, на что он ответил, что не верит в бессмертие души, так как учение об этом не имеет под собой никакой почвы. Никто не возвращается из царства мертвых, следовательно, никто не может с уверенностью сказать, что оно действительно существует. А если это все же не так, то пусть ученые мужи опровергнут его утверждение.

Раввины потребовали, чтобы он отрекся от своих кощунственных мыслей и раскаялся. На это державшийся с достоинством У. Акоста твердо заявил, что его мысли — плод долгих раздумий, ведь разум для того и дан человеку, чтобы он мог мыслить. Раввины попытались убедить Акосту, что он поступает опрометчиво и идет на прямой конфликт с общиной, за что может быть отлучен от церкви, но тот остался непоколебимым. Терпение раввинов истощилось, и они единодушно решили предать дерзкого нечестивца анафеме. Уже через несколько дней, при большом стечении народа, в синагоге Бет-Иаков был оглашен приговор отступнику и еретику Уриелю Акосте:

Изгнать его как человека, который уже отлучен и проклят законом Божьим; чтобы никто с ним не разговаривал, кто бы ни был — ни мужчина, ни женщина, ни родственник, ни чужой; никто не высказывал бы ему расположения и не был бы с ним в сношениях под страхом подвергнуться самому такому же отлучению и быть изгнанным из нашей общины. Братьям У. Акосты отделиться от него в течение восьми дней.

Стоял май месяц. В садах Амстердама расцветали тюльпаны, и все люди радовались весне. Только для Уриеля Акосты не было весны: когда он появлялся на улицах еврейского квартала, люди переходили на другую сторону; со всех сторон он слышал зловещий шепот и оскорбления. В „Примере человеческой жизни“ он писал, что даже дети, наученные раввинами и своими родителями, собирались толпами на улице и громко поносили меня, осыпали разными оскорблениями, кричали, что я еретик и отступник; иногда даже толпились перед моими дверями, бросали камни и всячески старались вывести меня из себя, дабы я не мог обрести покоя даже в собственном доме.

Следуя приговору раввинов, братья отделились от У. Акосты, продав ему дом и выделив часть капитала. Материальное положение Акосты резко ухудшилось, его все игнорировали, кружок прежних единомышленников распался… Лишь мать не подчинилась приказу старейшин общины, да служанка Дигне осталась в доме. Только ночью Уриель обретал покой. Он выходил на улицу и долго гулял вдоль канала.

Это был тяжелый период в жизни философа, но он не впал в отчаяние. Живя уединенно, У. Акоста в 1624 году заново написал трактат о смертности человеческой души, только назвал его по-другому — „Исследование фарисейских традиций в сравнении с писаным законом Уриеля, еврейского юриста, с возражением некоему Семюэлю да Сильва, его лживому клеветнику“. В трактате он вновь подтвердил свои прежние мысли, что душа и тело появляются у человека одновременно и одновременно гибнут. Бог не вмешивается в дела природы; Он царствует, но уже не управляет. Философу удалось издать свое сочинение, но оно вызвало новую бурю возмущения в среде раввинов. Нечестивец, значит, и не думает смиряться! Более того, он заявляет, что Бог, сотворив мир, уже не вмешивается в его дальнейшее развитие! Следовательно, мир развивается без Бога — по своим собственным законам. Подобное учение граничило с безбожием, и такой дерзости еврейская община Амстердама еще не знала. Ну что ж? Если отлучение ничему не научило Акосту, он понесет самое суровое наказание. Раввины обратились к городским властям, чтобы те привлекли нечестивца к ответственности за богохульство, а его возмутительную книгу изъяли и уничтожили.

Власти Амстердама решили дело быстро и издали постановление о заключении Уриеля Акосты в тюрьму. Враги мечтали даже о смертной казни для вольнодумца и очень жалели, что в Голландии нет инквизиции. Но У. Акоста недолго пребывал в тюрьме, так как власти согласились на выплату им денежного штрафа в 300 флоринов. А трактат, возмутивший как еврейских раввинов, так и христианских священников, конфисковали и уничтожили.

После смерти матери в доме Акосты появилась особа, которая подружилась со служанкой Дигне. Сдержанная, чуткая и добрая девушка приглянулась Уриелю, но о браке с ней не могло быть и речи, пока с него не будет снята анафема. И он решил помириться со старейшинами, „подчинившись их желанию“. Акоста вновь вступил в еврейскую общину, но относительное благополучие длилось всего несколько дней: „сын моей сестры… донес на меня, потому что по способу приготовления пищи и другим делам обнаружилось, что я — не иудей“. Из-за этого доноса разгорелась новая война, усилившаяся тем, что Уриель отсоветовал двум христианам вступать в иудейскую общину. От него снова потребовали отречься от своих взглядов, вернуться в общину и строго исполнять все ее требования и предписания.

„И прочтено было определение: мне надлежало войти в синагогу в траурной одежде, держа в руке свечу из черного воска, и перед лицом всего собрания прочитать написанные ими гнусные слова, в которых они выставляли совершенные мною поступки вопиющими к небу… Загорелось у меня сердце, и я запылал неугасимым гневом; но сдерживая себя, я просто ответил, что не могу этого исполнить“.

Уриеля вновь предали анафеме. Его громили в синагоге, против него сочиняли памфлеты, распространяли злобные брошюры и клеветнические воззвания. Опять начались оскорбления и преследования, опять летели камни в окна его дома, на улице вновь осыпали бранью, а случалось, что и плевали ему в лицо Акосту травили повсюду, чтобы он почувствовал: богохульнику нет места в этом мире. Он сносил все молча, ибо жалел этих людей. А одиночество его между тем все усугублялось. Он впал в бедность, потому что с ним отказывались заключать сделки, и некогда богатый дом Уриеля Акосты пришел в запустение. Много лет он прожил мрачным и подавленным, неравная борьба с еврейской общиной подтачивала его силы и здоровье, и в 1640 году, измученный одиночеством и раздавленный нуждой 57-летний философ вновь пришел в синагогу Бет-Иаков.