Лики русской святости - Наталья Валерьевна Иртенина

последовали этому совету от растерянности: советская пресса нагнетала мрак и не оставляла надежд, что патриарх когда-нибудь выйдет из заточения. Все слабее делалась вера, что его не расстреляют как митрополита Вениамина. Но отрекались от Святейшего, переходя в обновленчество, не только по малодушию. И не только из страха репрессий со стороны ВЦУ или ГПУ, что в данном случае равнозначно. Иными двигало честолюбие, желание быстро, без труда, лишь «выразив одобрение» обновленцам, продвинуться по иерархической церковной лестнице, обрести титулы, регалии, власть. За епископами следовало рядовое духовенство с теми же мыслями, сомнениями, желаниями.

Но другая половина епископов и священников, а с ними – бо́льшая часть мирян остались верны своему законно избранному Великому Господину и отцу, патриарху Тихону. Митрополит Агафангел, которого Святейший назначил своим заместителем, в послании «пастырям и всем чадам Русской Православной Церкви» отверг притязания аферистов и беззаконников, а архиереям советовал временно перейти в своих епархиях на самоуправление «по совести». И всё же обезглавленная, лишенная высшего руководства Церковь пребывала в смятении.

Захват церквей обновленцы начали с кляузы властям, что в храме Христа Спасителя ведется контрреволюционная агитация, и просьбы «произвести следствие». Органы «разобрались», и храм заполучили во владение раскольники. Но проводить свои еретические службы им пришлось в опустевшем здании под охраной милиции, оберегавшей нового настоятеля священника В. Красницкого от праведного гнева православных старушек, которые метали в него нечистоты. Вслед за этим по всей стране прошла волна обновленческой оккупации православных церквей. По воспоминаниям церковного юриста А. И. Кузнецова, раскольники овладевали храмами путем обмана и подлогов, «обрекая их на неминуемое закрытие и уничтожение». Православные, гнушаясь раскольниками и духом ереси, немедленно, хотя и с огромной жалостью, уходили из захваченных церквей. «Еще вчера переполненный молящимися, ныне, в руках обновленцев, уже опустевший, храм начинал жить одинокой жизнью, – свидетельствовал А. И. Кузнецов, – а потом закрывался, передавался государству под какой-нибудь гараж или кузницу. Но обновленцы шли дальше и уже овладевали очередным православным храмом. Православные люди понимали, что теряют храм безвозвратно, но даже такая страшная цена не останавливала их от высокого понимания своей преданности святому Православию, в слезах они покидали храмы, но к обновленцам не шли. Так было по всем городам и весям…» Весной 1923 года у обновленцев находилось до 70 процентов всех российских православных храмов. Были города, где не осталось ни одной не захваченной церкви, и православное священство обустраивало для богослужений какие-нибудь хозяйственные постройки. Во время служб они были битком набиты народом.

Десятки архиереев – митрополитов, архиепископов, епископов – обновленческое ВЦУ незаконно увольняло с кафедр. На их места ставили срочно возведенных в епископский сан женатых и даже второбрачных попиков (по канонам, православный священник не может жениться повторно, оставаясь в сане).

Методы обновленцев, «красных попов», были те же самые, которыми строили свое государство и оберегали свою власть коммунисты: насилие, доносы, хамство, ложь, клевета. А внутри, в душе, – грязь, беспринципность и всё то же безбожие. Один из лидеров обновленцев, священник С. Калиновский, вскоре снял с себя сан, назвался атеистом и пошел в антирелигиозные проповедники. Его примеру в течение двух десятков лет – пока обновленчество не выдохлось – последовало немало деятелей раскола, «разочаровавшихся в Боге». Это был закономерный итог для тех, кто ставил себе целью борьбу с «тихоновской Церковью» – по пословице, «кому Церковь не мать, тому Бог не отец».

Классикой стали слова философа, позже священника Валентина Свенцицкого, написанные им в 1906 году. Эту меткую характеристику обновленцев патриарх Тихон процитировал в своем послании летом 1923 года, когда был выпущен из заключения. «Современное церковное движение можно назвать либеральным христианством, а либеральное христианство только полуистина. Душа, разгороженная на две камеры – религиозную и житейскую, – не может целиком отдаться ни служению Богу, ни служению миру. В результате получается жалкая полуистина, тепло-хладное, либеральное христианство, в котором нет ни правды Божией, ни правды человеческой. Представители этого христианства лишены религиозного энтузиазма, среди них нет мучеников, обличителей, пророков. И союз церковно-обновленных – это… один из многих профессиональных союзов…» «С этим нельзя не согласиться, – добавляет Святейший, – если обратить внимание на то, что занимает наших обновленцев, что интересует их, к чему они стремятся. Прежде всего – выгоды, чины, награды. Не согласных с ними стараются устранить, создают себе должности и титулы, называют себя небывалыми митрополитами всея России, архипресвитерами всея России…»

Но вычурные титулы были лишь декорацией. Суть же выразил один из вождей раскола Введенский: «Мы решили остаться в Церкви, чтобы взорвать патриаршество изнутри» – то есть провести «демократизацию и либерализацию» Церкви.

Всякий раскол плодит новые разделения, новую злобу и ненависть. В августе на своем съезде «живцы» разругались между собой – не сошлись в вопросе о введении белого (не монашествующего и женатого) епископата. «Пьяница и нигилист» епископ Антонин (Грановский), вспомнив, что он сам монах, вдруг проявил несговорчивость. Его выгнали со съезда, после чего с подачи этого мрачного архиерея обновленчество начало делиться и дробиться на враждующие меж собой группировки с громкими, но бессмысленными названиями. О своих бывших друзьях епископ Антонин позднее говорил с убийственной откровенностью: к весне 1923 года «не осталось ни одного пьяницы, ни одного пошляка, который не пролез бы в церковное управление и не покрыл бы себя титулом или митрой… Вся Сибирь покрылась сетью архиепископов, наскочивших на архиерейские кафедры прямо из пьяных дьячков».

А на съезде, после того как утихла брань в адрес Антонина, продолжили грезить «обновлением» Церкви. Постановили: добиваться снятия сана с патриарха Тихона; прекратить поминовение его во время богослужений; уволить всех архиереев, противящихся этим и прочим «обновлениям».

Тем же самым были озабочены «романтики ножа и топора» – неистовые советские борцы с прошлым и с классовыми врагами. Осенью 1922 года при Политбюро сформировалась Антирелигиозная комиссия (АРК), куда вошли специалисты по удушению религии: Е. Ярославский, В. Менжинский, П. Красиков и др. Секретарем Комиссии стал Е. А. Тучков – он же начальник VI отделения Секретного отдела ГПУ, награжденный в следующем году за особые заслуги (проведение массовых репрессий духовенства) именным пистолетом «Маузер». На заседании в конце октября члены АРК слушали доклад Тучкова «о положении дела борьбы с Тихоновщиной». Отчет о проделанной работе пока не радовал: «Тихоновцы… стали после первого испуга приходить в себя и организовываться… а в иных местах и действовать, выгоняя обновленцев из епархиальных управлений». Но в казенных формулировках звучал и бодрый революционный оптимизм: следовало «взять более твердую ставку на группу «Живой церкви», «развернуть широкую работу по очистке от тихоновского и вообще черносотенного элемента приходских советов в центре и на местах», «повести ударным порядком смещение тихоновских епископов».

На этом же заседании впервые прозвучала тема суда над патриархом Тихоном.

«Только бы Церкви была польза»

Воспоминания о днях заключения святителя Тихона в Донском монастыре оставила Мария Вешнева, в то время сотрудница ГПУ, назначенная в охрану патриарха. На страницах ее мемуаров Святейший – представительный старец, спокойный и внимательный, ласковый и улыбчивый, тактичный в общении со своими неверующими надзирателями, дарящий им простенькие подарки на память и ночи напролет проводящий в молитве на коленях.

Сама Донская обитель фактически доживала последние дни. В монастырские здания вселялись советские учреждения. Монахов оставалась небольшая горстка. Они еще проводили богослужения в храмах, еще звучали на праздниках колокола, но по территории уже водили экскурсии с нелепыми антирелигиозными проповедями советские гиды.

«Патриарх живет в тереме на стене. Снизу терем кажется маленьким, а внутри поместительный. В нем четыре комнаты. Три смежные, их занимает патриарх, а четвертая, изолированная, с дверью на лестницу, наша…»

«Патриарху ни с кем нельзя видеться. А посетителей бывает много. Часовой звонит, я впускаю на площадку, выслушиваю, докладываю патриарху и передаю ответ.

Чаще всего ему несут дары – самые разнообразные: дрова, рамку меду, заштопанные носки, фунт свечей, мешок муки, две луковицы, штуки полотна и т. д.».

«У него очень строгий режим. Просыпается в шесть. Выходит на площадку и, обнаженный по пояс, делает гимнастику. Тщательно умывается. Долго молится. Завтракает. Всегда по утрам пишет. Прогуливается по комнате. Снова работает. За час до обеда, тепло одетый, выходит на стену. Прогуливается до башни и обратно…

К этому времени двор заполняется народом. Это верующие ожидают его благословения. Патриарх время от времени подходит к краю стены и молча благословляет крестным знамением. Многие опускаются