Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Ночью король-солдат несколько раз просыпался от радостных предчувствий. Едва забрезжило утро, он вскочил на коня и первым прибыл в Кладруб. Там его принял принц Евгений. При виде императорского экипажа Фридрих Вильгельм потерял голову: подбежал к карете, распахнул дверцу и, плача от радости, заключил изумленного императора в объятия. Император остался крайне недоволен таким обращением. Он молча вышел на помост, сооруженный для посещения конного завода августейшими особами, и двинулся вперед, в то время как Фридрих Вильгельм пошел следом, ведя под руку прекрасную императрицу Елизавету.

За обедом монархи провели два часа. Фридриху Вильгельму так хотелось провозглашать тосты за императора, за Германию, за дружбу! Но Карл VI, одержимый имперским величием, только скучал да ковырял за едой в зубах. К счастью, милая и умная императрица Елизавета, урожденная принцесса Брауншвейгская, сидела напротив Фридриха Вильгельма. Она знала своего бездушного мужа и ничуть не смущалась его оскорбительным поведением. Бодро болтала она с Фридрихом Вильгельмом и единственная из всего высокого общества сумела оценить неподдельную открытость и здравый, практичный ум прусского короля.

Затем Фридрих Вильгельм отправился в Прагу. Император снизошел до посещения города в то же время — впрочем, инкогнито и без помпы, чтобы не создавать впечатления «встречи в верхах». Вряд ли можно было нанести прусскому монарху большее оскорбление. Но Фридрих Вильгельм смирился и с этим: лишь бы побыть рядом со своим «другом» императором и поговорить с ним начистоту о Юлихе-Берге. Он и не подозревал о совершавшемся в эти пражские дни за его спиной драматическом повороте союзнической политики. Пока он бегал за брюзгливым императором, в Праге объявился Робинсон, британский посланник с особой миссией, начавший плести антипрусские интриги.

Между морскими державами Англией и Голландией и императорским домом в Вене началась подготовка к заключению союза, направленного против Франции. Король Англии Георг II, находившийся тогда в Ганновере (о чем Фридриху Вильгельму даже не сообщили), пожелал отвести его прусскому шурину подсобную роль в новой коалиции. Кроме того, ему следовало отказать в претензиях на Юлих и Берг. Робинсон тут же отправился к принцу Евгению и выдал ему за желание английского правительства следующее: прусскому королю следует жестко дать понять, что наследственные права Гогенцоллернов на рейнские города Юлих и Берг не будут признаны ни императорским двором, ни какой-либо другой державой Европы.

Принц Евгений, воодушевленный общностью интересов Австрии и Британии, в тот же вечер попросил короля-солдата об аудиенции, куда прихватил с собой Зекендорфа. Уже на следующий день он мог торжественно сообщить Робинсону: давление на потрясенного короля Пруссии принесло плоды, Фридрих Вильгельм смягчил свою позицию по вопросу о Юлихе-Берге. Принц Евгений докладывал британскому посланнику:

«Благодаря мне он убедился в опасности своего положения. Я дал ему понять, что у него нет других друзей, кроме императора и России, что ему не следует требовать от императора вступать ради него в конфликт со всем миром. Он должен трезво оценить положение собственного государства, простирающегося от России до Голландии и со всех сторон окруженного державами, имеющими возможность — при весьма различных интересах — легко объединиться против него».

Да, это надо представить: глубоко уважаемый королем принц Евгений, первый советник его «друга» императора, практически угрожает Пруссии окружением в случае, если она не захочет выполнить приказ! Унизить «суверенное» государство сильнее просто невозможно. Фридрих Великий и Бисмарк (которые, разумеется, просто не отправились бы в Кладруб и в Прагу) такого тона просто не потерпели бы, а сразу же отправили бы в Париж особое посольство для переговоров с французами. И тогда императорский двор, в виду 70-тысячной прусской армии, опомнился бы мигом.

Совсем иначе повел себя Фридрих Вильгельм. На мгновение он пришел в ярость. Мысль о том, что все его клятвы и признания в любви к кайзеру возымели ничтожный политический эффект, потрясла короля. И пока он выходил из состояния шока, его ближайший советчик, граф Зекендорф, взялся за Робинсона: новую ситуацию в отношениях Лондона и Вены надо было использовать. «Неужели я никогда не заслужу милость вашего короля? — с наигранным отчаянием спросил он Робинсона и продолжил: — Я благодарю Бога за то, что имею при себе бумаги, подтверждающие мою полную непричастность к помолвке кронпринца и принцессы Бевернской» (она состоялась в марте 1732 г. — Примеч. авт.). Робинсон, хорошо знавший о шпионских похождениях Зекендорфа в Берлине, предпринятых по поручению императорского двора, продолжал слушать. И граф открыл карты: «Наверное, вы расстроены имеющимися у нас особыми предложениями от прусского короля. Могу вас уверить: у нас их нет, не было и не будет! Мы получили от него больше, чем рассчитывали получить, не разрывая с ним окончательно…» Так Зекендорф, наперсник короля Фридриха Вильгельма, говорил о своем благодетеле с представителем третьей державы.

Естественно, политические результаты «пражской встречи» оказались для Пруссии ничтожными. Подтверждение наследственных прав на Юлих-Берг, предмет вожделений Фридриха Вильгельма, отодвинулось в недосягаемые дали. Свое согласие с «Прагматической санкцией» он отдал даром. Несмотря на клятвы в верности Австрии, никакими средствами давления он не располагал. Каждому в Европе было известно: этот «германский монарх» обречен на роль пешки в борьбе с Францией. Порадоваться Фридрих Вильгельм мог лишь своим наследственным правам на Восточную Фрисландию, гарантированным императором. И то лишь потому, что австрийцы не сомневались: этого короля всегда можно провести за нос, и не заботились о собственных гарантиях. (Никто и подумать не мог, что сын этого Фридриха Вильгельма сделан из совсем другого теста. Через двенадцать лет, после смерти последнего правителя Восточной Фрисландии, не имевшего наследников-мужчин, он, опираясь на те самые гарантии императора, присоединит ее к Пруссии.)

За четыре месяца до встреч в Праге и Кладрубе, в марте 1732 г., Фридрих Вильгельм добился помолвки своего двадцатилетнего сына Фридриха и принцессы Елизаветы Кристины Брауншвейг-Бевернской, племянницы императрицы. Сына, доведенного этим союзом до полного отчаяния, отец принудил к сделке угрозами. Он не сомневался в плодотворности семейных связей с императорской семьей и для Пруссии, и для его наследника. Его не волновали ни презрительные гримасы жены Софьи Доротеи, ни издевательства кронпринца Фридриха по поводу своей принудительной помолвки. Благо Пруссии король ставил превыше всего. Только теперь, через несколько месяцев после Праги, осенью 1732 г., Фридрих Вильгельм спустился на землю. Только теперь он смог увидеть, как изменился политический ландшафт Европы. Все он мог допустить, но только не сближение Лондона и Вены! Он ведь искренне верил: шашни австрийского орла и британского кита невозможны в принципе!

Для венских интриганов дипломатический мир, еще незыблемый для Фридриха Вильгельм в Праге, выглядел совсем иначе. Тесные семейные связи Берлина с императорским двором едва ли представляли для них интерес. Теперь гораздо важнее оказалось помирить Берлин с Лондоном для укрепления антифранцузской коалиции вступлением в нее Пруссии. В соответствии с этим планом Зекендорф получил из Вены инструкцию: возродить давно похороненный проект «двойной свадьбы», проваленный многолетними усилиями той же Вены. Графу-шпиону следовало убедить Фридриха Вильгельма нарушить помолвку кронпринца Фридриха и Елизаветы Кристины Брауншвейг-Бевернской.

Это переходило все границы. Бессовестные маскарадные интриги окончательно вывели короля-солдата из себя. Зекендорф, передавший королю предложение Вены, в первый раз получил «непристойный ответ» и даже был вынужден на время покинуть двор. Декабрьским вечером 1732 г. отчаяние короля прорвалось на «заседании» Табачной коллегии: «Нет, этого я больше не потерплю! — Он ударил кулаком по столу. — Это грызет мое сердце! Меня толкают на низость! Меня! Меня! — Король схватил пивную кружку. — Нет, никогда! Проклятые интриганы! Черт бы их всех побрал!» Грумбков, чуть не потерявший сознание при извержении королевского гнева (в отсутствие Зекендорфа он всегда чувствовал себя неуверенно), попробовал успокоить Фридриха Вильгельма. «Что?! — вскочил король. — Позволить сделать себя обманщиком? Да я на весь мир крикну, как эти жулики хотят меня надуть! Людям, желающим, чтобы я совершил faux pas,[33] следовало бы знать меня лучше (король намекал на Зекендорфа. — Примеч. авт.)… Они снова кромсают мою честь! Если мой род должен прекратиться, обойдусь без этого позора! Их планы меняются каждый день…»