Изысканная свадьба - Патриция Уоддел

Она внимательно посмотрела на парк. Его небольшой участок был зажат между дорогими домами самых богатых людей города. Оштукатуренные здания из кирпича с мраморными лестницами и чугунными решетками, отделявшими их от улицы, казались мрачными и неприветливыми. Парк все еще выглядел по-зимнему: на фоне почти весеннего неба вырисовывались темные голые деревья. Плывущие в вышине облачка не были похожи на снежные тучи.

Неловкость у Реджины постепенно прошла, и она спокойно стояла, думая о своем. Джонатан считает себя заурядным, но она-то знает, что ее муж человек необыкновенный.

Он ничуть не похож на ее соседей, людей ограниченных, придерживающихся общепринятых правил. Он наслаждался жизнью и учил этому искусству Реджину. Иногда они совершали что-то из ряда вон выходящее, а иногда просто кормили голубей в парке. Все, чем они занимались, доставляло ей особое удовольствие именно потому, что делали они это вместе с Джонатаном, признавалась себе Реджина.

Однако она слишком мало знала о своем муже. Иногда он бывал очень сдержан и серьезен. Как, например, сегодня после обеда в библиотеке. Впрочем, он имел на это право. Не стоит портить себе медовый месяц. Но действовал он отнюдь не из эгоистичных соображений. Его не покидала мысль о ее безопасности. Однако Реджина не верила, что убийца последует за ними в Нью-Йорк.

Это предположение так поразило ее, что она высказала свои опасения.

– Не волнуйся, – успокоил ее Джонатан. – Мы займемся этим, вернувшись домой. А пока живи спокойно.

– Как я могу не волноваться? – воскликнула Реджина. Ей очень хотелось обернуться и посмотреть на него, но она не стала менять позы, боясь, что он рассердится. – Мои лучшие подруги мертвы, я вспоминаю их каждый день и гадаю, какие новости ждут нас дома.

– Ричард телеграфирует мне, если произойдет что-нибудь экстраординарное, – заметил Джонатан. – Пока никаких плохих новостей от него не поступало.

– Я хотела бы передать пансион Люси, – неожиданно заявила Реджина. – Она практически член моей семьи и после моего замужества наверняка озабочена своей дальнейшей судьбой.

– Прекрасная мысль, – согласился с ней Джонатан. – Я велю своему поверенному подготовить необходимые бумаги.

– Спасибо, – улыбнулась Реджина, продолжая смотреть в окно. – Сколько мне еще стоять?

Джонатан рассмеялся:

– Шедевр за несколько минут не создашь. Стой спокойно.

В последующие дни Реджине пришлось набраться терпения. Погода наладилась, до конца недели стояли солнечные дни, и большую часть дня Реджина проводила стоя у окна мастерской, совершенно обнаженная.

Джонатан не разрешал ей взглянуть на картину. По окончании сеанса тщательно закрывал полотно плотной тканью, прежде чем они покидали мастерскую. Когда Реджина пыталась подсмотреть, получала шлепок по заду и строгий выговор. Джонатану не терпелось закончить картину. Он уверял Реджину, что в его доме в Мерриам-Фоллс нет подходящего помещения, и отложил их отъезд. Реджина пыталась возражать, но безуспешно. Ее муж принял решение, а Джонатан Бельмонт Паркер своих решений не меняет.

В последнюю неделю их пребывания в Нью-Йорке Реджина, к ее собственному удивлению, уже без смущения сбрасывала одежду и занимала свое место у окна. Позируя долгими часами, она не испытывала ни малейшего стыда оттого, что стоит голая. Это даже давало ей ощущение свободы. Как-то Реджина предложила Джонатану тоже снять одежду, чтобы она не мешала ему рисовать. Он рассмеялся и тотчас же последовал ее совету. Портрет был забыт, и они занялись любовью на диване перед камином.

Реджина почти забыла, что Джонатан хитростью принудил ее к замужеству. Она любила его и не могла не признаться, что ей нравится чувствовать себя просто женщиной. Она жила как жилось, радовалась жизни, не испытывая при этом чувства вины, и смирилась с тем фактом, что не может изменить жизнь. Однако она ни на минуту не забывала, что Хейзл и Элайза были мертвы. Как только они с Джонатаном вернутся в Мерриам-Фоллс, она непременно будет активно участвовать в разоблачении и наказании их убийцы.

Джонатан ждал ее внизу в гостиной. Глаза его светились нежностью, увы, не любовью, но Реджина чувствовала, что ее опекают, желают и защищают, а это было немало.

– Ты прекрасна, как всегда, – сказал Джонатан, обнимая и целуя ее так, будто они не виделись несколько недель, а не несколько часов. Джонатан ездил к своему поверенному по делу о передаче пансиона на Уитли-стрит во владение Люси Чамберс.

– Тебе все еще не терпится уехать домой?

– Молли целый день пакует вещи. Я и не подозревала, что у меня прибавилось столько одежды. Да, мне не терпится вернуться домой, – призналась Реджина.

Они поужинали жареной индейкой, тушеными овощами и шампанским. Разговор за ужином был такой же острый, как и еда. Небольшая группа женщин протестовала перед зданием суда против инцидента в ресторане, и об этом писали газеты. Реджина не удержалась и рассказала мужу. Она также сообщила ему, как подействовал протест женщин на судью: тот вышел из здания суда через черный ход и уехал в наемном экипаже.

Ни одна из женщин не была арестована, хотя, как писали газеты, полицейский, дежуривший у здания суда, строго предупреждал женщин о нарушении ими общественного порядка.

– Я должна была быть с ними, – сказала Реджина.

– Слава Богу, что тебя там не было, – ответил Джонатан, откладывая салфетку и беря бокал с вином. – В противном случае я бы рассердился.

– И что бы ты сделал? – спросила Реджина. – Запер бы меня в комнате и продержал там до тех пор, пока не счел бы нужным выпустить?

Джонатан спокойно продолжал пить шампанское. Затем поставил бокал на стол и жестко посмотрел своими серебристо-серыми глазами в ее взволнованное лицо.

– Все зависит от проступка, – холодно произнес он. Реджина поняла, что муж не шутит. – Я не позволю тебе подвергать себя опасности. Ни здесь, ни где бы то ни было. Ты можешь восторгаться суфражизмом, но я не потерплю никаких действий с твоей стороны, которые могли бы повредить тебе.

Реджина хотела возразить мужу, но он поднял руку, призывая ее помолчать. И Реджина не произнесла ни слова.

– Ты – моя жена, – твердо сказал он. – И мой долг тебя оберегать.

Реджине хотелось закричать, что она не хочет, чтобы он выполнял перед ней свой долг, она хочет, чтобы он ее любил. Но она не выдала своих чувств, только выпрямила плечи и положила вилку на тарелку. Серебро с приятным звоном стукнулось о китайский фарфор.

– Я никогда не пойму тебя, – призналась она. – Ты то обращаешься со мной как с глупым ребенком, то велишь позировать тебе обнаженной; познавать жизнь во всем ее разнообразии. А на поверку получается, что моя свобода ограничена определенными рамками.