Когда струится бархат - Элизабет Чедвик

— В том, что случилось, виноват его брат, так ведь? — твердо спросила Хельвен.

Супруги пошли порознь, так как по винтовой лестнице можно было двигаться наверх к спальне только по одному.

— Готов поставить на кон все серебро, какое только сыщется в Торнейфорде, что это именно так, — угрюмо кивнул Адам. — Он захватил Майлса с целью выкупа. — Адам снял со специального шеста свою кольчугу.

— Но если бы ты не захватил парня и не сделал его пленником… — начала Хельвен, но тут же поспешно замолчала, мысленно выругав себя за необдуманные речи.

Адам резко повернулся, но сразу опустил взгляд. Тем не менее по энергичному движению желваков вокруг рта было ясно, что начатая Хельвен фраза пришлась Адаму очень не по нраву.

— Извини меня, — Хельвен коснулась его плеча. — Можешь даже обругать за сварливость. Я знаю, ты не виноват. Просто…

— Ты знаешь, что я готов все безропотно выслушать, — закончил Адам, слегка приподнимая брови. — Только постарайся не заходить слишком далеко. Или полагаешь, мне все безразлично? Может, ты думаешь, мне самому не приходила в голову эта мысль?

Подбородок Хельвен задрожал. Она боролась с подступающими слезами, но не выдержала и расплакалась. Адам чертыхнулся, усадил ее к себе на колени, потом поцеловал, приговаривая:

— Не надо, тише.

— Ему плохо, — всхлипывала Хельвен, — он старый и больной. Я видела, каких трудов ему стоит подняться по ступенькам и влезть на коня. Он этого не переживет!

Хельвен подняла с кровати кольчугу и принялась помогать мужу облачиться в нее. Со времени последнего использования кольчугу отчистили в мешке, наполненном песком, увлажненным уксусом. Это позволяло избавиться и от грязи, и от ржавчины. Затем кольчуга высушивалась, аккуратно смазывалась жидким маслом и развешивалась на шесте ждать новой надобности надеть ее.

Заклепки зашелестели тонким серебристым звуком, струясь по телу Адама. Встав в полный рост уже в кольчуге, Адам выглядел вдвое шире, чем был на самом деле. Следующей деталью боевого облачения являлась специальная накидка без рукавов из бархата лазурного цвета, надеваемая поверх кольчуги. Затем шел тяжелый позолоченный пояс для меча. Когда же Адам прицепил сбоку и сам меч, Хельвен отошла на шаг, чтобы целиком увидеть военный наряд мужа. По спине внезапно пробежал холодок. Мужчина, никогда не любивший изображать из себя воина, на самом деле превратился в воина.

— Адам, будь осторожен, — неуверенно проговорила Хельвен. — Я… не хочу потерять и тебя.

— Я пришлю весточку с посыльным, прежде чем возвратиться, — в его голосе угадывалось сочувствие. — Я знаю, что ждать так же трудно, как делать дело. — Снова выпрямившись, он засунул латные рукавицы в шлем и свободной рукой, толстой и неповоротливой от бронированного облачения, обнял Хельвен за талию. Адам держал жену осторожно, стараясь не очень сильно прижимать к себе из опасения поранить или прищемить заклепками. Но поцелуй был крепким, жадным и энергичным, передававшим Хельвен все, что нельзя выразить объятиями. Потом он повернулся и пошел во двор замка, где уже собирались воины.

Глава 16

Майлс открыл глаза, с усталым безразличием созерцая черные расплывчатые стволы деревьев. Тупая гложущая боль отдавалась в груди и правой руке. Особенно тяжело было дышать: каждый вдох раздвигал сломанные ребра и причинял нестерпимые мучения. Свежий морозный воздух пробирал до мозга костей. Или это ползучее прикосновение костлявых пальцев смерти?

Среди деревьев слышались голоса валлийцев. Говорили на языке его детства, так давно выученном среди зеленых лесов Повиса в семье его деда-валлийца. Но сейчас почему-то те времена стали такими близкими, что Майлсу казалось: он даже видит тени тех людей, чувствует сыроватый дымок костра и слышит их заливистый смех. Но ведь это происходит на самом деле! Он попал в плен к валлийцам, но не тогда, в восемь лет, а в восемьдесят два года, когда тело крепко сковано путами старческой боли. Смех притих, одна из теней отделилась от других и превратилась в высокого широкоплечего валлийца. Именно он командовал набегом, а сейчас протягивал пленнику заткнутую пробкой бутыль с медовым напитком и горбушку черного хлеба.

Майлс покачал головой — он не чувствовал ни голода, ни жажды. Больше ничего не чувствовал, кроме, может, легкой печали при мысли, что так много знакомых и дорогих ему вещей больше нельзя увидеть хотя бы на миг.

— Какой же ты глупец, — тихо промолвил он по-валлийски.

Давидд ап Тевдр пожал по-медвежьи громоздкими плечами.

— Что ты несешь, старик? Я обменяю тебя на своего брата. Разве это неразумно?

— Покойники ничего не стоят. — Майлс даже сумел изобразить на измученном лице какое-то подобие улыбки. — Нет, не твой парень… пока. Он сейчас в прекрасной форме. Но ты забыл, что будет, если выставить слабеющую свечу на сквозняк. У меня осталось слишком мало времени, а значит, и у тебя.

— Пропади ты пропадом, старик, но видит Бог, я не допущу, чтобы ты умер! Сначала ты послужишь делу, которое я задумал, — сердито, хотя и неуверенно, заявил валлиец.

— Даже не рассчитывай, — прошептал Майлс и закрыл глаза, погружаясь во тьму.

Хельвен находилась на прощальной службе у гроба скончавшегося возчика, когда к ней подошел ФицСимон, в отсутствие старших офицеров исполнявший обязанности командующего гарнизоном замка.

— Моя госпожа, к замку приближается группа валлийцев, — сообщил он, — они везут какие-то носилки.

Хельвен встала с колен и отряхнула пыль с юбки.

— Есть ли какие новости от лорда Адама?

— Пока нет, госпожа, — ответил воин и добавил с плохо скрываемым раздражением: — Еще слишком рано для новостей.

Хельвен в ответ метнула взгляд, исполненный гневного раздражения, но сдержала резкость.

— Хорошо, я поднимусь наверх. — Ограничившись столь кратким ответом, она преклонила колени перед алтарем и покинула крошечную часовню, выйдя на воздух окрашенного в серые тона полудня. Ветер бесцеремонно закрутил ее юбки и стал срывать вуаль. Пришлось первую деталь наряда придерживать правой рукой, а левой рукой взяться за вуаль на голове. В таком виде она и поднялась к бойницам крепостных ворот.

От двадцати до тридцати валлийцев, одетых в традиционные одеяния из сшитых овчин и груботканного льняного полотна и восседавших, согласно своим обычаям, на лохматых горных пони, остановились, не приближаясь на расстояние полета стрелы. За плечами у каждого был закреплен лук, а на боку у бедра свисал излюбленный укороченный меч. Прищурив глаза, Хельвен сумела разглядеть завернутую в одеяла фигуру на носилках, выставленных перед строем.