Дмитрий Самозванец - Пирлинг

Царица лагун, славившаяся богатством и торговыми оборотами, была в то время своего рода обсервационным пунктом. Здесь Запад входил в соприкосновение с Востоком и с самой Москвой. Представителем христианнейшего короля Франции в Венеции являлся Филипп Канэ де Френ. Это был раскаявшийся гугенот. Между ним и Поссевином существовали самые дружеские отношения. Канэ заинтересовался славянскими делами. Он внимательно читал все донесения ла Бланка, которого признавал человеком честным и осторожным в выборе средств. С другой стороны, сообщения иезуитов помогали ему проверять данные ла Бланка; таким образом, в его собственных депешах проходит перед нами вся история Дмитрия. В Париже этот материал поступал в распоряжение первого советника государства, Вилльруа, который докладывал о нем самому Генриху IV.

Но рвение Канэ не ограничивалось посылкой в Париж подробных депеш. Не довольствуясь осведомлением короля о том, что происходило в московском государстве, он старался увлечь бывшего гугенота широким планом католической пропаганды на Востоке. В его изображении Генрих IV становился апостолом истинной веры среди русских. По соглашению с Павлом V, он должен отправить в Москву специального легата; при этом иезуита, облеченного такой миссией, необходимо возвести в сан кардинала. «Обращение к истинной вере великого Русского государства, пространство коего почти беспредельно, явится великим завоеванием католической церкви, — писал Канэ к Вилльруа 12 июля 1605 года. — Когда известие (о вступлении Дмитрия в Москву) подтвердится, я полагал бы, что было бы весьма уместно для Его Величества обратиться к Папе с просьбой об отправлении отца Поссевина в эту страну с миссией легата. Ведь он так долго и успешно действовал там во времена Григория XVII и Сикста V. Этому легату следовало бы пожаловать шляпу кардинала, чтобы придать еще больше авторитета его миссии. Во всяком случае, мне известно, что сам Поссевин весьма далек от этой мысли. Он уже решил на целый год удалиться в Лоретту, как только закончено будет печатание его трудов. Но меня занимают больше интересы церкви, нежели личные планы этого человека. Ввиду этого прошу Вас извинить меня, если я слишком смело сообщаю Вам о том, что считаю важным для славы Божьей, а также для достоинства и имени Его Величества, к чести которого должна послужить рекомендация столь достойного кандидата». Однако Генрих не внял убеждениям своего посла. Он оставил Поссевина при своих книгах, а Москву — при ее церкви. Тем не менее образ Дмитрия запечатлелся в памяти короля. Поэтому, когда Маржерет вернется из России, Генрих заставит его рассказать подробнее всю эту необыкновенную историю.

В Праге слухи о торжестве Дмитрия породили комбинации совершенно иного свойства. У Рудольфа II были также свои агенты в Москве. Такими лицами являлись Лука Паули и Генрих Логау. Разумеется, они были в курсе всех событий. До нас дошла некоторая часть их донесений. Однако этот материал представляет слишком большие пробелы, без которых почти невозможно судить о действительной осведомленности обоих агентов. Может быть, пражский двор пользовался преимущественно теми данными, которые шли из Кракова. Папский нунций в Праге Феррери переписывался иногда с Рангони. Агент пармского правительства, Фома Ронкароли, также пересылал своему государю письма отцов Николая и Андрея. Теми же польскими источниками пользовался и венецианский посол при пражском дворе Франческо Соранцо. Во всяком случае, Габсбурги всегда внимательно следили за тем, что происходит в Москве. По мнению Соранцо, императорское правительство выказывало к новому царю большую симпатию, нежели когда-то к Борису Годунову. Было, впрочем, весьма простое средство проверить это настроение пражского двора. Как известно, Годунов всячески старался связать себя родственными узами с Австрийским царствующим домом. Однако все его домогательства встречались холодными или уклончивыми ответами. Совершенно иначе относилось то же правительство к Дмитрию. Сами Габсбурги готовы были предложить ему в невесты одну из эрцгерцогинь. Найти ее было совсем не трудно: так много было дочерей у Карла Штирийского. Сочетавшись подобным браком, московский царь стал бы шурином польского короля; следствием таких матримониальных комбинаций мог бы явиться тройственный союз держав… Однако все эти проекты рушились: Дмитрий был верен своей пылкой страсти к Марине.

Восходя, таким образом, к первоисточникам, откуда распространялись за границу вести о новом московском царе, мы легко можем объяснить себе, почему эти сообщения были столь благоприятны для него и как сумели они создать ему популярность в такой короткий срок. Враги Дмитрия пока еще молчали; они должны были заговорить впоследствии. Теперь же слышались только речи его друзей, разносившиеся далеко по всем направлениям. Между тем неопытные наблюдатели являлись жертвой известного оптического обмана. Мы помним, чего желал так горячо Канэ де Френ, о чем мечтали Поссевин и иезуиты — спутники Дмитрия. Именно это и было труднее всего осуществить. Между тем религиозный вопрос вставал перед Дмитрием во всем своем объеме. Уклониться от его решения было немыслимо.

Теократическая идея еще господствовала в России в XVII веке. В силу этого царь обязан был жить в добром согласии с духовенством; вообще, взаимоотношения церкви и государства должны были сохранять самый дружественный характер. Совершенно естественно, что Дмитрий без колебаний принял на себя роль православного царя: всякие обещания католикам с его стороны приходилось держать пока в строгой тайне. Конечно, тем самым создавалось фальшивое положение; однако Дмитрий выходил из него с удивительным искусством.

Первое затруднение, возникшее перед ним, относилось к области иерархических вопросов. Как известно, восточный кесарь был немыслим без патриарха. Дмитрий считал себя кесарем; при таких условиях он ни за что не хотел расстаться со своим духовным alter ego. Еще в начале своей карьеры, в Кракове, он говорил о Московском патриаршестве; он рассуждал как человек, знающий цену этому институту и желающий воспользоваться им в своих интересах. Опыт Бориса Годунова был у него перед глазами. Он и поспешил последовать этому примеру.

Мы помним, что до своего вступления в Москву Дмитрий повелел низложить патриарха Иова. Не мог же ставленник Бориса быть главой русской церкви: на этом посту Дмитрий хотел видеть более надежного человека. Вот почему немедленно по водворении своем в Кремле он созвал епископов, архимандритов и игуменов и «посоветовал» им избрать нового патриарха. Предложение царя было мотивировано ссылками на преклонный возраст Иова и на слабость его зрения. Царь говорил только о благе церкви; он не выдал ничем своих мстительных чувств, ни словом не упомянул о наказании патриарха. Подобная тактика царя несколько примирила с ним членов собора: она хоть отчасти, оправдывала в их глазах суровые меры, принятые против Иова. Сановники церкви не стали противиться убеждениям царя: и на них действовало обаяние его сказочно создавшейся власти. Присутствующие вполне одобрили мысль царя. Они ответили, что признают мудрым рвение благочестивейшего государя и великого князя всея Руси, Дмитрия Ивановича: да совершится воля его; пусть будет так, как он приказал. Как эти, так и последующие подробности сообщает архиепископ Арсений. Это — свидетель-очевидец. Он сам был одним из членов собора и не имеет никаких причин скрывать от нас истину.[22]