Мятежники - Юлия Глезарова

– Я письмо написал, прошу перевода из корпуса. Надеюсь, Иван Иванович не откажет мне, – начал Тизенгаузен прямо с порога. – Ежели не ответит Дибич, в отставку подам. Не желаю более в деле вашем участвовать, господа. И вам советую об сем подумать. Дело это опасное и беззаконное.

Тизенгаузен говорил твердо и решительно, тоном своим удивляя Сергея.

– Но, Василий Карлович… – начал Сергей, – отечество ждет от вас гражданского подвига…

– Ничего не ждет от меня отечество, перестаньте, подполковник. Я в ответе за жену и детей моих. Ежели я голову сложу – кто печься будет о них? Вы что ли? Или этот ваш… представитель тайного правления… господин Пестель? Живите смирно, Бог вознаградит вас…

– А ведь он прав, Сережа, – до того молчавший Матвей вдруг вмешался в разговор. – Прав, смириться нужно…

От неожиданности Сергей едва не лишился дара речи.

– Не тебе, брат, такие слова произносить… И не здесь.

– Нет, отчего же? – Тизенгаузен обрадовался неожиданному союзнику. – Брат ваш правильно мыслит. Полно дурачиться, Сергей Иванович.

– Правильно? Брат, должно быть, шутит… Вы хотите до самой смерти своей рабами оставаться? Перед государем, генералом Ротом, любым, кто старше чином трепетать?!.. Я не хочу. Я свободным человеком жить хочу.

– Рабами, Сережа, никто быть не хочет, свобода всем нужна, – возразил Матвей, краснея. Он вдруг увидел возможность сейчас, вместе с Тизенгаузеном, переубедить брата. – Но есть сила вещей, по коей не будет нам удачи. Ради чего нам умирать-то прикажешь? Ради свободы? Так это абстракция отвлеченная. Ради конституции? Чтобы жить, как в Англии? Так мы не в Англии с тобою.

– Примеры нынешнего времени, – добавил Тизенгаузен, – говорят о том, что дело, подобное вашему, не может кончиться добром. Риего в Испании далеко зашел, конституцию восстановил, свободу провозгласил… И что с того? Повешен Риего.

– Он прав, Сережа, задумайся, прошу тебя… Пока еще есть время…

Сергей знал, что никто в целом свете переубедить его не может, что брат в любом случае пойдет за ним. Но понимал он и то, что вмешательство Матвея нарушило его планы, что вряд ли ему удастся теперь переубедить упершегося старика. Сергей искренне пожалел, что приехал сам, не известив Пестеля. Но было поздно, и Пестель был далеко. Отказ же Тизенгаузена означал: он не отпустит Мишеля. И надежды на поддержку полтавцев – в решающий момент – больше нет. Этого Сергей допустить не мог.

Неожиданно даже для самого себя он рухнул на колени – перед полковником.

– Молю вас, Василий Карлович, не делайте этого… – Сергей схватил полковника за руку. – Молю вас… Помогите нам, делу нашему, мне помогите.

– Встаньте, Сергей Иванович… – Тизенгаузен растерялся.

– Молю вас, – продолжал Сергей, не поднимая глаз и не отпуская его руки, – не просить перевода и отставки, не лишать нас подпоры… Да, дело наше опасное… И головы мы все сложить можем. Только вот… не могу я без сего, сам, лично… И льщу себя надеждой, что, размыслив, вы поймете меня. Не должен человек рабом быть у подобных себе… Безбожно это. За то, чтобы не было сего, я жизнь готов отдать… А не за конституцию.

Тизенгаузен с удивлением смотрел на Сергея. В душе своей он всегда уважал и побаивался его. Сергей был обворожителен, молод, умен – не то, что он сам. Муравьев был храбр: несмотря на молодость, грудь его украшали боевые ордена. Тизенгаузен знал, что даже Дусинька была в свое время без ума от него, но подполковник слабостью женской не воспользовался. Он был благороден Сергею хотя бы за это.

Теперь же этого человека он видел у своих ног, молящего о помощи.

– Встаньте, Сергей Иванович, прошу…

Сергей не вставал. И Тизенгаузен подумал, что подполковник прав – негоже ему, пожилому и прошедшему четыре военных кампании офицеру, заискивать перед Дибичем и Ротом… Тизенгаузену стало стыдно, и признаться в этом мешала лишь тревога за жену и детей.

– Не могу встать… Если нужно сие, здесь умру, у ног ваших…

Сергей поднял голову, и в глазах его полковник увидел скорбь и неподдельную муку.

– Встаньте… я… вы убедили меня… не делать сего…

Тизенгаузену стало страшно: лица жены и детей плыли перед глазами его. Сергей поднялся на ноги.

– Вы правда не будете просить отставки? Правда? Обещайте мне…

Полковник закрыл лицо руками.

– Что вы сделали со мною, Сергей Иванович?… Обещаю вам, ежели Дибич не даст перевода, ибо письмо к нему отправлено, то останусь в полку, буду исполнять приказания ваши. Судьба моя, верно, рабом быть: не у Рота и Дибича, так у вас с Пестелем… Слаб я, простите меня, старика.

Тизенгаузен отвернулся к стене и махнул рукою, прося братьев выйти.

– Зачем, Матюша?… – спросил Сергей у брата, когда они вышли.

Матвей не ответил; окликнул кучера, проверил упряжь, нашел неисправность, сердито прикрикнул на кучера. Сел в сани, поправил полость, загородил брата от ветра.

– Трогай! – крикнул он, – ветер встречный, Сережа, помолчи лучше, горло побереги…

16

Зима 1824–1825 годов выдалась для жителей Киева тревожной. Город был потрясен: командир 4-го корпуса, знаменитый полководец, прославившийся в последнюю войну, генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский лишился поста своего. Издавна повелось: корпусный командир был главою губернии, его слушался губернатор, ему подчинялись уездные начальники. Согласно сообщениям официальным, Раевский был отправлен на воды, залечивать раны. Но все знали, что государь корпусным командиром недоволен. Ибо генерал-полицмейстер Эртель в донесении своем на высочайшее имя обозвал жителей Киева «криминальными развратниками» и рекомендовал сместить Раевского.

Киев с трепетом, но без особого страха ждал нового начальника, генерала от инфантерии князя Алексея Григорьевича Щербатова. Молва доносила, что он незлобив, храбр и в войну, подобно Раевскому, отличался ратными подвигами. Что, командуя обороной немецкой крепости Данциг, предпочел сдаться в плен, нежели дать слово год не сражаться против Наполеона – и якобы сам император французов, узнав о сем, сказал: «На вашем месте я поступил бы так же». О Щербатове говорили, что он женат вторым браком, первая же жена его умерла в ранней молодости, будучи беременной. И от того князь поседел за неделю. Во второй жене он души не чаял, был примерным мужем и отцом…

В феврале Щербатов приехал. Был приветлив, принимал у себя генералов и офицеров, дал бал в честь здешнего губернатора. Все были очарованы. Жена его сама разносила гостям чай и рассказывала о столичных новостях.

Всеобщему умилению мешал только генерал Эртель – сухой, желчный, с нездоровым румянцем на щеках и кругами под глазами. Кто-то слышал, как на балу по случаю прибытия нового начальника Эртель сказал Щербатову:

– Мы с вами, Алексей Григорьевич, слуги государевы, и только… Государь желает крамолу выжечь каленым железом. Этим мы с вами и займемся в самом ближайшем времени.

Щербатов молча опустил голову.

В конце февраля Сергей приехал в Киев: 9-я дивизия, куда входили Черниговский и Полтавский полки, должны были через неделю прийти в город для содержания караулов. К тому же его давнишний приятель, князь Сергей Петрович Трубецкой, был назначен дежурным штаб-офицером при Щербатове. Князь прислал письмо, просил приехать и Сергей радостно собрался в путь – подальше от тоски васильковской.

С Трубецким, однополчанином по Семеновскому полку, Сергей не виделся шесть лет: с того момента, как князь уехал за границу. Когда случилась история семеновская, князя в столице не было, а посему общая беда, слава Богу, обошла его стороною. После переезда на юг Сергей узнал, что князь женился, переведен в Преображенский полк, служит в Главном штабе, старшим адъютантом генерала Дибича, весьма успешен в службе, получил чин подполковника. Об том ему изредка писал сам князь, и часто – Матвей, когда жил в столице.

Впрочем, Сергей никогда не был с Трубецким особенно близок. Но князь был дружен с Матвеем, он написал и ему и настойчиво звал его в Киев: Трубецкому не терпелось повидать старых друзей, товарищей по прошедшей кампании и обществу.

К удивлению Трубецкого Сергей приехал не один; его сопровождал молодой офицер Полтавского полка.

– Рекомендую, князь… – сказал он, – друг мой, подпоручик Мишель Бестужев-Рюмин.

Князь дружески пожал руку Бестужеву. «Совсем мальчишка… Глуп, кажется», – подумал князь.

– Прошу, господа…

Трубецкой принялся расспрашивать Мишеля о родных его. Узнав, что родом молодой человек из города Горбатова, Нижегородской губернии, сказал просто:

– Знавал вашего батюшку, я ведь сам уроженец тех мест… В Горбатове бывал неоднократно, знаком с усилиями Павла Николаевича превратить его в рай земной.

Лицо Бестужева просияло. «Лесть должна быть грубой, и тогда только действенна она», – подумал князь. О батюшке молодого человека он слыхал только, что глуп горбатовский городничий и скуп непомерно.