СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР - Г.Гасфорд

Сородичи ржут, воют, колотят кулаками и прикладами по мешкам. Сообщают мне, какой я козел и предупреждают, что сейчас уссутся.

У-у-мп! Осколки вгрызаются в бочки из-под машинного масла, мешки с песком, в бревна.

Джон Уэйн говорит: "Джефферсона Дэвиса выбрали президентом Конфедеративных штатов Америки из-за его платформы: каждой кастрюле – курочку, а каждой курочке – травки".

– Ну, и долбаные эти янки вооружились до зубов бумагой для самокруток и пистолетами – да-да, именно так – пустолеты у них были ну очень большие – и забили ну очень большие конопляные запалы в свои пушки, и отправились все на пароходах в Новый Орлеан, что в Луизиане.

– Во Французском квартале они набрали где-то с тонну "Акапулько Голд" у черных джазистов, которых повстречали в стрип-клубе на Бурбон-стрит.

Мы затягиваемся, молча, но с энтузиазмом.

Наконец кто-то спрашивает:

– Ну ладно, а дальше?

Джон Уэйн отвечает:

– Что дальше? Сейчас, вспомню… Герои гражданской войны все напрочь обдолбались, война сразу кончилась и все пошли трахаться. Само собой, долбаные эти янки про все наврали, рассказали Уолтеру Кронкайту о своей победе, и все это теперь показывают по телеку.

Черные хряки ржут, ржут, никак не могут остановиться.

Кто-то просит: "Э, Джокер, покажи Чарли Чаплина! Во-во! Чарли Чаплина покажи-ка в темноте!

Кто-то говорит: "Чарли взял трубу с гранатой!"

Черный Джон Уэйн говорит: "Джокер, братан, ты и впрямь юморист. Ну давай, про остальное расскажи. Чего там дальше было?

– Да откуда я, на хер, знаю? – говорю уже своим собственным голосом.

– Я ж всю эту хрень на ходу выдумываю.

Черный Джон Уэйн смеется, и годзилья лапища шлепает меня по спине в темноте. Черный Джон Уэйн говорит кому-то: "Кинь-ка мне трубу, сородич". Затем, очень тихо, говорит в трубку, сообщая свое "Новембер-Лима" – ночное расположение, которое представляет собой дозорный пост за проволокой, и свое "Папа-Лима" – текущее расположение, которое находится ярдах в трехстах к востоку от высоты 881-Север. Передает координаты и доклад об обстановке: "Все спокойно", прочищает горло и кладет трубку.

Я говорю: "Ну что, опять жим-жим задание, Джей-У?"

Взрыв смеха, пауза. "Ага. Тяжко тут, в зеленой мандятине. Топаем щас – явно номер десять. Связь обрывается".

Опять смешки. "Вот меня бы в президенты, а Никсона – в хряки".

– Ты бы отставил эту хрень со своим "Черным конфедератством", Джей-У.

Пауза.

– Сержант Джокер, тебе неймется, что ли? Слушай, братан, я знаю, что за зло таится в глубинах душ человеческих. Если проблема какая, кореш, ты мне расскажи. Я помогу – и все будет хорошо, потому что Черный Джон Уэйн умеет решать проблемы.

– ПП, Джей-У. Мне ПП нужны.

– Слышь, ты при Черном Джоне Уэйне лучше и не вспоминай про все эти микимаусовские посты и прочую бравую херню в духе Оди Мэрфи, которую беложопые напридумывали. Я решил отойти от умонастроений морально заблудших кровожадных болванов. Черный Джон Уэйн уже столько золотокожих ниггеров нашлепал от Контьена до Рокпайла и в Аризонском секторе – дальше некуда. Но я боле не горю желанием иметь что-либо общее с этим миром, где царят тирания и продажность.

Черные морпехи аплодируют и вопят, а Черный Джон Уэйн продолжает голосом пламенного проповедника из богом забытой деревушки: "Черная конфедерация выходит из вашей прогулки за смертью во Вьетнам".

Все в блиндаже произносят в унисон: "Аминь".

Черный Джон Уэйн говорит: "Богатые детишки, которых совесть гложет, в своих маршах за мир только обувку зря протирают. Тупорылые хряки – вот кто остановит эту порочную войну – а-минь! – а в Мире всей правды никогда не узнают, той правды, что сила – у хряков, реальная сила, ибо гребаные крысы-служаки и продажные политики как не признавали фактов, так никогда и не признают".

Черный Джон Уйэн выжидает, когда стихнут выкрики "Молодец!", и продолжает. "Это усиленное стрелковое отделение, все из одного района, вооруженное до зубов и мотивированное до предела, еще вернется в свой квартал. И будем мы участковыми с оловянными звездами на груди, и станем на страже революционного закона и порядка. Там, в Мире, со своим отделением я пол-Бруклина смогу подмять. Мир посредством превосходящей огневой мощи! Огневую власть народу! История еще не закончилась! История взымает долги!"

Отделение устраивает ему такую громкую овацию, и аплодирует так сильно, что на пару секунд заглушает даже разрывы снарядов наверху.

Прочищаю горло. Говорю: "Нам ПП нужны. Сил у нас мало. Они могут напасть, пройдя прямо через проволоку. Гуки знают, что тут что-то творится, и, пока мы отсюда не улетим, по нам свободно можно врезать. Нет у меня времени на твою политическую болтовню, Джей-У, не интересуюсь я политикой".

Черный Джон Уэйн говорит: "Джокер, кореш, ты-то можешь не интересоваться политикой, но вот у политики к тебе интерес есть. Ты сам-то на экскурсию сюда приехал? Политику понять нетрудно. Политика – это когда утяжеленной дубинкой по макушке. Слышь, а ты вообще врубаешься в мой продвинутый базар? Ты что, не знаешь, почему тут Бледный Блупер ходит? Бледный Блупер явился, чтобы тебя, беложопого, кой-чему поучить. Верная смерть, этот старина Блупер, он повсюду, кореш. Он, может, прям сейчас в этом блиндаже среди нас сидит".

Я говорю:

– Джей-У, достал ты уже со своими кинами про расовые войны.

Черный Джон Уэйн говорит:

– Эх, глупая ты белосрань алабамская, все не так ты понимаешь. Враг – это не белый человек. Настанет день, и ты еще увидишь, как поднимется белый Дядя Том*. Такова горькая правда, кореш, но так оно и есть.

– Зеленый человек, человек с деньгами – вот настоящий дьявол. Они говорят нам, что мы – мелочь. Но мы не мелочь, мы могучи, мы будем еще короли, а президент – совсем не бог в черном лимузине. Для них ты тоже ниггер, Джокер. Ты просто не врубишься никак.

Я говорю: "Прям как кино про грандиозное ограбление забегаловки, Джей-У. Все деньги – у богачей. Ты пришел, все отнял. И вот уж сам при деньгах".

– Мы не за деньги будем драться, – говорит Черный Джон Уйэн. – Мы будем драться, чтобы заявить о том, что Дядя Сэм – вовсе не мой дядюшка, мать его так. Дядя Сэм говорит всем этим вьетнамам: "Живите пока, но не как подобает мужикам. Вы для нас тут пойте, танцуйте и оставайтесь маленькими желтенькими ниггерами, господа Ви-Си, а мы, может, проявим великодушие и разрешим вам жить дальше". Дядя Сэм говорит: "Руки в гору, дух бойцовский или жизнь!"

Голос Черного Джона Уэйна грохочет по всему блиндажу: "Белые американцы не могут осознать, почему эти вьетнамы отбиваются. Зеленому человеку давно уже на все наплевать, он заплыл жиром, он забыл, что значит драться. Свой дух бойцовский он променял на дом в несколько этажей, на ниггершу-прислужницу, на пожизненный запас полуфабрикатов в холодильнике – давным-давно уже. Достоинство! – вот чего хотят вьетнамы, кореш, и вот чего хотят мои земляки. Я черный с мозгами в голове, с черными мозгами, и я весьма опасный тип. Мы – люди! Мы хотим чувствовать себя достойными! Попробуют нас наколоть – подохнут. Никто и никогда не назовет меня ниггером, пока у меня будет гранатомет в руках".