Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - Александр Васинский

За одну ночь содрали со всех столбов все предвыборные плакаты с его портретом (с обложки журнала «Эль»), конфисковали мытищинскую газету со скандальной статьей Манкина, на месте прежнего офиса и предвыборного штаба появились совсем другие организации и фирмы.

Через несколько часов уже ни у кого не было уверенности, существовал ли вообще в реальности этот независимый кандидат Кичхоков или это был какой-то раскрученный герой предвыборного художественного клипа или телевизионного шоу. Даже сам Коля Савушкин в иные минуты не знал, что думать.

Жизнь его вошла в прежнюю колею, если не считать того, что с Ниной он по-прежнему не сошелся. Возвращение Хуссейна никаких, можно сказать, перемен не внесло в его жизнь, разве что голос у Коли слегка восстановился и утратил прорывавшиеся иногда нотки писклявости, даже иногда хрипловатость проявлялась да волосы стали обильнее расти на лице и лобке. У Коли появилась нехорошая непроизвольная привычка слегка трогать причинное место, как бы проверяя, все ли на месте.

Сам Хуссейн ничем вроде бы не изменился, никакой охоты к перемене мест не проявлял, как был похож на порося, так и остался, только Коля иногда замечал за ним как бы приступы тупого беспричинного уныния — висит себе в подбрюшье, как оглушенный или неживой, признаков жизни, как раньше бывало, не проявляет ни при песне какой-нибудь веселой с припевом женскими голосами, ни при дегустации своего любимого «Малибу». Даже, заметил Коля, при мысли о Нине Хуссейн реагировать стал совсем плохо. Вроде как задумчив шибко стал — вот что про него сам Коля мог сказать. Один раз как-то по телевизору нового президента пришлось Коле слушать, по бумажке говорил, половину Коля не понял, все про какой-то сепаратизм, про события в Татарии какие-то, речь сухая, глаза прячет, — слушал-слушал это Коля и сказал:

— А мой-то наверняка не хуже б был президентом.

И выключил телевизор.

А так-то, если отвлечься от всяких мыслей, то Хуссейн походку Колину сбалансировал, сутуловатость убрал, некоторую запрокинутость корпуса скорректировал — это да, это на пользу пошло, зря говорить никто не будет.

Только не одно же это греет мужика. В каком-то смысле как не было у него какое-то время Хуссейна, так ничего и не прибавилось оттого, что Хуссейн вернулся. Потому что Нинин разлад как был, так и остался.

Не будь этой Нины, я мог бы в угоду занимательности сюжета такой бестселлер вам закрутить, что только б ахнули. Я бы мог вскружить вам головы потрясающим финалом, где оцененный по достоинству Коля стал королем трансокеанского круиза или раскрутил бы сногсшибательный боевик об охоте международной голубой мафии за непревзойденным Хуссейноносителем. Мог бы, да не могу. Потому что верен реализму до чертиков. Без Нины все сюжеты рассыпаются. А Нина даже думать о Коле не могла, все ее мысли забрал тот любовник случайный, залетный, который овладел ею колдовской силой в ее служебном кабинете бывшего ресторана «У Автандила». (Сейчас, по причине гибели хозяина, переименованного «У Гиви».) Все свободное время заводила она пластинку из фильма «Мужчина и женщина», где мелодия очень напоминала ее бес-словное чувство к нему. И когда однажды у нее в гостях была Зиночка-младшая с двухлетней племянницей и Нина при них завела песнь своей тоски, то девочка вдруг притихла, готовая заплакать, и спросила испуганную Зиночку:

— Тетя Зин, а они что, сейчас умрут? — на что Зиночка, испугавшись, сказала:

— Нет, милая, что ты, они просто любят друг друга…

Когда-то и я, как эта девочка, вот так же чисто воспринимал любовь и не обманывался в своих чувствах. О моя юность! О моя свежесть!

В первую же неделю Коля вычислил, что живет Нина одна на прежней их квартире. Мужчин не водит, ночует дома. В его комнате свет не зажигался никогда.

Что-то мешало Коле взять и позвонить Нине, объясниться. Мешала не гордость, а что-то, чему Коля и слово-то не мог подобрать. Разлад их, он понимал, был серьезный — одни полковники чего стоят, хотя, конечно, Коля и это понимал, что полковников как таковых не было, это была Нинина тоска о женском счастье.

С работы своей тараканьей Коля уволился, никто оставаться его не отговаривал, Хрипунова прочла заявление и подписала. В Реутово он тоже перестал ездить, когда тетя Лена выздоровела, к ней понаехал дом родственников. Жил Коля то на московском вокзале, то, иногда, ночевал у друга-механика. Очень часто вечером он делал прогулки под окнами Нининой квартиры, вынашивал мысль, что поговорит с ней и помирится, готов он был даже жить в своей комнатенке, не претендуя, так сказать, на супружеские права, просто как нечужой человек, небесполезный и по домашнему всякому рукоприкладству. Так вот, говорю, брел он по своей улице как-то под луной (а Нина раньше часа и не возвращалась) вслед за пьяненьким, который разговаривал сам с собой. Коля прислушался. Пьяненький, как выяснилось, говорил не с собой, а с женой Верой, и не по мобильному телефону, а по каналу телепатической связи. В монологе пьяненького содержалась поначалу информация об экспозиции предстоящего конфликта: оказывается, герой монолога участвовал в благополучной приемке жилого здания приемной комиссией жилотдела райадминистрации.

— Так вот, говорю, Вер, когда они приняли объект и все подписи поставили, и Мрызин премиальные роздал, ну, сбегали, Вер, тем более из треста двое были, от жильцов представители. Ну, сбегал Мрызин на склад, все приготовил, все было на уровне, чего-чего, чего надо, то и было. Ой, Вер, ты чего, Вер? — Коля вдруг услышал самые настоящие крики пьяненького, который приостановился, втянул шею в плечи, закрыл голову руками, будто его били по-настоящему. — Ну ты чего, Вер, я тебе по-человечески, а ты дерешься! Ой, Вер, ну больно же, Вер!!

Так беседовал сам с собой неизвестный человек, десятник, а может, прораб, воспроизводя все то, что с ним произойдет минут через десять— пятнадцать и происходит, судя по всему, не так редко. А Коля Савушкин, похоже, в чем-то позавидовал ему…

Бросив своих тараканов, Коля хотел устроиться в зоопарк, не получилось, пока болтался без дела, заделался экологом-любителем. Одну женщину в реутовском автобусе однажды страшно опозорил. Она была в шляпе из перьев, а он вдруг взъелся на нее, что из-за ее погони за модой (а мода на эти шляпы прошла лет 10 назад) пропадают из Красной книги целые виды, что из-за того, чтобы охмурить какого-то ничего не стоящего мужика она, эта женщина, готова погубить цвет тропических лесов и украшение самой природы. Женщина попалась простая, а потому совестливая и непонятливая. Шляпу эту ей подарила сестра, приехавшая из Румынии, и все перья, нашитые на плотную основу, были искусственные, некоторые линяли во время дождя и пачкали блузку, но женщина не умела это объяснить, а почему-то больше всего ее задели не редкие виды и не Красная книга, а упоминание про некоего мужика, которого она намеревалась охмурить. Женщина наседала на Колю, докажи, говорит, что я охмуряю кого-то, а то, говорит, блин, глаз вырву. Коля и сам не рад был, что ввязался в глупую перью историю, извинился перед женщиной, а что толку — опозорил ее на весь автобус и себе настроение испортил.

По обыкновению своему слез не на своей остановке и задумал повеситься в старой уборной на реутовском участке. Но уж больно такая смерть показалась ему некрасивой.

Пришел в дом тети Лены — письмо. Письмо было от флотского другана Тимофея Балясина. Написал он, естественно, на реутовский адрес, откуда уходил Коля на флот. Обратный адрес на конверте, как ни странно, был московский.

Тимоша писал фантастические вещи, писал, что имеет «три куска баксов» в месяц, любые девочки, связи и т. п. Там, где он работает, кадровый голод, хотя бабки платят, сам, мол, видишь, какие. Но нужны там такие, «как мы с тобой, Коля», писал Тимоха просто и открытым текстом, «с прибором, который и с галерки видеть можно без бинокля». Выяснилось, что Тимоша после дембеля устроился в ночной клуб XXL на мужской стриптиз, прописался сразу в Москве, проблема одна — заведению нужны ребята наших с тобой размеров. Кого я приводил, все менеджеру и хозяину показались некондиционными. Кондиционных вообще после перестройки почти нет. Все, кто в демократию и коммерцию ушли, для нашего бизнеса уже не годятся: интеллект высасывает силы больше, чем последняя ненасытная б…[9] Мужик пошел мелкий, писал Тимоха. Один вроде и ростом вышел, и артистичен, физиономия, пластика, торс, бицепсы, а на то самое не подошел, висит, как мешочек с супным мясным набором грамм на триста. Словом, не то, хозяин не взял. Нашему заведению нужно, чтобы артисты были с более крупными инструментами, потому что (это уж Тимоха Коле по телефону мобильному рассказывал на следующий день) — потому что у них там с инструментами некоторые специальные фокусы и спецэффекты показывают, а для этого требуются габариты.