Сопка голубого сна - Игорь Неверли

— Может оттого, что мы с тобой не венчаны? Так выходи за меня замуж! — вырвалось у него.

— Раньше я бы пошла за тебя не раздумывая, а теперь...

Хлопнула дверь, вошел Николай, и Бронислав так и не узнал, что теперь мешает Евке стать его женой. После ужина она заявила, что ей пора возвращаться, там скотина, медведица Маланья, за ними уже почти неделю присматривает соседка...

На следующее утро Евка с Митрашей уехали. Николай условился с Митрашей, что тот в марте приедет за мехами.

К Новому году Николай сделал большой шкаф, пока без дверей, чтобы доски сохли равномерно с обеих сторон и внутри не образовалась плесень. Каждый получил в шкафу свою полку.

Календарные даты в тайге значения не имеют, и в новогоднюю ночь все они крепко спали, как и всегда, а утром первого января 1912 года Николай начал с опозданием свой охотничий сезон.

Он прочесал лес к западу от дома, нашел пристанище соболей не хуже того, на которое напал Бронислав, и начал там охотиться, расставляя западни и силки. Бронислав ходил по своим прежним тропам и возвращался домой кружным путем через долину. Вечером они встречались дома, где убирался, готовил, стирал и пек хлеб Шулим. К тесту он по своему методу прибавлял постное масло, и у них, действительно, был свежий хлеб всю неделю, от субботы до субботы.

Казалось, Шулим вполне смирился с такой однообразной жизнью, спокойной, в меру трудовой, без радостей и без печалей. На что он надеялся? Бронислав, успевший привязаться к нему, часто смотрел, как он, тихо напевая, убирается или месит в квашне тесто для хлеба, смотрел и думал: на что он рассчитывает? Мы, охотники, терпим трудности, неудобства, морозы, одиночество, потому что нас держит здесь охотничья страсть, которая сильнее любых уз. А его что держит? Покаяние? Или стыд, что он, сын добропорядочных родителей, способный приказчик солидной купеческой фирмы, оказался слугой бандитов, фальшивомонетчиков... Он не рассказывает, как попал к ним, должно быть, произошло нечто из ряда вон выходящее и постыдное, раз он молчит об этом... И, как видно, твердо решил вернуться к честной жизни. Уже скоро год, как он со мной. Получил от меня 150 рублей за продажу шкурок, у Николая заработал 300. На костюм, обувь и зимнюю одежду истратил сотню, осталось триста пятьдесят. Наверное, он еще с год пробудет с нами, заработает чистыми еще двести и, имея больше пятисот рублей, начнет карабкаться по лестнице уравновешенной солидной жизни, сначала как лавочник или коммивояжер, а потом постепенно разбогатеет. У него есть голова на плечах...

Лютые февральские сороковики они провели дома, заготавливая гонт. Бронислав с Шулимом распиливали еловые бревна, а Николай ловко и быстро строгал косые дощечки с желобками сверху. Вся комната, в которой спала Евка, была завалена гонтом.

В марте, когда зверье начало линять, они поднялись втроем на чердак, где у них хранилась пушнина, рассортировали, посчитали, и Николай сказал Шулиму:

— У тебя коммерческая хватка. За шкурки Бронислава ты взял в Нижнеудинске такую цену, какой я здесь никогда не получал... Посчитай, сколько, по-твоему, я смогу выручить. Шулим начал считать:

— Две черно-бурых лисы по 500 рублей — вместе тысяча. Тринадцать рыжих — семьдесят рублей. Двадцать рыжих и черных соболей от 25 до 90, в среднем по пятьдесят, значит, тысяча. Горностаи и белки около 380 рублей. Вместе примерно 2450 рублей.

— А как ты оценишь мою добычу? — спросил Бронислав.

— Песец 250 рублей... Рыжие лисы — 16 штук 80 рублей. Черных соболей 25, вместе 1250 рублей. Черных соболей с рыжим пятнышком — четыре по 90 рублей и еще шесть куниц... Получается около двух тысяч.

— А сколько ты потребуешь комиссионных, если продашь по такой цене?

— Это большие суммы. Мне хватит пяти процентов.

— Вот и по рукам... А вообще, ребята, место для охоты нам попалось что надо. Можно жить хорошо и воздавать хвалу господу богу... Сообрази-ка, Шулим, ужин повкуснее, надо спрыснуть закрытие сезона.

За ужином Бронислав рассказал Николаю, что уже подумывает о майских пантах и присматривается к тропам изюбров, какие из них случайные, а какие постоянные. Постоянные можно теперь на снегу проследить, особенно один след, большого самца, который ночью приходит по ущелью к реке на водопой, а потом на рассвете возвращается и идет на запад, всегда одним и тем же путем... Не согласится ли Николай проверить? Это недалеко отсюда, версты две-три, если они выйдут утром, то к обеду вернутся. Николай согласился.

На следующее утро Шулим остался один. Собрал со стола остатки завтрака, покормил собак — Найду и ее трех полугодовалых щенков, потому что Брыська ушел с Брониславом и Николаем натощак, поест как всегда вечером, по возвращении; голод обостряет обоняние. Он час или два колол дрова, поставил тесто для хлеба — была суббота. Потом он сидел и долго смотрел в окно с бесконечно грустным, искаженным горькой гримасой лицом... Наконец встал и взялся за приготовление обеда.

Внезапно залаяли собаки — не радостно, встречая своих, а яростно и злобно... Приближался чужой.

Шулим открыл дверь. За порогом стояли двое. На лыжах. Один громадный, грузный, в коричневой кухлянке, за поясом топор с длинным топорищем, второй на голову ниже, приземистый, с двустволкой... Взглянув на их лица, он поскорее захлопнул дверь и накинул скобу. ...Господи, какие рожи! Десять лет каторги на каждой написаны! Не пущу! А те уже ломились:

— Эй, пугливый, принимай гостей... Гость в дом, бог в дом!

— Хозяин не велел! — крикнул Шулим из-за двери.— Вот вернется, тогда и войдете!

— Это что же, мы так и будем тут стоять? А ну, открывай]

И большой ударил ногой в дверь.

Увидев это, Найда, лаявшая непрерывно, кинулась на него вместе со щенками и, должно быть, вцепилась во что-то зубами, потому что Шулим услышал проклятие, потом глухой удар и пронзительный стон собаки, которой проломили хребет. «Убили Найду»,— промелькнуло у Шулима в голове. А оттуда слышался удар за ударом, чужаки разделывались со щенками, только последний убежал за баню и оттуда заливался одиноким лаем.

Шулим вбежал в комнату, сорвал со стены Николаеву двустволку и, открыв форточку, ударил разом из обоих стволов. Николай с Бронеком где-то недалеко, услышат и прибегут. Он хотел зарядить еще раз, но чьи-то крепкие руки вырвали у него ружье.

Высокий мужик в кухлянке с размаха ударил топором в окно. Рама лопнула, стекло разбилось. А тот продолжал орудовать топором, вот-вот ворвется в комнату.

Шулим кинулся на кухню, схватил чугун с супом и вернулся в комнату. Тот уже лез в окно. Шулим выплеснул ему суп прямо в лицо, но не ошпарил, так как суп еще не успел вскипеть, мужик только отряхнулся, как после душа, выхватил из-за голенища нож и кинул в Шулима. У того все поплыло перед глазами, он рухнул наземь.

Бандит залез в комнату, вытащил нож из груди Шулима, вытер и сунул за голенище. Огляделся. Снял с гвоздя сумку с патронами.

— Куча патронов, а калибр как у тебя, Сёмка. Поделимся.

— Идут! — крикнул тот.— Двое, с оружием} Большой, с необыкновенной при его грузности ловкостью, выскочил в окно, мигом надел лыжи и скрылся вслед за напарником.

Брыська, увидев трупы собак, завыл душераздирающе и помчался в лес по свежему следу. Уцелевший Найдин щенок — за ним.

Бронислав увидел в выломленное окно лежавшего на полу Шулима, залез внутрь, наклонился над ним.

— Сердце бьется, но еле-еле... Много крови потерял. — Займись им! — крикнул в ответ Николай.— А я побежал за теми!

Бронислав разорвал и осторожно снял с Шулима рубашку, разрезал на полосы чистую льняную простыню и перевязал ему грудь, чтобы остановить кровь. Потом взял его на руки и перенес на кровать. Проверил пульс — слабенько, но бился. На полу он увидел опрокинутый чугун и большую лужу крови. Убрал. Забил досками окно, чтобы не дуло. Проходя мимо, остановился около тела Найды с оскаленными зубами и перебитым хребтом, около ее щенков — у одного была разбита голова, второго разрубили топором пополам... Подбросил дров в кухонную печь, истопил печку в комнате, где сушился гонт, уложенный штабелями до самого потолка... И сел рядом с Шулимом. Тот, хотя и не подавал признаков жизни, все же был жив, сердце трепыхалось в пробитой груди. Бронислав томился безделием и своей беспомощностью, неумением помочь Шулиму — увы, в медицине он не разбирался.

В сумерки вернулся Николай. Принес оба своих ружья и сумку. Повесил на место. Подошел к кровати.

— Ну, как он?

— Все так же. До сих пор без сознания.

— От таких ран у меня нет мази... Будет, как бог даст.

— Брыська цел?

— Да. Не позволил убить себя, хотя по нему дважды стреляли. И щенок уцелел только потому, что бежал за ним след в след... Покорми их.

— А вы не голодны, Николай Савельич?